- Какой же ты глупый, - рассмеялась Флавия совершенно искренне, отвернувшись и прикрыв рот тыльной стороной ладони. Шутить о том, что ее раздражает все, что вылетает из уст атлета, стало ее любимым занятием, по одной простой причине - по началу это были далеко не шутки. Она множество легенд выучила о том, как становятся добрыми друзьями даже самые злейшие враги, которые не смогли оценить до конца собственной прелести. Плох тот человек, что не вызывает в тебе совершенно никаких чувств, но тот, что пусть и начал с раздражения - уже как-то задел, а потому и нельзя отпираться от того, что однажды и он сумеет направить поводья своей колесницы в нужную сторону. Так произошло и с Понтием Тиберием. Она хорошо помнила их первую встречу и тот неприятный осадок, что она оставила. Хорошо помнила, как она пришла для того, чтобы проявить свою благосклонность, но случайно едва не обзавелась врагом в лице сенатора. Флавия хорошо помнила и те их встречи, когда они только давали друг другу шанс узнать друг друга, строптивясь и сопротивляясь. Что уж говорить, даже этим утром их негласная борьба все еще продолжалась, лишь изредка прерываясь на минуты слабости и небытия, когда каждый забывал о себе и вспоминал о другом. Улыбнувшись уголком рта и радуясь тому, что Понтий не может ни видеть ее лица, ни прочитать мыслей, царица неожиданно для себя самой поцеловала того в макушку и прикрыла глаза. Говорила, что глупый, а про себя верила в то, что он и должен был быть рядом. И оставаться рядом. Ради этого странного, полного смущения и праздной неги момента, не жалко и богов разгневать, что уж говорить о простом народе Балморы.
     - Никаких намеков, - отвертелась Домицилла и уже собиралась отвернуться на бок и погрузиться в сладостную дрему, зарывшись в объятия могучего и теплого атлета, которому по ее мнению требовалось время, чтобы обдумать полученную информацию, однако тот остановил ее. Вздрогнув от неожиданного прикосновения, женщина поначалу напряглась, ощутив как свело каждую мышцу ее тела от напряжения, но после приказала себе расслабиться и послушать, о чем же хочет поговорить с ней сенатор. Тем более, что тот оказался гораздо сообразительнее, чем она ожидала. То, о чем она боялась думать, он произносил вслух, и это так резало по ушам, что Флавии приходилось закрывать глаза - не то от тактильных ощущений, сопровождавших слова, не то от их правдивости. Подавив в себе желание накрыть ладонью рот Понтия, когда тот предложил прекратить все - Я не для того гневила богов, чтобы похоронить это воспоминание в сердце пустыни! - она блаженно улыбнулась, готовая к тому, чтобы согласиться на все, что он предложит помимо этого, но вовремя осеклась. Бойцы на арене их отношений встали с мест и стряхнули с израненной кожи песок, сжав в ладонях гладии - балморийка раздула ноздри и резко остановила руку мужчины близ своей груди, не давая той возможности двинуться в любую из сторон.
     - Верный сын Балморы? Ты воспринимаешь это, как свой долг? Все это? - внезапно рассверепев, Флавия резко поднялась на локте, крепче сжав ладонь Понтия и буквально грозясь переломать тому пальцы, - намекаешь на то, что я принуждаю тебя?
     Неожиданная даже для самой Домициллы обида обожгла ее щеки, окрасив их в пунцовый цвет, и забилась кровью в висках. Еще минуту назад она радовалась тому, как научился в ее присутствии сын Тиберия подбирать слова, чтобы не раздражать ее, но вот он снова допускает ошибку. В присутствии властной женщины никогда нельзя признавать ее власть. Она должна быть авторитетом, но не силой. Даже правительница целого острова - прежде всего женщина. Та женщина, которая нуждается в ком-то рядом с собой, кто будет подавлять ее, взывая ко всем низшим формам мысли. В ком-то, рядом с кем она вспомнить о том, что она - слабое существо, созданное для того, чтобы быть подле мужчины, а не возвышаться над ним. Флавию никогда не прельщала идея матриархата, и потому она не стремилась свергнуть своего брата с престола, хотя по праву тот принадлежал ей. До этого момента она видела в Понтии человека, способного подавить даже ее, но эта иллюзия рухнула с ожидаемо-сладкой речью. Нечто такое же говорили ей ее рабы, и это мгновенно вызвало отвращение у номархини.
