Слова Эдварда Баратэона, графа Бэйлоршир, возымели эффект долгожданного дождя после уничтожающей посевы засухи. И как человек, чьи земли долгое время агонизировали без воды, Генрих Найтон почувствовал прилив сил, которые позволят ему действовать вдвое решительнее прежнего. Землю, доставшуюся от прошлых поколений, не оставляют из-за немилости богов, однако только под их благосклонным взором молодые побеги могут дать значимый урожай.
Чума отступила, Гаскония выстояла, Атлантия поднимается с колен. Пожалуй, следовало возблагодарить Отца-Создателя за это. Но он наверняка не откажется подождать ещё немного. Хотя бы до окончания совета, которым Генрих намеревался придать вес ряду решений, что казались ему безусловными в намерении сохранить Хельм для короля Эдуарда.
- Невозможно описать, насколько радуют принесённые Вами вести, граф, – лорд-регент позволил себе сдержанно улыбнуться, обводя взглядом собравшихся в малом зале лордов, лишь часть из которых спешила изобразить радость, в то время, как остальные не торопились убирать с лица маку настороженности. Люди хотели верить – что Найтону с его намерениями, что Баратэону с его новостями – но опасались делать это слишком поспешно. Что ж, впереди ещё целый вечер, чтобы убедить их в том, что доверие не опасно. - Сильный флот и сильная армия – залог мира, если обстоятельства вынудят нас сражаться за него. Полагаю, мир – то, чего наравне со мной желает каждый из вас. А ещё процветания для Хельма, объединяющего в себе как Хайбрэй и Гасконию, присягнувших на верность королю Эдуарду, так и Орллею, чья верность не выдержала проверки невзгодами, постигшими каждого из нас.
Не возникало и тени сомнения, что лорды, принявшие приглашение в столицу, знали, о чём пойдёт речь в первую очередь. Об Орллее – западном герцогстве, предавшем своего короля. И об одном из Найтонов, пожелавшем надеть корону вопреки всему, за что отдавали свои жизни остальные. Примет ли Генрих участие в разыгранном кузеном Андрэсом представлении? Надо полагать, что отказ от личного участия в переговорах послужил довольно красноречивым ответом. Предательство должно быть наказано. Но глуп тот, кто полагает, будто сделать это можно лишь пролитой кровью и развязанной войной.
- Но прежде чем обратить свои взоры к Орллее, мы должны быть убеждены, что никто из вчерашних друзей не ударит в спину. Моргард и Фйель. У наших западных соседей сейчас хватает своих проблем, но то, что они разрешаться, лишь вопрос времени. Соседи с севера замерли в ожидании первого удара от нас, однако даже если его и не последует, что помешает им нанести собственный? – Взгляд Генриха вновь обошёл собравшихся за столом лордов, на миг останавливаясь на каждом из них. Недовольство его речами, а быть может, и тем количеством правды, которую можно было бы не признавать, не окажись она произнесённой вслух, причудливым образом мешалось среди них с согласием и одобрением. Пожалуй, даже если бы на кону стояла его жизнь, Генрих и то не сумел бы разделить лордов сообразно эмоциям, преобладающим в их глазах. Впрочем, они сделают это сами, когда наступит очередь говорить. – Мы должны сделать всё возможное, дабы и те, и другие как можно скорее определились в своей дружбе. Без мира на наших границах мир в Хельме – предприятие столь же зыбкое, как и туман в предрассветный час. Залогом дружбы с Моргардом должна была стать принцесса Анна, которой была обещана корона Хельма, что по нынешним временам более чем невозможно. Пройдут годы, прежде чем Его Величество Эдуард, а вместе с ним и Хельм, обретут свою королеву… «…и Анна Мирцелл не будет ею даже при самом безумном раскладе, которые подчас преподносит нам история,» – не произнесённое в слух окончание фразы с безусловным единодушием отразилось во взглядах лордов, устремлённых на лорда-регента. Жизнь учит людей не зарекаться, сколь невозможным не казалось бы то или иное предположение, однако исключения, подобные этому, лишь подтверждают неписанное правило.
Анна Мирцелл – королева одного дня, так и не получившая официальных прав на обещанный её дому титул. Вряд ли под этим небом существует нечто более переменчивое и ненадёжное, чем придворные настроения. Ещё недавно маленькой королеве улыбались и с нарочитой заботой справлялись о здоровье будущего принца, полагая, будто таким образом можно выторговать для себя лучшие места на церемонии её грядущей коронации. Казалось, это было ещё вчера… Уже сегодня многие из тех «друзей» и вовсе не замечали моргардскую змейку, полагая её отыгранной картой. Король Чарльз – залог её собственной короны – мёртв, а принц, которого Анна носила под сердцем, оказался девочкой, что никак не могла быть ровней Его Величеству Эдуарду. Корона Хельма для Анны Мирцелл более невозможна, а значит, к чему тратить на неё своё время? Генрих слишком хорошо знал законы, по которым живёт королевский двор, и не сомневался, что лорды и леди, чьи равнодушные взгляды скользят поверх белокурой головки, не увенчанной короной, думают именно так. Пожалуй, многие из них даже полагали себя выше, нежели несостоявшаяся королева: ещё бы, ведь за каждым из них кто-то стоит в то время, как за Анной Мирцелл – лишь призраки её блестящего будущего. Пожалуй, оно и к лучшему, ведь лорда-регента за теми призраками никто не заметил.
Вернувшись в столицу после смерти брата и принимая заверения в безграничной преданности королю Эдуарду, а заодно и дому Найтонов, и себе, Генрих всё время искал глазами хрупкую фигурку маленькой королевы, что не выпускала из рук принцессу Матильду – дочь, которую в любой миг могли вырвать из её объятий. Лишь Отец-Создатель ведает, скольких трудов герцогу Хайбрэй стоило убедить Анну в том, что этого не случится, а так же и в том, что его дружба – величина постоянная, и смерть Чарльза никоем образом ей не угроза. Возможно, представления Генриха о дружбе и чести однажды погубят его самого, но даже если и так, неужели страх за собственную жизнь – веский повод предать собственные же принципы?..
Анна Мирцелл вошла в королевский замок Хайбрэй под знамёнами «вечного мира» с лесным королевством, и эти знамёна всё ещё реяли на ветру. А что до потускневших красок – лишь придирчивый взгляд художника мог заметить в них перемену. И хотя моргардская змейка никогда не станет королевой Хельма, она всё ещё может стать одной из его герцогинь. 
- Я полагаю возможным и даже необходимым в сложившейся ситуации брак между Кеннетом Фосселером и Анной Мирцелл. Не став нашей королевой, она станет одной из наших герцогинь… «…и взамен на право самой воспитывать дочь обеспечит нам мир со своим отцом, в чью смерть я поверю, только лишь увидев тело собственными глазами. Или же с тем, кто станет регентом при её брате, если короля всё же объявят мёртвым. Я дал ей своё слово, но малышка Анна не столь наивна, чтобы считать, будто бывают односторонние клятвы.»
- Переписка с герцогом Гасконии, в которой мы коснулись и этого вопроса, даёт мне все основания утверждать, что он понимает важность этого хода. Надеюсь, и остальные поддержат моё решение, – отодвинув от себя кубок с уже остывшим вином, лорд-регент обернулся к лорду Баратэону, которого в первую очередь подразумевал по «остальными». Наверняка лорды Хельма предпочтут видеть герцогиней Гасконии одну из своих дочерей, нежели моргардскую змейку, чьё приданное сегодня составляет лишь её имя, но граф Бэйлоршир представлялся Генриху одним из тех, кто сумеет разглядеть преимущества этого брака столь же ясно, как видел он сам. Что до Фосселера, в чьём согласии со своим решением Генрих стремился убедить лордов… лишь Баратэон был настолько близок к нему, чтобы уличить лорда-регента в некотором лукавстве (чего, тот надеялся, не произойдёт прямо здесь и прямо сейчас). Герцог сомневался, и эти сомнения Генриху ещё предстояло устранить при личной встрече, запланированной им в ближайшем будущем на землях Вианншира. И если при этом граф Бэйлоршир будет на его стороне, беседа с его сюзереном пройдёт куда непринуждённее. Гаскония и её лорды богаты, но даже всех их денег не хватит, чтобы купить мир, который может принести на земли королевства, а значит и на их земли, будущая герцогиня Фосселер.
- Теперь о Фйеле, с которым нам так же придётся договариваться о мире, даже если некоторые из вас и считают иначе, – лорд-регент даже не повернул головы в сторону Ретеля, однако тот упрямо вздёрнул подбородок, давая понять, что за свои убеждения готов ответить лично, не скрываясь за спинами абстрактных некоторых. Подобная верность всегда импонировала Генриху и, видят боги, он дорого бы отдал за то, чтобы заполучить эту верность для себя и короля Эдуарда. К несчастью, граф Ревейнширский вбил себе в голову, что эти два понятия категорически нельзя объединять в одно… И Генриху оставалось лишь уповать на то, что в своём упрямстве Эйдан Ретель, назначивший его семью виновными в смерти своей сестры, не зайдёт слишком далеко. - И мир этот я полагаю скрепить ещё одним браком. На сей раз между моей сестрой принцессой Елизаветой и наследным принцем Фйеля Айлесом Уоллесом, – произнеся эти слова, Генрих внезапно замолчал.
Он намеревался сказать ещё много чего и о необходимости, и о долге, которыми знаменовался этот союз, альтернативы которому лорд-регент, увы, не видел. Следовало так же упомянуть о Беркшире и его графе с его попытками усидеть сразу на двух стульях. С этими землями Генрих считал возможным расстаться по собственной воле, отдав их приданным за Елизаветой, вместо того, чтобы дожидаться, пока королева Фйеля предъявит на земли лорда Эрленда свои права.
Однако всем его намерениям было суждено разбиться об одно лишь слово – имя сестры, произнесённое вслух. В памяти Генриха ещё свежо было время, когда судьбой Елизаветы распоряжалась их матушка, подбирая женихов на своё усмотрение. Что думала том сама Елизавета, королеву Изабеллу не слишком заботило, причём из лучших побуждений. В конце концов, что может понимать в реальной жизни девочка, которая прежде наблюдала её лишь из окон своих покоев?
Быть может, всё так, но Генриха передёргивало от мысли о том, что, затевая переговоры о браке Елизаветы и наследника Уоллесов, он поступает точно так же, как когда-то их матушка. Так же, как он клялся себе не поступать во имя любви к сестре в день, когда её судьба перешла в его руки. Брак по любви – слишком большая редкость среди людей их круга, но «редкий» вовсе не означает «невозможный». И до сегодняшнего дня Генрих тешил себя надеждой, что именно Елизавете выпадет шанс любить и быть любимой. Жаль, что подобные чаяния мог позволить себе лишь старший брат, но уж никак не лорд-регент.
- Если ни у кого из вас не найдётся, что возразить на это, – произнёс Генрих, спохватившись о том, что пауза слишком уж затянулась, - предлагаю отправить гонца во Фйель немедленно, дабы шаткое перемирие не обрушилось войной.

