Как и все творческие люди, Николло не мог творить без вдохновения. Однако четыре стены рабочей комнаты, выделенной ему в замке графа Лореншира, не то что не располагали к его появлению, но и к работе в целом. Слишком высокий потолок, светлые стены, большое пространство и беспорядок, выраженный в виде полного порядка, к которому де Ланца так не привык. С каждым днем работы он все больше скучал по своей небольшой и немного захламленной студии, где все лежало ровно там, где он это оставил. Здесь же он каждый раз впадал в ярость, не обнаружив оставленную им палитру или кисть на месте, которое он для них выбрал в конце последнего рабочего часа. А виной тому – прислуга, которая выполняла уже свою работу. И хоть Николло потратил одежды свое время на то, чтобы донести до нее то, что его рабочее место не нуждается в уборке, он все равно то и дело сталкивался с последствиями чужой невнимательности или забывчивости. А быть может и чьим-то плохо скрытым любопытством. Поэтому после пары недель сущего кошмара и нерабочей обстановки, Николло не выдержал и отправился в город. Отправился затем, чтобы найти более подходящее для себя место. Сперва его порыв перебраться для работы в собственную мастерскую в городе был Адриано непонятен, но когда де Ланца дал понять, что там работа будет продвигаться быстрее, вопросы отпали.

Найти подходящее место удалось достаточно быстро, на удивление художника, очень придирчиво относящегося даже к мелочам, не говоря уже о месте, которое станет ему вторым домом. С тех пор Николло выбирался на тесные улочки Лирэфии не только для того, чтобы сбежать из незнакомых стен, в которых ходили малознакомые люди высокой крови, чьими лицами можно было бы украшать картины с погребением, но и для того, чтобы проверить, как идут приготовления. Он страстно желал обрести свой угол, в котором его не потревожат, даже если вся Орллея начнет полыхать огнем. Найденное им помещение он планировал оборудовать не только для работы, но и для жизни – возвращаться каждый вечер в замок, чтобы лечь на простыни предложенного им места, надеясь, что его никто не потревожит почем зря, художник не хотел и не планировал. Поэтому, как только появилась возможность перевезти небольшой скарб из замка в новую студию, Николло сделал это незамедлительно. Однако прежде чем он смог бы работать в студии, необходимо было оборудовать и само рабочее место, а затем позаботиться о том, чтобы люди графа в сохранности доставили в его новое рабочее место картину, стоимость которой могла бы кормить отдельных бедняков не менее года…

Сегодняшний рабочий день выдался не самым приятным. Руки не слушались, не хотели верно держать кисть, сколько бы Николло не пытался, а периодически попадающие на глаза служанки, которые никак не могли отчего-то миновать помещение, в котором он работал, заставили его даже сорваться на крик. После этого он бросил кисть и решил, что не возьмется за нее более, пока не переберется в мастерскую. Туда, где он сможет самостоятельно настроить освещение, и не будет беспокоиться насчет сохранности всех рабочих материалов, а также повышенного внимания гостей графа, которых пусть было и не так много за этот месяц, но достаточно для того, чтобы де Ланца не желал встречи с ними. Но придумывать убедительные отговорки или прятаться от них где-то в замке было слишком утомительно для художника, чьи силы и без того уходили на работу, которая и так-то была ему не в радость. Да и вечно так продолжаться тоже не могло.
Посему, дабы хоть как-то сбросить напряжение, этот вечер Николло решил посвятить грязным улочкам Лирэфии, куда богатые господа не рискнуть заходить, дабы не испачкать подолы своих одеяний грязью, соломой, мочой и свежим ослиным дерьмом, которое в достатке встречалось здесь, не говоря уже о вони, способной перешибить аромат любых ароматических масел. Путь его лежал в таверну, где он, впрочем, задержался не слишком надолго. Пить в одиночестве он не любил, а посетители таверны плохо годились на роли товарищей по столу. Так как будучи пьяными они могли обсуждать лишь то, что им было любо в настоящий момент. Чаще всего то были женские груди, обсуждать которые Николло не видел никакого смысла, тем более уж с теми, чей словарный запас ограничивался несколькими словами по теме. К тому же, он и сам редко мог перенести вонь отдельных посетителей. Поэтому, когда художник выпил достаточно для того, чтобы тело его приятно согрелось, но разум остался ясным, он неспешным шагом двинулся по направлению к своей новой мастерской. На днях он скажет Адриано, что он готов переезжать, и тогда многие проблемы разом сойдут на нет…