     Посмотрев на своего любовника со смесью горечи и разочарования, словно любое его прикосновение наносило ей физическую боль и являлось плодом глубочайшей обиды, она сжала губы и отвернулась, спрятав лицо в спутанных черных волосах. Ей хотелось сказать очень многое - от проклятий и речей ненависти, до потворствовавшим этой просьбе саркастичным замечаниям, но слова застряли в ее горле. Кто бы мог подумать, что она окажется такой... женщиной, которая придумала себе невесть что, чтобы простой патриций разочаровал ее, как и многие другие до этого. С другой стороны, и правда. Разве могла она надеяться, что привлечет кого-то своим обществом - искренне привлечет, а не удержит за счет своей власти? И ведь Понтий был с ней откровенен с самого начала - еще тогда, осенью, когда случилась их первая близость. Он говорил ей о том, что ему в действительности нужно от нее. Это ее выбором было проигнорировать это и воспринять все по-своему. Это только она была виновата в том, что глаза ее обожгло слезами.
    - Хорошо. Ты добился чего хотел. Если мы выберемся отсюда, место твое. Будет свадьба, - Флавия старалась не выдать дрожи в своем голосе, прячась за волосами и, резко отпустив руки, повернулась на другой бок. Ей хотелось прямо сейчас выбежать из палатки, однако соваться ночью в холодную пустыню было самоубийством. Едва слышно всхлипнув, она облизнула губы, - а сейчас мне нужно поспать.

     Когда-нибудь Флавия поймет, что в основе ее интереса к Понтию лежала исключительная страсть к борьбе. К борьбе за что-то, что достается потом и кровью, трудом и стратегией. Она - с детства обласканная патрициями и плебеями, купавшаяся в роскоши, уважении и обожании - не имела абсолютно никакого представления о том, каково это - не получить желаемого. Все всегда доставалось ей слишком легко. Что-то даровал высокий статус, что-то - громкое имя, а что-то - ее красота и женская хитрость. Богатейшие и завиднейшие женихи Балморы и не только сами выстраивались у ее порога, когда Флавий обозначил ее вступление в брачный возраст. Ей оставалось только придумывать предлоги, по которым она будет оказывать им. Красивейшие и целомудреннейшие женщины сдавались под ее чарами, стоило только Домицилле надавить на нужную болевую точку. Именитые заморские лорды падали жертвами ее очарования, оставляя ей возможность самостоятельно решать, насколько благосклонна к ним будет она. Она не просто брала штурмом любую крепость - дощатые мостовые двери сами раскрывались перед ней, благодарно пропуская внутрь. Не сдавались только двое. Балмора и Понтий. Как ни силилась царица опутать узами этих двоих, они всегда норовили выскользнуть через ее тонкие цепкие пальцы. Когда-нибудь Флавия поймет, что именно это подогревало ее страсть к обоим, вызывая неутолимую жажду обладать и властвовать над обоими. И если Балмора мало помалу сдавалась ей, то сенатор Тиберий был столь крепким орешком, что можно было сломать о него зубы.
     Царица хорошо знала, что у этого мужчины есть к ней чувства. Он мог сколько угодно прикрываться своими материальными помыслами, но ее интуиция давно дала женщине понять, что одной лишь жаждой власти дело не ограничивается. Она хорошо знала это всегда, с самого момента их первой ссоры на похоронах матери Понтия. Она хорошо знала это, потому что видела все в его глазах и поняла, должно быть, даже раньше него самого. Однако даже это знание было подвергнуто сомнению и отметено обидой. Женщина под властью эмоций расстается с возможностью мыслить здраво, обращаться к воспоминаниям и накопленному опыту. Эта самая обида выедает ее нутро, сжимая пальцы на горле и застревая в нем комом, наполняет все естество и разжижает мозг. Флавия, кажется, пыталась воззвать к разуму, однако засевшие глубоко внутри неуверенность и страх проигрыша подначивали ее, усугубляя положение и заставляя трактовать любые реплики на свой лад.
