Проснулся Анжело как всегда поздно. В то время когда стрелка солнечных часов уже давно перевалила за полдень. Молодого человека невольно разбудила большая жирная муха, ползающая по его приоткрытым слипшимся от жары и духоты губам.
С тяжелым протяжным стоном, не открывая своих глаз, художник принялся долго шарить рукой около измятой постели пока наконец не нашел то, что искал, - полупустую бутылку с дешевым вином.
Вытащив зубами пробку и выплюнув ее, Анжело так и не открыв своих глаз, сделал нетерпеливый жадный глоток, затем брезгливо поморщился от вкуса напитка и поставил бутылку обратно на пол. После чего молодой человек вытер губы тыльной стороною своей руки, и открыл, наконец, глаза.
Мутному взгляду художника предстал серый потолок его собственной мастерской.
Поворочавшись на постели художник понял, что в ней он не один. Компаньоном по «изящному времяпрепровождению» оказалась одна из молоденьких, еще не утративших своей прелести и свежести шлюх время от времени подрабатывающая у него натурщицей.
Нехотя поднявшись Анжело натянул на себя штаны, а затем принялся копаться в груде белья грязным пятном валявшийся на полу явно разыскивая среди одежды что-то ценное.
Найдя мешочек с деньгами, художник развязал его, высыпал на свою ладонь пару монет, растолкал заспанную шлюху, вручил ей деньги и велел поскорее убираться, ибо сегодня к нему в мастерскую должен был придти важный клиент.

В спешном темпе Анжело залез в лохань с водой, и принялся тереть себя мокрой тряпкой, поминутно поливая свою голову живительно влагой, дабы прогнать остатки хмеля. После чего почистил зубы толченым мелом смешанным с растертой в пыль пемзой и немного подумав, сунул в свой рот подвявшие листья мяты ибо: «свежее дыхание – облегчает понимание».
Быстро одевшись Анжело вытер волосы и в спешном темпе пробежался взглядом по ряду своих картин, выбирая что из этого можно продемонстрировать предполагаемому покупателю.
Взгляд художника остановился на полотне, на котором был изображен синий стол, на котором на одной линии стояли треугольная груша, кубическая слива и ромбическое яблоко.
«Да… шедевр….»
Анжело поморщился и набросил на свою картину какую-то грязную тряпку, и как оказалось – весьма вовремя, ибо дверь мастерской со скрипом открылась, пропуская мужчину.
- Господин граф… - улыбнулся художник, проведя ладонью по своим мокрым волосам. – А что вас интересует больше всего? Натюрморты, пейзажи, исторические полотна? Может быть вам понравится это? – Анжело жестом указал на одну из своих картин.
Это была большая картина, написанная маслом. В левом нижнем углу полотна, в небольшой ложбине, окруженной спереди темными камнями и стволами деревьев, сзади обрывистыми утесами, а сверху густой нависшей листвой, лежали, обнявшись, две фигуры. Два обнаженных тела: женское – серебристо-белое, мужское - золотисто-красное. Эти два тела были источником света всей картины. Камни и стволы переднего плана четко вырисовывались на фоне сияния, исходившего от тел. Пропасть позади них была золотой от этого же света. Он озарял нижнюю сторону свисавших листьев, отбрасывавших тень вверх, в густеющую тьму зелени. Свет вырывался из углубления, где лежали тела, перерезая всю картину, озаряя и словно создавая из своих лучей гигантские розы, циннии и тюльпаны, а на заднем плане зеленый пейзаж, отступая все дальше и дальше, становился все более и более синим, и среди холмов виднелось море, а над ним в синем небе громоздились огромные тучи.

- История? – усмехнулся художник. – История учит нас лишь тому, что она нас ничему не учит. – Произнес Анжело, повторяя широко известную аксиому. - Опыт кстати тоже – ничему не учит. Иначе мы никогда не повторяли бы одних и тех же ошибок. Не повторяли бы их с завидным упорством и постоянством. Единственное, что способно научить нас – это сильное душевное переживание, или озарение.
Вам нравится моя картина? – мгновенно, как он часто это делал, сменив тему, спросил художник. – Я назвал ее «Любовь», но некоторые люди менее э… тонкой душевной организации называют ее… - и тут Анжело употребил пару – тройку слов из жаргона портовой шлюхи. – А эта картина… - художник нежно коснулся своего полотна, - любовь освещающая мир…. физическая любовь как источник света, жизни и красоты - ах, - голос молодого человека великолепно эмитировал возмущенное бурчание одного священнослужителя, - ах, что вы, как можно! Это слишком грубо, бездуховно и телесно, это возмутительно откровенно!
Расхохотавшись, Анжело вдруг резко отвернулся от своего полотна, и направился вглубь мастерской, сделав перед этим приглашающий жест.
- А как вам эта картина? Недавно я читал об одном художнике – математике, и это навело меня…
Перед взором Адриана находилось больше полотно изображавшее амфитеатр. Постепенно глазу графа открываются ярус за ярусом, заполненные странными циклопическими фигурами. В каждом следующем ярусе людей больше, чем в предыдущем, и количество их возрастало в сложной, но правильной прогрессии. Все фигуры, сидящие в амфитеатре, обладали лишь одним глазом, огромным и светящимся, расположенным посреди их лба, и все эти тысячи одноглазов устремили неподвижный взгляд на карликовое существо, жалобно съежившееся на арене, и изучали его мрачно и угрожающе. Оно одно из всех обладало двумя глазами.
Песок на арене – был желтым. Амфитеатр и  циклопы – сталисто-серыми. А нависшее над их головами небо – отливало тяжестью свинца.

- Революционное и дерзкое? – художник внимательно посмотрел на графа, а затем расхохотался пару раз хлопнув себе ладонями по бедрам. – Нет. – Молодой человек мотнул своей головой. - Я так не думаю. Боюсь господин, что это вы э… заглянули слишком глубоко. «И нашли то, чего там нет».
Анжело прошелся по мастерской, придирчиво рассматривая свои картины. Рассматривая их так, будто видел впервые в жизни.
«Пожалуй, - подумал молодой человек, - весь парадокс профессии художника заключается в том, что мы тратим свои жизни, изо всех сил стараясь выразить себя, тогда как сказать нам, в общем-то, и  нечего. Мы хотим, чтобы творчество было системой причин и следствий. Хотим результатов. Броской и ходкой продукции. Мы хотим, чтобы преданность делу и дисциплина равнялись признанию и вознаграждению. Чтобы она равнялась вдохновению и подлинному таланту».
- Революционное…. А может быть, все же, так оно и есть? – художник пожал своими плечами. – Кто знает?
Знаете… - он повернулся к Адриано лицом, - мой учитель всегда говорил мне, что бы мы ни рисовали, все это - автопортрет. Будет ли это изображение святого или танец куртизанок, но освещение, краски, композиция, техника, – это все ты. Даже причина, по которой ты выбрал тот или иной сюжет, – это ты. Ты – каждый колер и мазок собственной кисти. Он частенько повторял мне, что все, что может художник, – это описывать собственное лицо. Ибо каждый из нас приговорен к тому, чтоб оставаться собой. И поэтому мы свободны и можем рисовать что угодно, раз мы рисуем только самих себя.
Анжело прекрасно помнил, что за картина скрыта за этой тряпицей. – Возможно, вам все же нужно нечто на заказ?  А эта картина… она не стоит вашего внимания.