- Я полагаю такой вариант весьма вероятным, лорд Хайгарден, - ответ Генриха вышел уклончивым, однако каким ещё он мог быть в нынешних обстоятельствах?
Перемирие, затишье перед бурей – то, что сейчас происходило на северо-восточных границах, можно было охарактеризовать как угодно, однако определения «стабильность» в этой характеристике уж точно не будет. Но именно она и была нужна герцогу едва ли не больше остальных составляющих того, что называют «вечным миром». В мире не существует ничего вечного: люди, замки, слава – всё это однажды развеется прахом. Однако мир между соседями в этом смысле понятие ещё более хрупкое. Ещё вчера они могли сидеть за одним столом, запивая элем взаимные заверения в том, что уж их-то дружбе ничего не грозит, а уже сегодня бросать друг на друга косые взгляды из-за надуманной причины, которую каждый считал себе оскорблением. Ну а когда соседи являют собой целые королевства, тут и до рукоприкладства, то бишь войны, может дойти.
Война. Она не нужна была Хельму. Нет, шансы на то, чтобы окрасить приграничные земли кровью горцев, были весьма высоки. Единая армия Хельма достаточно сильна, чтобы раздавить каждого, кто ступит с войной на порог их дома. Вот только армия эта состоит из людей, жизни которых придётся положить на алтарь победы. Облачаясь в доспехи и беря в руки меч, каждый воин знает, что возможно сегодня именно ему предстоит принести эту жертву. Но одно дело умирать, защищая тех, кто дорог твоему сердцу, и совсем другое – во имя непомерных амбиций своего генерала. Вздумай Фйель атаковать Хельм – горцев ожидала бы битва не на жизнь, а на смерть. Однако соседи, одним из которых с недавних пор позиционирует себя Оррлея, вряд ли окажутся столь благородны, чтобы атаковать по очереди, а война на два фронта – дело почти бесперспективное.
Нужна ли война Фйелю? Лишь только Уоллесы могли однозначно ответить на этот вопрос. Однако окажись на их месте Генрих Найтон, мир был бы заключён. Фйель желал абсолютной независимости от Хельма? Желать можно многое, в том числе и звезду с неба. Лишь в случае, когда притязания подкреплены силой, о них можно говорить всерьёз. Вот и поговорили… Недовольство своим вассалитетом взметнулось пожаром не в один день и отблески его пламени были видны даже из столицы, заставив с собой считаться. Идя против Чарльза и его указаний, Генрих опасался именно этого, но даже он не сумел верно оценить силу огненной стихии, с которой довелось столкнуться лицом к лицу. Однако, как долго ещё могут пылать горы, прежде чем огню просто нечем станет подпитывать свою ярость? Мир с Хельмом должен был стать водой, погасившей пожар во имя того, чтобы независимый Фйель смог вздохнуть полной грудью без опасения задохнуться от едкого дыма. Уоллесы, кто бы из них не стоял сейчас на вершине Алых гор, не могли этого не понимать.
- Что до лояльности лорда Эрленда, то разве она ещё не очевидна? Граф пытается усидеть на двух стульях, однако косые взгляды его новой родни вот-вот заставят его признать притязания леди Аланы, коль скоро иных наследников у него не осталось. Боюсь, леди Эрленд так или иначе попытается получить свои земли. Но лишь нам решать – придётся ли ей отстаивать свои притязания силой всего горного королевства, или же они отойдут ей одним из условий мирного договора? Второй вариант видится мне куда более предпочтительным.
Генрих, герцог Хайбрэй и лорд-регент Хельма, стремился к миру. Оставалось надеяться, что не только народ разделял его убеждения, но и лорды, поставленные над ними. Будущего лорда-регента учили сражаться и вести войну столько, сколько он себя помнил, однако первым уроком всегда был мир и ничего кроме. Лишь потомкам дано трезво оценивать полководцев, с чьим именем на устах сражались и умирали их отцы. И делать это они будут независимо от количества битв, но зависимо от количества жизней – не прерванных, а сохранённых.
Молчание лордов, прерываемое лишь невнятными обрывками фраз, пришлось не по душе лорду-регенту. В конце концов, он не за тем собирал их в этих стенах, дабы развлекать монологами. Советы людей, проживших под небом Хельма куда больше, чем он сам, их мысли и даже сомнения были необходимы Генриху, словно воздух, которым он дышал. Злые языки обвиняли герцога в том, что он будто бы не слушает чужих советов… Что ж, это верно. Весьма затруднительно слушать то, чего нет, и в особенности истолковывать это верно. Однако же лорд-регент ничем не выдал своего раздражения. Хотя бы в знак уважения к тем, кто сегодня слушал его голос, не отвлекаясь на комментарии соседей. К тем, чьи взоры были устремлены в его сторону вместо того, чтобы выстраивать своё мнение сообразно реакции других лордов. Впрочем, а так ли уж необходима поспешная реакция, коль Найтону есть ещё, что сказать? Он не за тем собирал лордов в этих стенах, дабы развлекать монологами… но и не за тем, чтобы они в один голос поддержали его на середине фразы. Заискивания и лесть остались по ту сторону двери, запертой на семь замков, дабы не впустить на совет этих непрошенных гостей.
- Орллея, – голос Генриха даже не дрогнул, когда он произносил имя западных земель. - До тех пор, пока мой кузен не признает несостоятельность своей затеи, никто из сидящих в этом зале не может быть уверен в том, что на его земли однажды не придёт война под знамёнами тех, кого ещё вчера мы считали своими друзьями и братьями. Сегодня запад считает, что куда лучше справится без нас, забывая о том, что их нынешнее благополучие – плоды долгих лет единения, которые не так-то просто вычеркнуть из истории, даже начиная писать её с чистого листа. Отказываясь от притязаний на Беркшир, я никогда не откажусь от Орллеи. Но время слов прошло, наступило время действовать, - пригубив остывшее вино и жестом остановив метнувшегося было к нему чашника, лорд-регент в который раз обвёл глазами своих гостей. - Я вижу лишь два пути, по которым мы можем пойти завтрашним утром. Каждый из них может принести плоды. Однако, с равной вероятностью каждый из них может оказаться и тупиком… Первый путь будет означать то, что наша армия выступит к их границам, а флот – блокирует на воде, отрезав Орллею ото всех, кроме Моргарда. Война, которую не стоит начинать, если мы не готовы биться до последнего воина, щедро орошая землю кровью. Война, которую уже невозможно будет остановить до абсолютной победы или абсолютного же поражения. И даже если ни один из наших соседей не ударит в спину, что помешает им выждать, дабы потом добить победителя? Выбирая войну, мы должны быть готовы к тому, что за ней может тот час же последовать другая. – Короткая пауза, призванная дать лордам время, дабы оценить все плюсы и минусы предложенного пути, ознаменовалась молчанием. Глубоким и почти осязаемым, за долгие мгновения которого Генрих различил жалобы ветра по ту сторону окон. - Второй путь так же берёт начало на границах. Закроем их, увеличив пошлины для Орллеи во столько раз, чтобы каждый первый шаг по нашей земле оборачивался для них серьёзными убытками, а каждый второй и вовсе сулил разорением. Да, мы лишимся торговых контрактов с Моргардом, однако они потеряют Фйель, Балмору и, собственно, Хельм. Безусловно, такое положение, грозит некоторыми убытками и нам, однако как долго орллевинские купцы продержатся в изоляции? Особенно, если донести до лордов Орллеи, которые пожелают сохранить верность короне, свою поддержку, в том числе и военную. Мой кузен принял решение за всё западное герцогство, однако единодушная поддержка его вассалов видится мне мифом, в который нам предлагается поверить на слово. Предложим западным лордам выбор на достойных условиях и посмотрим, каким он будет.