Отредактировано Nicollo de Lanza (2015-10-01 20:20:50)

Лирэфия была городом, в который Николло влюбился так, как если бы та была лучшей женщиной в его жизни. Это был город контрастов, город, где перемежались культуры, нравы и взгляды. Город, где тебе рады в каждой таверне, если у тебя в кармане весело бренчит, и город, где в каждой из этих таверн тебе будут готовы вспороть брюхо – те же люди, что минуту назад были готовы пить с тобой всю ночь, стоит тебе сделать что-то, что не уложится в чужих умах, либо придется не по нраву. Город, где каждую его улочку не будет знать даже тот, кто здесь родился и дожил до старости. Город, в котором новые улицы и переулки словно появляются из-под земли – сегодня их нет, а завтра ты уже сворачиваешь на них, дабы уйти подальше от тех, кому имел неосторожность нагрубить сильнее, чем хотел изначально. Город, где не составляет труда скрыться, даже не прилагая к этому ровным счетом никаких усилий.
Николло любил этот город еще и потому, что здесь, на узких улочках, где пахло ослиной мочой и потом от проходящих мимо рабочих людей, он чувствовал себя свободно. Никому не было до него дела, не было отца, с его громким именем, а люди, глядя на него, не видели чудаковатого сына богатого господина. Нет, они видели всего лишь еще одного бездельника, идущего куда-то по своим делам, оставляя за собой аромат дешевого и разбавленного пойла. Остановив на нем взгляд единожды, люди не задерживали его более чем на один миг.
И оттого чувство, что за тобой кто-то наблюдает, так остро ощущалось на этих улицах. Сперва Николло думал, что ему показалось. Он немного попетлял по улицам, незаметно уходя с людных улиц туда, где народа было поменьше, дошел до лавок с утварью, отчего-то взявшись изучать натертые до блеска жестяные миски и черпаки, а затем неожиданно исчез с улиц. Ровно до тех пор, пока преследователь не вышел из тени толпы, в которой так неумело прятался.
– Какая встреча, сеньор! Не ожидала вас увидеть!
– За кем же вы тогда следовали, если не знали, что это я? – вопрос был его приветствием, если не брать в расчет едва приметной улыбки, тенью скользнувшей по лицу художника.
Слегка коснувшись пальцами плеча дочери Грациани, Николло отвел ту в сторону, где ухоженные длинные волосы, хоть сейчас и немного растрепанные, а также чистое лицо, привлекали слишком много ненужных взглядов.
– Судя по тому, как вы одеты, синьорина, вы ограбили одну из своих служанок. Если тут нет места коварному заговору, – он улыбнулся, оглядывая простое одеяние девушки, но затем взгляд его стал серьезным. – Не боитесь, что вас кто-нибудь узнает? Не так много в Лирэфии юных девушек с вашими приметами, – едва коснувшись тыльной стороной пальцев мягких локон, произнес де Ланца. – А среди местных – так вообще ни одной.
Он говорил негромко, глядя девушке в лицо, но иногда смещая взгляд в сторону проходящих по соседнему переулку людей. Некоторые люди задерживали на них свой взгляд, но, видимо, считая, что это очередной блудник нашел себе дорогую проститутку, быстро теряли интерес и двигались дальше. Лишь некоторые из мужчин шли с вывернутой назад головой чуть дольше, чем следовало, глазея при этом на юную деву с ярко-рыжими волосами.

Отредактировано Nicollo de Lanza (2015-10-12 08:37:17)