     Даже несмотря на то, что, отвернувшись и глотая непрошенные слезы, Домицилла едва сдерживала тень улыбки на своем лице, слушая гневную речь Понтия, она все равно не верила ни единому его слову. Было бы здорово, если бы его намерения и впрямь оказались именно теми, о которых он говорил. О, было бы просто прекрасно. Однако атлета неспроста прозвали именно хорьком. Это животное хитро и пронырливо, и верить ему, когда собственными губами озвучила все условия для победы, было очень опасно.
     - Гладко поёшь, - фыркнула царица, надувая губы и плотнее сжимая руки вокруг себя. Конечно, тот тон, с которым Понтий говорил эти слова, заставил ее на миг поверить и задуматься, однако обида ее была столь сильна, что гасила любой огонь в едва затрепетавшем сердце. Намереваясь закончить этот диалог, она уже хотела было и впрямь отправиться ко сну, однако резкое движение руки атлета перевернуло ее на спину. Дыхание мгновенно участилось, вслед за пульсом и приятная волна легкого страха и недоумения согрела остывавшее на ночном воздухе тело.
     - Твоей, - она рассмеялась, глядя в серьезное лицо мужчины и даже не потрудившись прикрыть рот ладонью. О, эти мужчины. Они всегда требовали, чтобы она стала "их", словно она вещь или рабыня. В определенные моменты это заводило, но в большинстве случаев - веселило. Флавия пока не понимала, какой случай как раз сейчас, а потому решила, что куда лучше будет отплатить Понтию его же монетой, уколов его в больное место, - твоей... Знаешь, этот же вопрос задал мне когда-то Марк. Знаешь, как мы решили пожениться? Я убедила его взять меня. С такой страстью, чтобы в каждом его движении можно было прочитать всю глубину его чувств ко мне. И с такой силой, чтобы я просто не смогла думать о чем-то другом. И он это сделал.
     Домицилла растянула губы в улыбке, наблюдая за тем, как темнеет лицо Тиберия. Она знала, что разговоре о Маркусе, пусть и покойном, всегда немного злили его. Хмыкнув, она приподнялась на локтях и поднесла ладонь к щеке мужчины, осторожно коснувшись ее. Обида слегка разжала пальцы на ее горле.
     - В тебе я чувствую то же. И не отрицай это. Я выйду за тебя - я это уже пообещала, но будь честен со мной. Не заставляй свои поступки расходиться со словами. И тогда я буду твоей. С тобой.
     Царица склонила голову набок, словно проверяя, возымели ли ее слова хоть какой-то эффект, а после аккуратно подтянулась к губам сенатора, сначала оставив на них лишь след поцелуя, а после и оттянув их достаточно грубо для того, чтобы намекнуть мужчине, что ему следует склониться к ней поближе.

     - Я хочу, чтобы мой будущий муж был честен со мной, - изогнув бровь, подтвердила Флавия. Она уже хотела продолжить свою речь тем, что, если Понтий на такие жертвы идти будет не готов, то она всегда успеет найти другого кандидата в мужья, однако вовремя осеклась. Воссоединения после ссор обещали быть хороши в их исполнении, однако и затягивать с ними не следовало. В конце концов, во всем нужно знать меру. Если она доведет его до приступа гнева, то рискует потерять не только на эту ночь, но и навсегда. Если этот дерзкий и временами ужасно раздражающий ее мужчина уйдет, они не только могут не дожить до утра. Они могут потерять то, что так настойчиво отрицали, что отравляло их души и что заставляло Флавию изо всех сил впиваться тонкими пальцами в сильные плечи атлета, притягивая его к себе. Да, в нем было много недостатков, которые временами доводили царицу до исступления. Да, иногда она представляла его с кляпом во рту или разбитым кувшином на голове, но с ужасом была вынуждена признать - были моменты, когда все это одновременно умиляло ее. Когда нужно было бы осадить его, а хотелось рассмеяться. Когда должно было бы оттолкнуть, а хотелось - приникнуть.