   Сложись все иначе, Томас бы уже восседал на Малом Совете с тем отсутствующим видом, который был присущ ему особенно последние несколько месяцев — со смерти Чарльза. Не потому, что это казалось ему скучным. Отнюдь. Было забавно наблюдать, как вместо того, чтобы случать советы лорда-регента, которого, к слову, поддерживало большинство членов совета, новый временный правитель пытается играть по-своему и, надо признать, проигрывает. Виконт Уортшира вовсе не считал Генриха дураком: кузен его был хорошо образован, имел свое понятие о том, как должна выглядеть правильная политика Хельма, но ему не доставало самого главного — опыта, а при тех обстоятельствах, что складывались у границ государства и внутри его, отсутствие опыта было роковой ошибкой. Итог: Орллея. И бог его знает, кто еще воспользуется случаем и ткнет ножом в спину. Даже Томас, что не так хорошо был подкован в политических вопросах, видел всю шаткость положения и королевства, и лорда-регента. Видел, но продолжал делать вид, что его это не интересует. Впрочем, его это и не интересовало вплоть до начала этого года, ведь всегда был отец, у которого находились острые слова на все — он сам мог постоять за себя, даже когда регент стал делать вид, что лорда-канцлера и вовсе нет на очередном заседании совета.
   Эдвард Девантри имел свое видение на последующий ход событий. Он уехал из столицы по очень уважительной и серьезной причине: первая свадьба его ребенка. Да и зачем оставаться в столице, когда там не предпринималось ничего, чтобы как-то разогнать тучи, сгущающиеся над Хельмом с двух сторон? Быть может, уже тогда он знал, что лорд-регент воспользуется его отсутствием и вовсе уберет канцлера с шахматной доски, на которой фигуры и так стоят в чудном порядке? Точно Томас знать не мог, но кажется, отец даже оборонился этими словами со своим нынешним зятем.
   Тем не менее, оба Девантри ждали гонца регента с приглашением ко двору и совету. Свое Томас уже имел на руках, но желал отправиться в столицу вместе с отцом. Если бы не его упрямство и остаточная юношеская легкомысленность, виконт бы выехал из Раленда в срок с графом Ретелем. Но так бы он не узнал, что приглашение его отцу пришло с гонцами позже положенного для сборов срока на два дня. Было ли это досадной случайностью или прагматичным намерением Генриха — мог сказать только сам регент. Однако Эдвард сделал свои выводы, успел поделиться ими с наследником и даже передать короткое послание лорду-регенту. Казалось, лорд-канцлер удивлен не был, а Томас, напротив, оскорбился за двоих. Тем не менее, выехал виконт из Раленда буквально через час, еще способный прибыть в столицу ранним утром одиннадцатого января. Он бы успел, если бы не происшествие по дороге в столицу, которое стоит отдельного рассказа за кубком горячего вина.
   Он опоздал буквально на полчаса. Отдал поводья оруженосцу, тут же снял верхнюю одежду и прямо с конюшего двора отправился в малую залу. Едва ли кто-то мог рассказать ему все, что происходило там до его прихода, поэтому было важным упустить как можно меньше.
   У дверей залы стояли слуги. Один вознамерился тут же проскользнуть внутрь и доложить собравшимся о прибытии виконта, но Томас с самым простодушным видом проскользнул в залу и бесцеремонно схватил прислужника за камзол, чтобы тот не мешал лорду, державшему речь. Такое поведение могло бы быть неприемлемым, но только не Томасу, на поступки которого просто предпочитали закрывать глаза. Слуга таки остановился, перекинулся с камердинером взглядом, а Том тут же обратился в слух, хотя и был занят поисками чашника. Мальчик увидел лорда и поспешил к нему с кубком горячего вина.
  Девантри занял почетное место у каменной колоны, поддерживающей свод и окинул взглядом собравшихся. Ретель поприветствовал Тома коротким кивком: молодой граф был очень серьезен и напряжен. Отец позволил себе дать ему совет перед отъездом, чтобы тот особенно не высовывался. Как держался граф Ревейншир, Томасу предстояло узнать в ближайшие часы. Взгляд проскользнул по лицам, остановился на мрачном Джозефе Хайгардене, рядом с которым пустовало отведенное Тому место — его виконт и займет. И, наконец, получив свое вино, Девантри мог сконцентрироваться на говорившем лорде. Граф Бейлоршир говорил об Орллеи. Вот уж неожиданность. Имеющий свое громкое имя в рядах армии, лорд Баратэон ранее не принимал особенного участия в политике и никак не проявлял себя на этом поприще, а тут внезапно оказался в числе Малого Совета? Уж не на место ли одного Эдварда был приглашен второй? Том усмехнулся этой нелепости.
   Ничего нового Баратэон не сказал: те же самые слова Томас лично кинул в лицо Андресу в Рейнисе, потом пересказал отцу и пэрам Хельма. Простая истина, которая уже должна была въесться в эти стены, но кто знает, может хотя бы этот раз она будет воспринята лордом-регентом?
   — Ваша Светлость, многоуважаемые лорды, — Воспользовавшись паузой и не давая кому-то приступить к дискуссии, Томас поклонился регенту и собравшимся лордам, — Прошу прощение за мое опоздание: в дороге меня настигла неприятность и не имел возможности поспеть вовремя. Прошу прощение и за своего отца, которого нет и не будет сегодня в этой зале: приглашение к совету он получил с большим опозданием, а в его возрасте быстрые сборы и поспешная дорога — слишком большая роскошь. Однако Ваша Светлость, — Томас вновь обратился к лорду-регенту, — Отец просил передать вам на словах следующее: он уверен, что даже в его отсутствие вы справитесь с делами Хельма с таким же блеском, как делали это последние полгода. — Тот тон, с которым эти слова сказал бы сам лорд-канцлер, были бы непременно преисполнены сарказмом и усмешкой, но вот из Тома они вырвались легко и почтительно. Так, будто бы младший Девантри был убежден в искренности этих слов. — На этом все.
   Томас прошел к Хайгардену и опустился на место подле графа, приготовившись внимательно слушать дальнейшие речи с присущим ему отсутствующим видом.