Чувствовал ли Николло ответственность за эту девушку? Возможно, немного. Ее действия были достойны действий юной девушки, коей и являлась дочь Грациани, а ее любопытство было понятно Николло как никому другому, и все-таки, в отличие от нее он не мог себе позволить безрассудные поступки. Особенно сейчас, когда он только-только улучил возможность оказаться подле графа Лореншира, человека, который мог не только проявить интерес к его работе, но и помочь осуществить все самые идеи де Ланца в жизнь. А выйдет ли сделать это, если графу станет известно, что нанятый им художник разгуливает с его дочерью по грязным улицам Лирэфии? Хорошо, если после этого его просто выставят из замка…
– Возможно в это сложно поверить, леди Лукреция, однако многие люди вашего отца посещают местные пабы, – с легкой улыбкой заметил Николло, приподняв брови, из-за чего на лбу появились три неглубокие полоски. – То, что вас никто не узнал можно считать большой удачей, однако я не привык полагаться на удачу, и вам тоже не советую. Она весьма капризная дама, и никогда не знаешь, посетит она тебя или тех, кто может доставить тебе проблемы.
Он вновь посмотрел на проходящих мимо людей, а затем встал так, чтобы заслонить дочь графа своей спиной от снующего мимо сброда.
– Но так уж и быть... Мы прогуляемся к месту, которое расположено недалеко отсюда, но вы дадите мне обещание, что сразу после этого вы вернетесь в замок. Договорились?
Несмотря на то, что Николло пытался донести до дочери графа важные вещи и склонял ее к завершению ее авантюры, лик его совершенно этого не отражал. Выглядел художник так, словно предлагает еще одну авантюру.

Отредактировано Nicollo de Lanza (2015-10-18 21:16:25)

На слова о шептунах Николло ничего отвечать не стал. Как и не стал говорить о том, что графу служат наверняка не одни только «шептуны». Юной деве, возможно, не стоило в полной мере знать, как любят развлекаться мужчины, добирающиеся до города и увеселений, таящихся на его улицах, когда им перепадает такая возможность. Конечно, это было бы весело, но де Ланца не хотел становиться тем, кто будет рассказывать дочери графа Лореншира о том, что его люди любят потрахивать городских шлюх, лежа на их грязных простынях. Особенно стоя в одном из переулков, где последние периодически стоят сами…
– Считаете, что я могу стать причиной ваших проблем?
«Не только моих, но и собственных», - мысленно ответил в тот момент художник, когда был задан этот вопрос.
То, что дочь графа совсем не считала свои действия теми, которые могли навлечь на обоих неприятности, было понятно, но обсуждать их было бессмысленно. И граф будет дураком, если поверить в историю о том, что его дочь, оказавшаяся, насколько понял Николло, на улицах Лирэфии без его ведома, да еще и без сопровождения хотя бы в лице одного его человека, заблудилась. Да и станет ли он слушать доводы подобные этому, когда разговор зайдет о дочери, что отправилась в город не получив отцовского согласия? Сомнительно. Имело ли смысл объяснять это юной Лукреции? Видели люди, праведником он не был.
– И спасибо вам.
– Не благодарите.
– А что это за место? Расскажете?
– Сохраню интригу, – беря девушку под руку, проговорил Николло, таинственно улыбнувшись дочери графа, а после исподлобья глянув на горожан. Мгновение – и они уже стали частью общего потока, текущего дальше по безымянной улице. – Без нее жизнь становится слишком скучной.
Запоздало де Ланца подумал о том, что выпил больше, чем следовало, для сдержанного разговора с высокородной дамой. Он надеялся, что дешевая выпивка не толкнет его на глупость помимо той, которую он уже совершил только что...

Отредактировано Nicollo de Lanza (2015-10-19 11:58:53)