     Холодный ночной ветер ворвался в импровизированный шатер неожиданно, заставив смуглую кожу покрыться мурашками от внезапной дрожи. Однако последнюю вызвала отнюдь не погода,  но прикосновения теплых рук, влажных губ и наполнившееся чужим естеством лоно. Сердце замерло всего на миг, словно жаждало отдышаться перед тем, как начнет биться особенно часто и громко, чтобы шум его барабанов в сладострастной мелодии смешался с громким дыханием, тихими стонами и характерными шлепками. Флавия могла бы саркастично подумать о том, что Понтий всего лишь взял пример со своего предшественника, но туман неги в ее голове мгновенно заполнил собою сознание, отключая его и давая волю лишь инстинктам и чувствам. Тогда ей показалось, что даже боги имели права гневаться на нее в тот момент. Если они вообще существовали. Тогда ей показалось, что кроме нее и Понтия не существовало более никого.

     Южное солнце восходит рано, особенно, когда нет ни единой преграды, способной ему помешать. В небольшом оазисе было несколько достаточно высоких деревьев, которые не пропустили свет в палатку, позволив патрициям наслаждаться сном лишние пару часов, однако если не заползающая в их покои жара, то медленно пожирающий желудок голод заставили Флавию нехотя открыть глаза.  Обнаружив себя уснувшей на груди у атлета, она глупо, но довольно улыбнулась и осторожно высвободилась из его объятий, выбираясь из импровизированного шатра. Выпрямившись в полной рост и потянувшись - все тело ныло от сна на песке и физической активности, от которой успело отвыкнуть за время траура - царица сладко зевнула и, сунув в рот оставшийся после вчерашнего ужина кусок вяленой конины, побрела к озерцу, чтобы омыть кожу от налипшего песка и пота. Холодная вода в сочетании с распаляющимся солнцем неосторожно ударили по голове, едва не подарив Домицилле несколько минут забытья прямо в глубинах, однако она сумела вовремя вынырнуть и начать хватать ртом воздух, что уберегло Балмору от потери очередного правителя в столь краткие сроки.
     Выбравшись из воды и накинув высушенную после вчерашней прогулки тунику, Флавия осмотрела разбитый в оазисе лагерь. Безмятежность и отсутствие вчерашнего стресса благотворно сказались на ее состоянии - она перестала паниковать и думать о том, что ей придется умереть в компании раздражающего ее бывшего сенатора (ей даже показалось, что теперь эта идея не так плоха), она отпустила всю нервозность и неудовлетворение, а вид посапывающего мужчины и вовсе заставил царицу склонить голову набок и улыбнуться. Мыслить стало заметно проще, а потому, наткнувшись взглядом на верблюда, уныло пожевывающего жухлую траву, она широко раскрыла глаза и щелкнула пальцами.
     - Понтий! - ее голос разрезал ставшую привычной тишину оазиса, словно острый меч, - просыпайся, блондинчик, у меня идея.
     Женщина подскочила к атлету, едва не снося шатер и села на сына Тиберия, ласково похлопывая того по щекам. Озарение казалось ей таким очевидным, что она не понимала, как не додумалась до этого раньше. Правы были целители, которые говорили, что без близости с мужчиной долгое время, патрицианки теряют головы и способность трезво мыслить. Наклонившись к лицу атлета и поцеловав его, она снова выпрямилась и забарабанила тому по груди.
     - Мы отправим верблюда в город с запиской! Он знает дорогу, он приведет помощь! - сияющая от собственной догадки, Флавия не могла перестать улыбаться и щебетать, точно заморская птичка по утру.