Отредактировано Thomas Devantri (2016-04-28 18:38:46)

Эйдан Ретель, за которым Генрих украдкой наблюдал на протяжении всего совета, молчал, изображая то ли непреклонность и высшее знание, недоступное остальным, то ли статую имени себя самого. Вместо него заговорил другой полководец, к которому лорд-регент и поспешил обернуться. Признаться, начало его речи, посвящённое потерям, насторожило молодого герцога. Если сейчас граф Баратэон выскажется за возобновление военных действий, его собственные намерения завершить эту страницу истории миром обратятся прахом. Военный опыт графа окажется для лордов куда более весомым аргументом, нежели чаяния Найтона, и…
«Я сильно разочаруюсь в короле Тэме Уоллесе, если он поставит месть превыше блага своего государства. Блага, которое сейчас заключается в мире.»   
- Благодарю Вас, граф – почтительно склонил голову лорд-регент. – Уже завтра письмо для короля Уоллеса будет отправлено самыми быстрыми нашими гонцами. Личная встреча была бы вернее, однако прежде чем обговаривать её место и время, следует понять – станут ли нас там слушать.
Меж тем число присутствующих на совете увеличилось на одного. И то, что этим одним стал именно кузен Томас, едва ли удивило Генриха.
- Благодарю, виконт, - по губам герцога скользнула благодушная улыбка, заменившая витиеватое приветствие в адрес кузена, что всё-таки опоздал к началу собрания, а своё собственное приветствие украсил словами лорда-канцлера. – Последние полгода именно советы Вашего отца помогали мне в этом, - тон Генриха не просто ни уступал в почтительности тону Томаса, но даже превосходил его в этом.
С таким же блеском? Пожалуй, Генрих мог бы поклясться собственной честью в том, что кузен Томас передал послание отца слово в слово, ничего не потеряв по дороге и не добавив от себя. Вот только сделал он это так, словно бы читал эти слова с бумаги, что напрочь лишена эмоций. Наверняка речь самого дядюшки сочилась сарказмом, словно медовые соты янтарным золотом…
Интересно, передаст ли виконт его ответ? И если сочтёт нужным, то каким образом он это сделает? Сумеет ли Девантри старший прочесть между строк завуалированную «благодарность» или сочтёт их очередной глупостью имени лорда-регента?.. А поблагодарить дядюшку и впрямь стоило. Но не за то, что ни один дельный совет на деле так и не сорвался с его губ за последние полгода. Лорд-канцлер был непревзойдённым мастером красноречия и мог жонглировать одновременно тысячей слов, создавая видимость кипучей деятельности на благо Хельма, которой бестолковый племянник, увы, пренебрегал. Однако этот спектакль имел успех лишь при достаточном количестве благодарных зрителей, для Его Светлости старый граф представлений не разыгрывал, ограничиваясь поэмой «Будь я на Вашем месте, наверняка бы знал, что делать». Увы, довольно многозначительное начало обычно становилось и завершением этого монолога. Быть может, лорд-канцлер просто «считал себя не в праве отвлекать» лорда-регента своими советами? Сомнительная любезность, учитывая, насколько благодарным учеником был Генрих Найтон с самого своего детства. С куда большей вероятностью учтивое невмешательство Девантри преследовало совсем иные цели: отступить в сторону и позволить почтеннейшей публике насладиться очередным спектаклем. И на сей раз в роли главного действующего лица должен был выступить один незадачливый герцог, сумевший развалить на части то самое королевство, которое один достойный граф всеми силами пытался сберечь в своих мечтах и мыслях.
Объединить усилия во имя Хельма и Его Величества? Пожалуй, Генриху и впрямь не доставало мудрости, чтобы понять, почему такой поворот сюжета категорически не устраивает его доброго дядюшку.
- Мне очень жаль, что лорда-канцлера не будет здесь сегодня, - оттенки сожаления в голосе лорда-регента были безупречны в своей искренности. Отчего-то именно эта эмоция давалась ему легче всего. – Признаться, я очень рассчитывал на его мнение и его мудрость в интересах Хельма, которые каждый из нас, несомненно, преследует не менее ревностно, чем собственные.
«Ну, или же не каждый.»   
Намёки на то, кому именно надлежит быть регентом при короле, а кому – отойти в сторону и не мешаться под ногами, наверняка имели под собой самую благую почву. Многолетний опыт лорда-канцлера и впрямь был достойным поводом для гордости. Вот бы ещё сестра-близнец по имени гордыня не маячила за спиной, желая получить свой кусок сладкого пирога… Мудрость доброго дядюшки Эдварда оказалась бы сейчас бесценной, однако этих денег Генрих не то, чтобы не желал, но даже не имел возможности заплатить. Регентство над Эдуардом – именно столько стоили завуалированные обещания лорда-канцлера сохранить Хельм для Его Величества в нетронутых эпидемией независимости границах.
Признаться, Генрих не раз думал о том, почему брат не возложил заботу об Эдуарде на плечи дядюшки Эдварда при том, что за последнего говорили не только те самые мудрость и опыт, но и единодушие с самим Чарльзом. В день, когда его брат взошёл на престол, именно Генрих отдалился от него. Лорд-канцлер напротив был подле своего короля. Священная война с еретиками? Генрих высказался против, лорд-канцлер – за. Увеличение пошлины горному королевству – тот же расклад. Чарльз и дядюшка действовали заодно, Генрих же даже не пытался изображать согласие. Так с чего вдруг регентство досталось не графу?
Быть может всё дело в том, что воспитать Найтона сможет лишь другой Найтон? Ни Девантри, ни Ретелю никогда не сделать Эдуарда тем, кем хотел видеть Чарльз своего единственного сына. Быть может. Но к чему гадать, если нет ни малейшего шанса однажды узнать ответ?.. 
Речь Хайгардена лорд-регент выслушал с не меньшим интересом, нежели Баратэона. Выслушал… и на нашёл возражений в ответ на добрую половину его слов. Рассылая приглашения, Генрих запретил себе надеяться, что от Малого Совета будет прок. Лорд-канцлер чуть было не сослужил своему племяннику дурную службу (впрочем, дурной она могла показаться лишь со стороны Генриха, так что…), заставив его полагаться лишь на себя. Созывая лордов, Найтон морально готовил себя ещё к одному представлению, дабы не разочароваться, оказавшись в первом ряду зрительного зала, и не оскорбить своим разочарованием труппу. Однако лорды явились не одни. Компанию им составили их сомнения, советами слетавшие с губ. 
Бунт. Его вероятность озвучил граф Йелоншира, коснувшись мира с Фйелем. Признаться, с такой позиции лорд-регент своё решение не рассматривал. И теперь, брошенное на чашу весов Хайгардена, оно стремительно теряло свои краски. Как вышло так, что думая о людях Хельма, Генрих не разглядел их за политической картой? Беркшир казался ему необходимой жертвой на алтарь мира, вот только само это действо, несомненно угодное богам, довольно редко совпадало с интересами тех, кого должны были принести в жертву. Одна отнятая жизнь во имя сотни спасённых… Выбор даже кажется очевидным, но лишь до тех пор, пока кто-то из спасённых тобой не задаст вопрос: не стану ли я следующим?
На сей раз Хайардену достался более пристальный взгляд и благодарность, промелькнувшая в нём, оказалась красноречивее любых слов. Генрих по-прежнему намеревался предложить Фйелю мир, однако условия его будут пересмотрены. Елизавета и Беркшир и впрямь слишком богатый дар от не проигравших.
Почему же Уоллес не обратился за миром к Чарльзу? Кто знает? Может потому, что сам не желал этого мира? Но с равной на то вероятностью, ответ крылся в самом Чарльзе. Достопочтенному собранию не следует знать, однако Его Величество не согласился бы на мир. Разве что на своих условиях, из-за которых эта война, собственно, и началась.
- Вы говорите об обороне Фйеля так, словно мы обсуждаем наступательную компанию, граф, - произнёс Генрих, разминая левую руку пальцами правой. – Какое отношение потери короля Уоллеса имеют к нашему намерению предложить ему мир? Что же до короля Чарльза… осмелюсь напомнить, что он был мне братом. И не взирая на то, что я не разделял всех его методов, я дорого бы отдал, чтобы отомстить убийце своего брата. Но нам следует помнить: месть порождает месть. Я готов стать объектом мести наследников Тэма Уоллеса, но не готов подвергать этой угрозе Хельм.
Граф сомневался, а вот герцог был более чем уверен: не только тело Его Величества, но и его убеждения успели остыть ещё до того, как душа устремилась к Создателю. Почитали ли люди короля Чарльза? Шли ли на битву под его знамёнами? Да и ещё раз да. Но заботили ли их его чаяния спустя восемь месяцев после погребальной церемонии? Весьма и весьма сомнительное утверждение. Мёртвому королю не нужна верность, живые же хотя мира.
Король умер, да здравствует король.
Меж тем разговор вновь вернулся к Орллее с её лордами. Интересно, с какими лицами они бы вскрывали приглашения на Малый Совет, вздумай Генрих их отправить?
- Вам не хуже меня известно, что независимость – не более, чем звучный лозунг для толпы. Как бы сильно люди не любили своих графов, они никогда не поддержат их в стремлении разделить между собой власть, чьи нити издревле вели в столицу. Хотя бы потому, что им от  той власти и крох не достанется. Андрес Найтон вознамерился стать королём. А что может дать король своим лордам? Деньги, титулы и новые земли. Титулы сами по себе мало чего стоят, разве что толику власти вдобавок к уже имеющейся. А вот деньги и земли обещание куда более заманчивое. Но где мой кузен намеревается их взять?
На островах Тиля? При том, что ни одна из его предыдущих компаний против их нынешних обитателей не увенчалась значительным успехом? Полагаю, нет.
В Моргарде? Даже если орллевинцы поставят себе целью развязать войну с лесным королевством, даже если каким-то чудом одержат в ней верх, им придётся под корень вырезать Моргард. Или же кто-то из Вас считает, что жители лесного королевства смирятся с новыми порядками?
Балмора слишком далека, а Фйель и вовсе не доступен для орллевинской армии… И кто же остаётся, милорды? Уж не мы ли?
Взяв передышку в виде глотка вина, Генрих откинулся на спинку своего кресла и целое мгновение позволил себе наслаждаться тишиной.
- Мне не известно, что именно мой кузен предложил своим графам, лорд Хайгарден, но если это «что-то» - война с Хельмом за возможность обладать нашими землями, я пойду на всё, чтобы победить его в этой войне. И для начала закрою границы, дабы ослабить и их свободу, и их независимость вместе с их купцами.