По своей натуре Николло был человеком, склонным рисковать. Он делал это каждый рез, когда имел неосторожность проявлять свою натуру, показывать миру свой характер, амбиции и взгляд на окружающее его. Проще говоря, он рисковал каждый день. Каждый день по-разному, по-своему, с разной степенью, но все-таки, рисковал. Также у него была не самая хорошая привычка – рисковать тогда, когда стоило бы отступить. Играла ли тут роль уверенность в себе? Более чем. Однако порой де Ланца все-таки полагался на так называемую удачу. Сложное математическое явление, отдельные части которого, зависящие от многих других, выстраиваются нужной последовательностью там, где это тебе наиболее необходимо. Кто-то считал удачу влиянием высших сил, но художник видел в этом лишь одну математику.
Прохаживаясь по улицам Лирэфии с дочерью графа всего Лореншира Николло рисковал. Он не был параноиком, и излишне осторожным его назвать было нельзя, однако и дураком он не был, чтобы не принимать во внимание шанс, обратную «удачу», математику, которая могла сыграть на руку кому угодно, но только не ему. Порой кажется, что город вроде Лирэфии – огромен, и в нем легко затеряться, скрыться, разминуться с огромным множеством людей. Живя здесь десятилетиями можно никогда не встретить определенных людей, даже если те живут в паре улиц. Однако стоит случиться чему-то такому, когда тебе меньше всего необходимо повстречаться с теми или иными людьми, шанс их встретить возрастает многократно. Николло давно прозвал это явление «законом подлости». И хоть оно являло себя не всегда, оно являло себя достаточно часто, чтобы художник пришел к выводу, что этот закон работает. К его собственному неудовольствию.
– Уверяю, сделать этого вы не успеете, – улыбаясь своей спутнице отвечал Николло, периодически незаметно для ее глаза, дабы не волновать юное дарование, поглядывая по сторонам. В чем была прелесть людей Грациани – они если являлись в город, то преимущественно в одежде со знаками семьи графа. Так, они считали, им будет позволено больше. И надо сказать, в этом они не ошибались – мало кто желал ссориться с людьми Адриано.
Они продолжали прокладывать свой путь по узким улочкам Лирэфии, в обход широких улиц, где встретиться с неугодными людьми или даже представителями знати было больше шансов, лишь периодически останавливаясь у лавок. Больше вынужденно, и преимущественно ненадолго, ровно до того момента, как Николло настоятельно надавливал на плечо какому-нибудь напористому торгашу, желающему всучить им дешевые апостольские ложки, по мнению Николло сделанные явно каким-то пьяным мастером. Попадись они на глаза нужным людям – торговца бы могли посадить за такой товар, как богохульника, однако Николло это не волновало. Он упорно пробирался вперед, в необходимую ему сторону, стараясь, впрочем, не выглядеть так, словно он куда-то спешит. Спешить, в общем-то, было и некуда.
Но дорога их не могла обойтись без проблем. Запах дешевой выпивки и пота ударил в нос, когда чужая грязная рука легла ему на плечо. О том, где побывала эта рука и что она могла держать, художник не хотел даже задумываться.
Николло кашлянул в сомкнутые губы, отводя рукой дочь графа себе за спину, но проклятый пьянчуга все равно умудрился дотянуться до нее свободной рукой, едва не обняв при этом самого художника, на что тот немедля задержал дыхание, дабы чужая вонь не стала причиной головной боли.
– Пожалуйста, уберите от меня руки, – вежливо попросил художник, не шевелясь и стараясь при этом вдыхать как можно меньше.
– А то что? – вызывающе спросил незнакомец, дыхнув Николло прямо в лицо, отчего тот вновь кашлянул.
– Результат может нам обоим не понравиться.
– …Чего?
Художник вздохнул, о чем, впрочем, тут же пожалел – чудесные ароматы человека, стоящего перед ним, защекотали ноздри, ударив болью в переносицу. Не выдержав, Николло сбросил с плеча чужую руку и развернулся к дочери графа.
– Идемте, – успел сказать он, прежде чем чужая рука вновь легла ему не плечо и быстро развернула обратно:
– Эй, куда! Девка со мной пойдет, – в следующий момент в левую скулу художника врезался массивный кулак. Со стороны послышались восклицания людей, остановившихся из-за начавшейся потасовки.
– Хороший удар, – похвалил художник, выпрямляясь и касаясь пальцами скулы, на которой была содрана кожа. – Но не хочу учинять здесь драку перед леди. Иди своей дорогой, – махнул Николло рукой, а затем поморщился. – И бога ради, проспись. И на этот раз не в навозной куче…
Похоже, это были не те слова.
Незнакомец, кем бы он ни был, тряхнул брюхом, и бросился на художника. Но был слишком пьян для того, чтобы вовремя остановиться, когда тот отступил в сторону. Грузное тело влетело в лавку с глиняной посудой, отчего половина попадала на землю. Кое-какие горшки разбились о землю, другие – о голову незадачливого бойца, которого немедля начал колотить невезучий торговец, потерявший часть товара. Смех, поднявшийся в рядах наблюдавших, который Николло поддержал, смолк, когда обиженный поднялся на ноги и, отпихнув торговца, достал из-за пазухи нож.
Де Ланца нахмурился и предостерегающе глянул на пьянчужку, многозначительно поведя бровью.
– Не советую этого делать. Должен предупредить, я держу в руках саблю с пятнадцати лет. Выходить на меня с каким-то ножом, да еще и в нетрезвом состоянии – верх глупости.
– Да ну? И где эта твоя сабля, а? – с ехидством в голосе и взгляде спросил незнакомец, водя ножом по воздуху.
Николло положил руки на бедра, словно только что вспомнил, что оружия у него при себе сегодня не было. По всем законам подлости. Глянув в сторону, он подхватил с одного из прилавков крупную двузубую вилку для жарки мяса, жестом дав понять торговцу, что обязательно ее вернет.
– Мне и этого хватит, – подкинув ее левой рукой и поймав правой, он улыбнулся противнику, выставляя свое нехитрое оружие вперед, словно то была шпага.