   Наконец-то Томас смог передохнуть. Малый совет Его Величества — хоть и при отсутствии монарха — едва ли лучшее для этого места, но виконт Уортшира прекрасно понимал, что много от него ждать не будут. Сидит он здесь потому, что был когда-то одарен вниманием и симпатией своего старшего кузена Чарльза, или потому, что Томас был наследником Девантри со всеми их богатствами и связями, — должно было остаться на усмотрение Генриха. Важно лишь то, что виконт здесь был, внимательно все слушал, хоть и делал это с видом отстраненным, да налегал на горячее вино и вяленое мясо. Лордам, что где-то страстно, а где-то даже с презрительными нотками вели беседу, явление и присутствие сына лорда-канцлера, казалось, вообще не мешает. Они были заняты. И все, что получил Том из кошелька их внимания: короткие кивки и несколько коротких озадаченных взглядов. Впрочем последнее было адресовано скорее всего его отцу, вернее его отсутствию в столь значимый день. Самым щедрым оказался Генрих, к чему его кузен был готов. Достойный правителя ответ  (что еще не делает этого самого правителя достойным) на послание отца, Том лишь пожал плечами и позволил своим молчанием всех лордов вернуться к разговору.
   Фйель, Орллея... даже Томас, проводя за последние полгода неприлично много времени верхом, а не в обществе милых дам, часто думал о незавидном положении родной страны. Это должно было беспокоить виконта хотя бы потому, что в случае войны с мятежным Найтоном, той войны, которою Томас лично красочно пророчил в случае отделения Орллеи, Уортшир будет первым на линии огня. Не важно, пойдет Генрих на Андреса или наоборот, родному графству придется не сладко, и в этот раз какую-нибудь беременную принцессу едва ли отправят в Раленд, едва ли поручат Томасу ее оберегать. От военных лат не отвертеться. Том, в последнюю очередь считавший себя трусом, войну не чтил, оружие брал в руки лишь из личных интересов, а в седле держался уверенно и красиво только для глаз прелестниц. Эгоистичные мысли. Но кто в этой зале действительно заботится о Хельме? Все только делают вид.
   От впитывания информации и ее сортировке по значимости и темам, Девантри отвлек граф Бейлор. Переведя глаза с отполированного дерева стола на серьезного мужчину, Томас успел поблагодарить Создателя за то, что Эдварда Баратэона сейчас интересуют разговоры Девантри с Андресом, а не с его собственной дочерью.
   — А вы не в курсе, граф? Мне кажется, мой диалог с герцогом сейчас кормилицы своим детям вместо сказок пересказывают. — Том усмехнулся. Беззлобно, почти весело, но пэры как-то не очень воодушевленно приняли эту шутку. Девантри отправил в рот сушеный абрикос, пожелал его, показательно выстраивая продолжение своей речи, кашлянул и заговорил более серьезно. — Радикальным это решение не было, герцог шел на диалог. Но он принял его в тот момент, когда у собора Святого Мартина увидел совсем не того человека, которого хотел увидеть. — И дело было даже не в том, кто пришел в назначенное время для переговоров, а в том, кого там не было. Отсутствие Генриха стало очередной пощечиной для орллевинца, который и так давил на то, что монарх (а теперь и регент) совсем забыл о своем долге и уделял слишком мало внимания несуществующим проблемам. Впрочем, углубляться в это и разжевывать всем присутствующим свои слова Томас не стал. Умные люди и так все понимали, а доказывать что-то недалекими стало бы делом неблагодарным. Да и чернить Генриха, указывая на его ошибки, в задачи и желания виконта не входило. — Герцога не устраивало отношение столицы к проблемам бедной многострадальной Орллеи. Андрес решил, что справится со всем лучше короля. Он говорил о независимости и благосостоянии народа так, будто сам в это верил. Признаться, я не замечал ранее в этом человеке такой идейности и веры в безоблачное будущее вне состава Хельма. И я до сих пор не могу с уверенностью сказать, ведет его мечта умалишенного или личные амбициозные цели, прикрытые благородством и заботой о будущем его народа. Как бы то ни было... Андрес в последнюю очередь желал войны с Хельмом да и с Моргардом, думаю, тоже. Я не берусь судить, что будет в будущем: быть может, он захочет большего. Захочет нанести мир всему материку и освободить его от властных тиранов, а может будет и дальше радоваться своему маленькому королевству... если оно продолжит существовать. — Том пожал плечами и вновь отвлекся на сушеный фрукт, вертя его в руке. От него не просили мнения, да и то, которое он имел, самому Девантри не нравилось. Но оно было логичным и лежало на самой поверхности. Его трудно было не озвучить. Но Томас сделал это ненавязчиво, будто разговаривая с едой. — Что бы нам не грозило с севера, спускать с рук измену своим же и медлить с наказанием... непростительно.

«Мы говорим о независимости, которой пока нет. Есть желание, которое нам по силам убавить.»
Слова графа Бэйлоршира вселили уверенность. Этот немногословный человек, что представлял здесь Гасконию, определённо не считал войну единственным решением всех возникающих проблем. И то, что подобное мнение исходило от военного, лишь удваивало его вес.
Хочешь мира – готовься к войне. Кому именно из величайших умов прошлого принадлежала эта мысль, Генрих так и не смог сегодня вспомнить. Надо бы после ненавязчиво поинтересоваться у Баратэона, который наверняка имел в виду нечто подобное, говоря о времени, что было им необходимо.
Лишь упоминание Андреса, как бастарда, несколько покоробило лорда-регента. Помнится, он был одним из тех, кто на ура воспринял решение Генриха III узаконить потомка его кузена. И даже сегодня, когда верность Андреса дому, что дал ему свою фамилию, оказалась перечёркнута изменой, лорд-регент медлил с тем, чтобы воспользоваться этим фактом в целях собственной пропаганды. Медлил, но вместе с тем не мог не сознавать, что ради победы в этой битве придётся воспользоваться всеми преимуществами. Даже столь низкими, как происхождение самопровозглашённого короля, что ещё вчера был ему ближе, чем просто братом.
Между тем граф Бэйлоршир задал вопрос, ответ на который Генрих услышал одним из первых. Услышал и усмехнулся не менее горько, нежели сейчас. В словах Томаса прозвучало обвинение: скрытое, но вместе с тем столь чётко прописанное между строк, что не услышать его умудрился бы разве что безнадёжно глухой, что в прямом, что в переносном смысле. Андрес ждал не Томаса, но Генриха. Генрих же принял иное решение. Корона не может договариваться с изменниками о том, чтобы отыграть их измену вспять. Андрес слишком хорошо знал своего кузена, чтобы не понять этого намёка. А Генрих… выходит, он знал Андреса недостаточно близко, если надеялся, что одно это отрезвит его и удержит в шаге от пропасти, имя которой «Измена». Не отрезвило и не удержало.
Был ли подобный ход ошибкой, Генрих и сам до сих пор не мог себе ответить. Как и на то: поступил бы он иначе, прибыл бы на переговоры лично, если бы время пошло лорду-регенту на уступки? Пожалуй, некоторым вопросам просто суждено остаться без ответа.
«Что бы нам не грозило с севера…» Меж тем, виконт закончил свой рассказ, подведя под ним двойную черту. В намерении наказать зарвавшуюся Орллею Томас казался непреклонным. Пожалуй, Генрих даже поддержал бы его: в конце концов, если однажды простить измену – что отдельному человеку, что целому герцогству – изменник почти наверняка поверит в свою безнаказанность и, возможно, попробует повторить тот же фокус в будущем, рассчитывая, что и в другой раз всё сойдёт ему с рук. Вот только северная оговорка в этот порыв вписывалась на редкость неудачным образом, комкая его, словно лист бумаги.
«Что бы нам не грозило.» Ну, а что бы нам не грозило? Вариантов ответа на деле не так уж и много. А именно два, если не принимать в расчёт их возможные вариации. Либо ничего, а в подобном благоприятном равнодушии нельзя было быть уверенным даже, если очередной «вечный мир» с Фйелем будет заключён уже завтра. Либо война – та самая, что на два фронта. Мысли о ней против воли лезли в голову, расталкивая все прочие на своём пути. 
Томас ратовал за наказание, Генрих же продолжал стоять за единство, все надежды на которое могло разрушить даже неосторожное слово – что уж говорить о заслуженном наказании?..
Однако не только кузена волновал вопрос с наказаниями. Граф Йелонширский подхватил эстафету виконта, дабы ещё раз указать на Алые горы. Причём умудрился втиснуть её в короткий диалог с Баратэоном, растеряв добрую половину от первоначального смысла. К тому, что некоторые лорды игнорировали его голос, Генрих уже успел привыкнуть, но с образом маршала юго-восточной армии подобная оказия не вязалась. Ни в воображении, ни наяву. Вероятно, у графа Йелонширского просто было получше с воображением… Иначе, как ещё объяснить навязчивую мысль о том, что не только виконт Девантри в этом зале отдаёт предпочтение сушёным фруктам, выбирая себе собеседника? Видимо, тот Баратэон, которого видел Хайгарден в своём воображении, вёл себя так же. Но если кузену подобная вольность простительна (кропотливо создаваемый им образ вообще не предполагал серьёзности, насколько мог судить лорд-регент), то ровнять по нему графа Бэйлоршира – очевидный перебор. Впрочем, практика показывала, что и об очевидности у всех свои собственные понятия.
«На территории Фйеля вторгаться никто не собирается.»
Мысль, озвученная Найтоном, и нашедшая поддержку в лице Баратэона. В полной мере, поскольку иначе граф не взялся бы повторить её для своего оппонента. Однако на этом обнадёживающая часть диалога закончилась и началась… другая. Да, «другая» даже в мыслях звучит лучше, нежели «противоречивая».
«Не собирается. Нам нужен мир. Однако Фйель должен понести наказание.»
Мир. И наказание. Нет, всё же сперва наказание, а потом мир. То есть, сперва наперво Хельму предлагается затеять войну (причём, непременно одержать в ней победу, дабы наказание горцам запомнилось), а затем – предложить Фйелю мир? Бессмысленный в случае победы или трусливо-жалобный в случае поражения. Впрочем, нет. Граф предполагает наказать горное королевство как-то иначе, коль скоро месть и кровь, подразумевающие полномасштабную войну, он отрицает своим же монологом. Ни война, ни вторжение (один из благозвучных её синонимов)… Так что же остаётся? Хитро составленный яд или атлантийские наёмники, о которых на материке ходят легенды, персонально для Тэма Уоллеса?.. Неужели именно таким – подлым, лицемерным и низким – граф Йелонширский видит славное будущее Хельма?
Лорд-регент с трудом удержался от того, чтобы не сжать пальцами виски, в которых уже какое-то время пульсировала боль. Хотелось повысить голос, хватить по столу ладонью, с силой смять в руке серебряный кубок, расплескав вино по деревянной столешнице… Иными словами сделать хоть что-то, чтобы стереть наигранное участие с лиц собравшихся в малом зале и выбить из-под их ног опору из собственной значимости и единственно возможной правоты. В желании перещеголять друг друга подавляющее большинство этих чёртовых «благородных» лордов уже и думать забыло о том, во имя чего их созвали в столицу.
Чтобы поставить перед фактом единолично принятых Найтоном решений? Нет. В этом случае можно было бы обойтись и гонцами.
Чтобы насладиться увлекательнейшей игрой из намёков и оговорок? Опять мимо. Не то, чтобы Генрих не умел в неё играть, однако же Хельм – беспрецедентная ставка, которую ни сейчас, ни после лорд-регент не готов поставить на кон.
Чтобы переложить на их плечи ответственность, подтолкнув в сторону опасных решений, что могут дурно сказаться на репутации Его Светлости? Абсурд. Во-первых, по репутации Генриха Найтона не прошёлся разве что ленивый. Во-вторых, ответственность за королевство можно передать лишь с должностью лорда-регента. Единственный, кто мог и должен был принять её из рук Генриха, был ещё слишком мал для подобной церемонии.
Во имя Хельма – королевства, которое Генрих поклялся сохранить для единственного законного короля, для Эдуарда.
Во имя единства, что почти уже разлетелось вдребезги, не выдержав груза надуманных западных обид.
Во имя мира, ради которого Генрих, не раздумывая, готов был поступиться что местью, что наказанием.
Пожалуй, кому-то это покажется глупым, кому-то – наивным. Достопочтенные лорды вольны делать собственные выводы, пускай бы и согласовывая их друг с другом. Генриха не учили быть королём. Генриха не учили править. Зато его учили верности, во имя которой и собственная жизнь становится посильной платой. Верности Хельму. Верности Найтонам. Верности самому себе.
- Наказание и месть – две стороны одной монеты, - произнёс Генрих, не глядя ни на Хайгардена, ни на Девантри, но обращаясь к ним обоим. - Верно ли я понимаю, что вы предлагаете сделать залогом для этой валюты Хельм? Война – во имя наказания, во имя мести, во имя новых земель, во имя чего бы то ни было – может утопить его в крови. А между тем, Хельм – это Ваши земли, граф, и Ваши, Томас. Вы готовы расплатиться ими за мою репутацию или за убийство короля Чарльза? – Взгляд регента обратился к Хайгардену. – Быть может, недовольство Ваших солдат происходит как раз из этого? Пожалуй, я бы тоже был недоволен, если бы мою жизнь намеревались положить на алтарь столь зыбкой идеи. Или же недовольство Ваших людей вызвано иными причинами? Ну а Вы, виконт, готовы рискнуть Уортширом и превратить его в поле боя? – На сей раз внимание Генриха досталось Томасу, желал он того или нет. – Во имя наказания за измену, в которую некоторые из западных лордов могли быть втянуты против их воли? Единство во имя независимости? Скорее уж недостаток сил в открытую выступить против герцога и его сторонников. Или же Вы оба имели в виду иной способ наказать что изменников, что горцев? В таком случае, окажите мне любезность – разъясните подробнее. – Мгновение тишины, которым никто не успел воспользоваться для ответа, истаяло дымкой от погасшей свечи. Один из чашников тут же поспешил заменить её новой. Ну а лорд-регент вновь обернулся к графу Йелонширскому. - Можете не сомневаться: я услышал Ваше мнение касаемо Беркшира. Не просто услышал, но и склонен признать Вашу правоту. – Эти слова дались Генриху без труда, чтобы не вообразили себе присутствующие. В конце концов, его гордость никогда не имела ничего общего с гордыней, что заставляет оставаться слепым и глухим к голосу чужого разума. Намерение расплатиться за мир землями было ошибкой, которую Генрих признал, к счастью, не успев совершить. - Что до моего кузена, который не пойдёт войной на земли Хельма… Откуда Вы берёте уверенность, чтобы заявлять подобное? Заявлять при том, что ни о каком мире – вечном или временном – между Хельмом и независимой Орллеей и речи не идёт? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но разве не это называют «замкнутым кругом»? Ну а Ваш вопрос касаемо присяги орллевинских лордов… Помилуйте, граф, Вам не хуже моего известно, что далеко не все лорды Хайбрэя и Гасконии принесли подобную клятву в оговоренный день. Некоторые сделали это лишь недавно. Как прикажете расценивать это промедление? – «Неужели же, как измену? В таком случае, оглянитесь вокруг, граф – подобных «изменников» в этом зале не меньше половины.» - То, что присяга не принесена на сегодняшний день вовсе не означает, что этого не случится завтра или на будущей неделе. Я предлагаю начать делать выводы только лишь в том случае, если орллевинцы не воспользуются вторым шансом, который я считаю возможным им дать. Если кто-то не согласен, предлагаю возразить сейчас. Потому как в ином случае гонцы отправятся в путь не позднее завтрашнего утра.
Меж тем внимание Генриха обратилось к другому Хайгардену. Тому, что носил сан епископа и до сих пор не проронил ни слова. Упоминание церкви среди недовольных оказалось куда более болезненным уколом, чем мог предположить сам лорд-регент. Власть слишком развратна? Вот как? И на чём основаны подобные заявления? Ни один из этих вопросов не был произнесён вслух: если Его Преосвященство посчитает нужным ответить здесь и сейчас, он сделает это и так. Если же нет… Генриху требовалось время, чтобы вплести свой неподдельный интерес в канву нынешнего вечера.