Николло всегда нравилось выражение в глазах противника, когда тот не воспринимал его всерьез. Наверное, будь он на любом другом месте, человек, вышедший против него, вооруженного, более крепкого и высокого, как тот человек, что стоял сейчас напротив него, его бы тоже немало позабавил человечек с вилкой в руках. Ведь принято считать, что вилка это не оружие, а исключительно столовый прибор. Вилками не принято орудовать в сражении. Да, в сражении, возможно, и правда не стоит, однако эта стычка была далека от настоящей битвы. Поэтому и воспринимать ее как таковую не стоило. Но в чем Николло точно был уверен – вилки, какой бы вид они не имели, были недооценены. Как и еще очень многие вещи в этой жизни.
Выпад агрессивного незнакомца художник встретил уворотом. Было бы сложнее, если бы в руках у оппонента было что-то иное, а не нож. Но в крупных грубых руках был именно он. Нож, по своей длине, в общем-то, ничем не уступающий двузубой вилке де Ланца. Нож имел всего одно острие, а вилка – целых два. И кто после этого скажет, что нож – более опасное приспособление?
Движения пьяного человека, охваченного гневом, достаточно легко предсказать. Видимо толпа, которая каждый раз охала и ахала, когда художник ловко уходил от неосторожного замаха, этого не понимала. Чтобы предсказать действия противника не обязательно быть гением, провидцем или тем, кто отдает ему приказы – порой достаточно просто смотреть на ноги противника. Ноги удивительно много говорят о том, что будет делать противник. Они могут даже сказать, как будут действовать руки. Правая нога выдалась слишком далеко вперед, а левая, наоборот, ушла назад? Смотрите на корпус, ожидайте колющего удара. Ноги чуть ближе друг к другу, но расставлены шире? Ожидайте скользящего удара, ибо для хорошего замаха нужно крепче стоять на ногах. Ноги на ширине плеч, противник стоит почти полностью повернувшись к вам? Готовьтесь к финту с его стороны…
Хорошим фехтовальщиком противник Николло явно не был. Дай ему шпагу – через минуту он уже запутается в своих ногах в попытках тебя заколоть, и упадет с дыркой в сердце, если совсем не повезет. Художник без проблем уходил от ударов, а когда выпал подходящий момент, выставил вперед свое скромное оружие.
Удивление противника мужчина встретил вскинутыми бровями и пожатыми плечами, всем своим видом говоря: так уж получилось. Нож, миг до этого разрезавший воздух, остановился, попав в пространство между двумя зубьями вилки. Художник крутанул рукой, почувствовал легкое сопротивление, но миновал его. Нож, вывернутый из руки пьянчуги, вылетел, упав под ноги толпе, что охнула от близости к ним страшного оружия, а сапог художника уже стремился к своей главной цели…
Толпа охнула еще раз, когда пьяный детина вскрикнул, хватаясь за причинное место, приподнялся на носки от боли, а затем упал на колени под ее же воздействием. Держа руки у промежности, он хныкал и подвывал, елозя щекой по земле, собирая песок и мелкое сено. Художник мог бы пожалеть дурака, но жалости к нему все-таки не испытывал – тот сам кинулся на него с оружием.
– Ad notam, не стоит нападать на человека, который выбрал в качестве оружия вилку. Скорее всего, он знает, как ею пользоваться, – сообщил де Ланца, наклонившись к несчастному, опираясь на одну ногу, после чего выпрямился и, держа пальцы за краем штанов, улыбнулся леди Лукреции.
Впрочем, оваций он особо не ждал, как и внимания столпившихся вокруг. Поэтому поспешил взять свою спутницу под руку и увести ее подальше. Перед этим не забыв отдать торговцу его вилку и громко сообщить:
– Отличный товар! Может спасти вам жизнь, господа! – а уже скрываясь в переулке, шепнуть дочери Грациани: – Уйдем отсюда поскорее.