[NIC]Helman Higarden[/NIC][AVA]http://funkyimg.com/i/25MA5.jpg[/AVA]     Те огромные каменные статуи у порогов Фйеля, которые епископ видел в книгах, вот кого ему сейчас напоминали все присутствующие на совете мужи. Каждый из них и не подозревал насколько был величествен в этот момент, решая судьбу огромного государства. Хельман был блаженен, наблюдая за историческим событием, отчего собственные мысли рассеивались как крупа в руках нерадивого келаря. Клирик вслушивался в каждое слово, на некоторых высказываниях еле заметно усмехался, а порой грустно опускал взгляд. Эти люди понятия не имели, чего стоила война его епархии и землям молчаливого Эйдана Ретеля. Этот златовласый мужчина ещё вчера был юнцом, с огромными перспективами на будущее, а сейчас сидел с таким скорбным лицом, словно вобрал в себя всю боль убитых. Хельман хорошо его понимал, диоцез страдал не менее графских земель. Но была ли целью присутствия епископа жалость о минувших днях войны? Всё же приехать в Хайбрэй его принудила гораздо высшая причина, под стать тем, что решались ныне между лордами. Дожидаясь момента когда он сможет вступить в разговор, епископ размышлял об этом - подозревал его собственный брат о том, что Хельман действует не только в интересах Хельма, но и собственных? Подслушанный племянником Папы за разговором с орллевинским графом... говоря коротко, этого было бы достаточно, чтобы лишиться своих земель и сана. Сион был слишком ему дорог, оставить он его не мог. Решение было единственно верным - занять нейтральную позицию, снова, только в этот раз быть замешанным в игру. По крайней мере, пешка не так страдает, как главные фигуры. Эта положение показалось Хельману единственно верным. Теперь осталось убедить в своей искренней непричастности и остальных.
     - Я далёк от политики, милорды.., - Хельман хотел добавить «светской», но воздержался, - я не знаю что в итоге принесёт нам мир с Фйелем, но по крайней мере целые семьи простых крестьян останутся целы. Многим из присутствующих известно, что моя епархия доходит до самых восточных границ Ревейншира. Я бывал там после падения короля Айлеса при Трансуоле - поселения, целые города, монастыри... всё в разрухе. Земли церкви нещадно пострадали, приняв на себя удар политических решений короля Чарльза, а возмещения никто не увидел. Трансуолский монастырь, венец творения мастера Альфреда сожжён... там где была моя паства - ныне пустота, все бегут на юг, но там их никто не ждёт. Богадельни монастырей и приходских церквей переполнены сиротами и калеками. Вот настоящие последствия войны. Если бы Вы, Ваша Светлость, открыли харчевни и бесплатные ночлеги пострадавшим - народ бы потянулся к Вам. Я могу устроить это у себя в епархии, если корона частично покроет расходы. Таким образом мы не только вернём всех в родные края, но и получим силу для восстановления городов, а Вашим солдатам нужна поддержка.
     Граф Эйдан кивал, соглашаясь со своим епископом. Его убытки можно было оценить на сотни тысяч золотых берринов, а все, кто мог его сейчас поддержать - это Девантри, не так давно отдавшие за него замуж старшую дочь. Хельман надеялся, что при помощи графа и церковь получит какую-то долю для восстановительных работ. У брата епископ просить не решался - тратить деньги в ревейнширской части епархии, выделенные на йелонширскую..? Вполне вероятно, так бы он потерял поддержку в будущем.
     - ...но это меньшая из проблем, милорды. Я прибыл в столицу не для того, чтобы выпрашивать милостыню, - на этих словах Хельман заметно напрягся, ощущая, что сейчас пойдёт разговор о более серьёзных делах, - как вам должно быть известно, герцог Андрес ищет путь к получению благословения от церкви. Папа уже отказал ему несколько раз, что делает невозможным помазание как бы герцогу этого не хотелось. Но по воле Отца в кардинальской коллегии начал зреть раскол - многие кардиналы предпочли Джованни Барончелли, который, как известно, является архиепископом Арвьеры. Боюсь, при таком раскладе у Понтифика не останется нужного количества союзников и курия полностью настроится против него. В истории не было прецедентов свержения Папы, но если коллегия выберет нового... это будет значить, что церковь окончательно разделилась, - эти слова давались Хельману с трудом, в какой-то момент заболело сердце, - граф Адриано Грациани уже интересовался этим вопросом, и боюсь, вскоре Барончелли получит не только поддержку нескольких старых друзей из коллегии, но и финансовое содействие и столько орллевинских земель, сколько пожелает. Чем это чревато, судить вам, но подобное только усугубит расщелину, что образовалась между Хельмом и Орллеей, - об обстоятельствах того, как он узнал о графе Адриано Хельман умолчал. Он не сомневался, что в итоге Генрих узнает, что это именно его епископ посоветовал орллевинскому графу обратиться к Великому Инквизитору, но надеялся, что подобное донесение прямиком на собрании малого совета смягчит его участь. Как уже оговаривалось, сионский монастырь был слишком ему дорог, он мог бы стать прекрасным приютом для страждущих.