Отредактировано Nicollo de Lanza (2015-10-31 06:55:11)

Николло, как и любой другой человек любил похвалу, любил, когда им восхищаются, когда его заслуги признают. Его нельзя было назвать скромным – скромность вообще была редкой гостей его мировосприятия, однако порой художник вел себя так, что окружающие думали, что она ему свойственна. На самом же деле он не скромничал, а лишь давал понять, что не видит в тех или иных своих деяниях особых заслуг. Ибо только в глазах окружающих они представали выдающимися – для самого же Николло многие из подобных вещей стали чем-то обычным, почти обыденным. Выиграть несерьезный поединок с каким-то пьяницей с помощью вилки – это было несложно. Однако научившись с этим мириться он с благодарностью принимал похвалу, и спокойно реагировал на восхищение, как если бы оно мало чем отличалось от пожелания доброго утра. Из-за подобного отношения многие, с кем он имел честь общаться, приходили к мнению, что ему свойственна определенная доля высокомерия. Было ли оно ему присуще? Не больше и не меньше, чем всем другим людям.
– Основы мне преподал мой отец, в остальном… учился на практике. Жизнь – лучший учитель, особенно когда она протекает на улицах подобных этим. И скажу так: вилка это не самое необычное оружие, которое мне приходилось держать в руках, – отозвался он на восторг леди Лукреции, поспешив добавить: – Не спрашивайте.
Они свернули в небольшой переулок, попав в некое подобие дворика, между стенами зданий которого были растянуты бельевые веревки. На каждой трепыхалось по меньшей мере с десяток штанов и рубашек, а также более интимных предметов одежды. Блеклые тряпки сливались с такими же стенами, и художник вдруг поймал себя на мысли, что мог бы нарисовать это место под этим углом. Заменив пару серых тряпиц на более яркие. Он любил контрасты. Как в цветах, как и в окружении.
Посмотрев на дочь Грациани, Николло подумал: а ведь она тоже создавала определенный контраст. Все равно что цветок посреди пустыни. Рыжая альстрёмерия.
Он улыбнулся ей, когда она сжала ему ладонь, ответив тем же. Но затем с той же серьезностью, с которой она посмотрела на него, ответил:
– Вовсе нет. Обязан был. Так уж вышло, – в его голосе вдруг вновь зазвучали игривые нотки, а на лицо вернулась улыбка, – у меня слабость к подобным вещам. Никак не могу пройти мимо женщины, находящейся в беде. Чувство самосохранения всегда было у меня плохо развито.
Он снова улыбнулся, после вскинув брови и указав пальцем на вывеску, под которой они остановились: «мастерская де Ланца».
– Пришли.

Мастерская для Николло всегда была особенным местом. Где бы она ни находилась. Кому-то для того, чтобы привыкнуть к новому месту необходимо время – Николло были необходимы только его идеи и возможность уединения, чтобы место стало его гнездом, где будут рождаться идеи новые. Он всегда очень ревностно относился к личной свободе, личному пространству и личным вещам, именно поэтому работать при замке Адриано Грациани ему было так тяжело, а после и вовсе невозможно. Перебравшись в эту небольшую двухэтажную студию, второй этаж которой был, в общем-то, больше похож на балкон, нависающий над первым, где находилось скромное ложе и личные вещи, де Ланца едва ли не физически ощутил, как с плеч его упал незримый груз. Здесь он мог размышлять и творить без посторонних, без лишнего внимания и тех вещей, которые не только отвлекали от всего этого, но и просто раздражали.
В отличие от места, которое ему выделил граф, здесь было гораздо меньше свободного пространства. Первый этаж занимал просторный стол, на котором всегда громоздились какие-то зарисовки и чертежи. На одних узких столиках, подпирающих стены, громоздились какие-то странные приспособления, металлические элементы, иногда собранные в единую композицию непонятного вида, на других – главные инструменты художника, от наборов красок и кистей до стопок с бумажными холстами. Угол комнаты, находящийся под узкой лестницей на балкон, был полностью забит художественными холстами, а также несколькими мольбертами – преимущественно новыми, купленными по переезду в мастерскую. В углу напротив, правее от входа, находился массивный стол для черчения. Противоположная же стена была занята очагом, который сейчас спал.
Входя, Николло разом почувствовал себя спокойнее, расслабился.
– Располагайтесь. Это, конечно, не замковые покои, но в чем это место выигрывает, так это в тишине и спокойствии, – сказал он дочери графа, открывая пару ставен на небольших окнах, дабы впустить в темную мастерскую немного света. – Когда на улице не начинаются гулянья, конечно.
Скулу еще саднило, хотелось пить, поэтому художник направился к небольшому столику недалеко от очага, на котором всегда держал кувшин с водой, пару кружек и яблок. В этот раз яблоко было только одно.
Налив себе немного воды, и подхватив яблоко, он обернулся, когда дочь Грациани подала голос из дальней части мастерской.
– Что именно? – поинтересовался он, подходя и протягивая следом яблоко.