Задумчивость на лице лорда-регента росла, как на дрожжах. Хайгарден видел, как нахмурились брови юноши, решившего просто поставить совет в известность о своих дальнейших действиях. Сложно встретить сопротивление? Джозеф приподнял одну бровь. Даже с поддержкой Эдварда Баратэона, который практически вторит каждому слову, весь этот монолог выглядит напыщенным криком перед солдатами, который через минуту будет заглушен гулом пушек. Генрих Найтон не хочет проливать кровь, однако уже пролитой, пропитавшей землю он распоряжался, словно с сорняком. Вечно учтивый Хайгарден ждал, когда же мальчишка взорвётся и перейдёт на крик. Слишком пылок, слишком самоуверен и слишком сильно обвиняет старшего брата в случившимся, пытаясь «отречься» от его «наследия». А меж тем Чарльз был не таким уж и безумцем, коим вслух считали его здесь все присутствующие. Даже с учётом того, что он развязал войну с горцами. Джозеф не был до конца уверен, что за этим поступком стояло лишь тщеславие. Напротив: фйельцы известны сильной обороной и стойкостью в осаде. Что если это была многоходовая игра, которая позволила бы Чарльзу включить Фйель в состав Хельма и сделать его графством? Многие лорды, ныне лишь их общие предки, хотели добиться этого долгие годы, покуда не наступил вечный мир. Мальчишка перед ним мыслил слишком узко, старательно делил всё на чёрное и белое, будучи не в состоянии увидеть эту ситуацию во всех её красках.

- Ошибаешься, ой как ошибаешься, - мысленно комментировал граф, «морозом» отвечая на дерзкий, оскорбительный выпад, - наказание – мера судебная, правовая, системная, если угодно, она имеет свои границы, она воздаёт по преступлениям, а месть… Быть может её хочешь ты, мальчишка? Вот только кому ты её желаешь.

Однако парировать пришлось не ему, а графу Бэйлоршира. Удивительная ситуация – прежде два друга не сталкивались в разных, противоположных взглядах. Хайгардену настолько не хотел растрачивать свои силы на диспут с двумя лицами, что обратился к третьиму.

- Ваше Сиятельство, - на этот раз Джозеф обратился прямиком к графу Ретелю, который отмалчивался слишком долго, - насколько мне помнится, северные графства герцогства Орллеи, участвовали в первых военных действиях, или же я ошибаюсь? 

Честолюбивый Джозеф Хайгарден пожелал бы замять начинающиеся серьёзные трения, в какой-то степени спасти лицо лорда-регента, а вот виконт – едва ли. Два щенка встретились в вольере и начали тявкать. Однако такое поведение Томаса Девантри было на руку. Особенно посщёчина, коей он одарил регента. Ещё чуть-чуть.

- Ни в коем случаи, Ваша Светлость, - успокаивающим тоном отозвался Хайгарден, - я лишь желаю справедливости на этом свете. Я считаю,  что Вы слишком хотите умалить горцев, считая, что это решит все проблемы государства. Быть может и так, однако слишком опрометчиво полагаться только на честность и добросердечность. Фйельский король уже показал нам своё лицо, а Вы продолжаете усердно доверять в то, что мир пройдёт гладок… - мужчина осёкся на какую-то минуту, потому как к нему вдруг пришло озарение, - полагаю у Вас есть личные причины доверять Тэму Уоллесу.

Хайгарден сказал это вскользь, однако намёк ярко прослушивался в его словах. Фйельский король убивает на переговорах Чарльза Найтона; спустя несколько месяцев, лорд-регент отдаляет от двора лорда-канцлера, старательно убирая его влияние на правление только что коронованного Эдуарда, а сейчас пытается быстрым образом организовать мир между двумя королевствами, отдав убийце своего брата целое графство и свою сестру-принцессу. Джозеф сщурился, откровенно разглядывая своего собеседника. А что если мальчик не так глуп, и сейчас на глазах графа Йелонширского происходит настоящий переворот власти. Блестящая схема. И как это сразу не было понятно? И нет, слухи по поводу того, что Генрих убьёт своего племянника – вздор, самый настоящий. Убить легитимного короля он испугается, а вот управлять за его спиной – самый безопасный способ оставаться у власти долгое время. Картинка сложилась из тысячи пазлов в один миг. И именно поэтому он боится, что его кузен, Андрес Найтон в один прекрасный день придёт за троном. Так старательно устронять конкуренцию, чтобы потом потерять её из-за бастарда… Браво, Генрих. Как же это сразу не стало понятно. Интересно, а какую роль во всём этом играет гасконский маршал? Не уж то, Эдвард Баратэон в доле? Молчание Ретеля понятно – его только что принудили к альянсу с графом Девантри. Что это? Тихий бунт? Впрочем, маршал севера едва ли сейчас так сильно интересовал графа. С ним он успеет побеседовать позже.

- Однако, что им мешало сделать это раньше? Прошло 6 месяцев с коронации Его Величества. Война на границах с Фйелем затихла на границе, Орллея не предпринемала никаких решительных шагов по отношению к столице… Загадка, - и всё-таки вечно спокойный граф не смог удержаться от ноты сарказма в своих словах, после чего обратился к слухом к своему достопочтенному родственнику. Епархия, нуждающаяся в средствах – удивительно, почему епископ Йелонширский не обратился к графу. Хайгарден понял, какой выпад в его сторону будет следующим. То, что он услышал далее частично подтвердило его слова.

- А Андресу Найтону обеспечит корону, - спокойно закончил граф, чуть прищурившись, - Что ж. Если дипломатическим путём мы не можем договорится с герцогом, то я лично вижу один выход. Штурм. Пора собрать войска и выдвинуться  к Авелли.

Не нужно быть изобретателем, чтобы понять, какая реакция последует. Джозеф приготовился к ещё одному кругу нотаций и вдохновенных речей. Однако, пожалуй, что Генрих должен хорошо понимать, что если не соберёт новое войско сейчас, то быть может упустить последнюю возможность вернуть законные территории.

Отредактировано Joseph Higarden (2016-06-03 11:36:31)