Все-таки, как и у многих творческих людей, у Николло было множество мелких дурных привычек. Одной из них была привычка разбрасывать вокруг вещи, которые бы, возможно, стоило держать подальше от чужих глаз. Некоторые наработки, чертежи и просто вещи, которые могли бы привлечь ненужное внимание у людей, перешагнувших порог его мастерской по той или иной причине.
К счастью, в этот раз, когда дочь Грациани проявила интерес к одной из деталей его творческого беспорядка, де Ланца одарил себя мысленным шлепком по лбу. Скрывать что-то от леди Лукреции ему необходимости не было. Удивительно, но женщины вообще всего гораздо лояльнее относились ко всем его странностям, читая их «милыми дополнениями». Бывали, конечно, и сварливые бабы в его жизни, но до таких художник не доводил информацию о каких-то своих фантазиях – даже без этого те неплохо придумывали нелепицы про него.
– Я называю это «прожектором». От projectus. Брошенный вперед. В данном случае подразумевается свет. Это изобретение, – положив яблоко на стол, он указал на изобретение рукой с раскрытыми пальцами, – предназначено для освещения нужного участка. От обычной свечи свет рассеянный, но благодаря конструкции – видите, открыто лишь с одной стороны? – он будет направлен в одну сторону. Однако одних свечей недостаточно. Думаю, для усиления эффекта потребуется использовать зеркало… – задумчиво добавил он, подводя кружку с водой к губам, но так и не отпив. – А то, что вы указали вторым, – сказал, встряхнувшись, словно очнулся от наваждения, – это увеличительное стекло. Позволяет видеть маленькие вещи в увеличенном виде, как если бы они были больше. Полезно при работе… – он замолчал, не зная, как выразиться поточнее, поэтому просто повторился: – …с маленькими вещами.
Удивление дочери Грациани де Ланца встретил едва заметной улыбкой. Проводил взглядом яблоко, перекочевавшее ей в руки. Задержал взгляд на запястьях.
– Сражение вилкой, все эти непонятные вещи... Что еще вы таите в себе, сеньор?
– Осмелюсь предположить, что многое, синьорина. И часть этого я надеюсь когда-нибудь показать миру.
«При помощи вашего отца», – мысленно довершил Николло. Упоминать вслух отца юной девы художник не стал. Сейчас это было ни к чему.
Легкое касание прервало мысли, устремившиеся куда-то вперед, к грандиозным планам, связанным с покровительством Адриано Грациани, и спустило с небес на землю.
– Не так больно, как многое другое, – уклончиво ответил художник, как будто задумавшись о чем-то своем. Но лишь на миг, который уловить кому-то вряд ли бы довелось. Даже сам де Ланца ощутил его лишь едва.
Легкое касание мягких губ юной девушки заставило художника улыбнуться.
– Должен вас предупредить, синьорина, люди творческих профессий обычно не ставят границ перед собой, даже когда, быть может, следовало, – негромко проговорил Николло, словно на этот короткий миг оказавшись на полшага ближе к дочери Грациани, а затем так же незаметно вернувшись на прежнее место, не сделав, по сути, ни шага. – Не искушайте меня своим вниманием, – приподняв бровь, художник хитро улыбнулся, а затем отпил из кружки, двинувшись в обход стола.