Why should I care if they hurt you?
Somehow it matters more to me
Than if I were hurting myself

Обратная дорога стала пыткой для Генриетты. Убитого оленя слуги подняли с покрытой слякотью земли и перекинули через седло. Так же поступили и с юношей, только несчастный был еще не вполне мертв. Графиня отчетливо слышала его хрипы и стоны сквозь назойливый звон, заполнявший ее барабанные перепонки. Люди знающие, отыскавшиеся среди свиты, безоговорочно определили, что парнишке мало чем можно помочь. Его простреленную спину не стали освобождать от стрелы – кровотечение убило бы его на месте. Пусть бы они это сделали…все осталось бы позади, - малодушные мысли неотвязчиво следовали за Генриеттой, а вместе с ними и обрывочными воспоминаниями о произошедшем к горлу подступала тошнота. Она все еще видела перед собой тонкую шею оленя, которая безвольно волочилась по земле вслед за тушей животного, оставляя пунцовые влажные лужицы крови, которые мешались с грязью. Такая же тонкая, мальчишески хрупкая шея была у юного слуги, в которого выстрелила графиня. Но она не испытывала жалости, сочувствия, колебаний…в тот момент, когда ее руки выпустили стрелу, она его ненавидела. Сейчас эти руки дрожали, сжимая поводья, как бы она не тщилась совладать с накатившей скорбью. Конь под Генриеттой недовольно храпел и мотал головой, чувствуя нервозность всадницы, а возможно и молодую смерть, которая тащилась в нескольких локтях позади него.
На этот раз «спасенный» Филипп приказал жене ехать рядом с собой, но он не смотрел на молодую женщину, также как она не смотрела на умирающего слугу. Казалось, что цепочка отчуждения, протянувшаяся между ними тремя, скрепляет весь мир, разлетевшийся вдребезги, который взорвется и поглотит их стоит длинноволосому графу взглянуть на убийцу, а ей – на случайную жертву… Когда супруг подлетел к ней сразу после «события», Генриетта не могла объяснить ему свой поступок, потому что на месте смятения теперь была неуверенность. Он держал нож…проверь Луи… - этих бессвязных фраз оказалось достаточно. Кто-то из приближенных уже надрывал охотничий рог, но ответ не оставил простора томительным ожиданиям. Всадники с противоположного конца поляны уже направлялись обратно, заметив подстреленную добычу. Луи, высокий, статный и живой скакал впереди всех, но увидев перекошенное лицо брата и беспорядок в охотничьем стане, пришпорил коня... Люди неровным кольцом окружали упавшее тело. Благодарение богам, что мечущийся взгляд графини упирался в их расплывчатые силуэты, а не в то, над чем они склонились. Генриетта почти скатилась с седла, пока братья разговаривали в стороне. Жак и Донасьен взирали на нее со страхом, в их присутствии она не могла давать волю отчаянию.
В полу лиге от замка слуга наконец испустил дух. Его визгливое дыхание остановилось, и кто-то крикнул об этом, распространяя среди скачущих пчелиный гул из зловещего слова «мертв». Генриетта не почувствовала облегчения, на которое она так уповала в своих мрачных мыслях. Она вообще ничего не чувствовала – ветер перекатывал внутри кромешную пустоту, а любая попытка прийти в себя оставляла в сердце глубокие красные борозды. На подъездной дорожке замка их уже встречали. Графиня последним усилием воли овладела собой и спустилась с коня, не уронив своего достоинства. Она прошла мимо служанки, державшей за руки детей, надеясь, что их уведут отсюда прежде, чем жалкие останки поволокут на конюшню. Софи тотчас же отделилась от общей группы и тихо последовала за госпожой, не задавая вопросов. Пролеты лестницы мелькали, точно в странном танце. Сердце Генриетты усиленно заколотилось, уши заложил проклятый звон, и она привалилась к парапету, скребя перчатками по мраморной поверхности. Добравшись до своих покоев, женщина позволила Софи стащить с себя перчатки и накидку прежде, чем отправить ее прочь.
- Никого не впускать!
Но она знала, что Филипп пройдет сквозь стены, и ждала его появления.
- Я думала, он хочет тебя убить, - проговорила Генриетта, глядя на возникшего в дверях супруга.

Отредактировано Henriette Devantri (2016-03-27 01:46:35)

What! will these hands never be clean?
<...> Here’s the smell of the blood still:
all the perfumes of Arabia will not sweeten this little hand.

Как только Филипп вошел в комнату, Генриетта ощутила тяжесть его колебаний. Разум ее мужа, очевидно, пытался вместить в себя произошедшее, но до сих пор не пришел к определенному выводу. Встретившись на короткий миг с глазами графа, женщина почувствовала слабость, будто ее сознание готовилось оставить тело, как при обмороке. Все, кроме бледного лица супруга, застывшего как античная маска, превращалось в серую дымчатую завесу, пересыпавшуюся в пространстве зыбучим песком. Однако стоило Филиппу возвысить голос, и графиня вернулась к реальности, в которой она не имела возражений против столь бурного проявления эмоций, свойственного новому хозяину Дувршира – только руки чуть сильнее впились в узорчатую обивку кушетки, на которой было опрокинуто ее безвольное, изломанное душевными муками тело. Генриетта ничего не собиралась говорить в свою защиту – наверное, женщине было необходимо, чтобы ее покарал кто-то другой – тогда бы не пришлось наказывать себя самой. Только ее глаза, в которых привычные вспышки янтарного пламени стали тусклыми отблесками заката посреди иссыхающих, голых земель, выдавали силу ее сожаления. Ей было жаль Филиппа, ведь ему помимо груза навалившихся на них несчастий приходилось считаться еще с этим, новым, жаль своего не рожденного малыша, ставшего соучастником преступления, совершенного матерью, жаль, что она не могла поступить по-другому…
- Меня хочет убить каждый второй. Неужели это значит, что мне стоит выдавать тебе с утра по пару стрел на день?
Женщина никак не ожидала того, что последовало за парой колких упреков – граф Дуврский оказался на коленях у ее ног, нежно касаясь ее и разговаривая с теми интонациями, которые были голосом их любви в более светлые времена. В момент безумного отчаяния Генриетта готова была подчиниться знакомым ноткам в речи мужа. Она упала бы в его объятия, если бы вовремя не напомнила себе, что недостойна тепла его рук. Монументальные столпы и храмы ее душевного мироздания обратятся в крошку, позволь она себе это божественное отречение от совершенного зла. Из-за овладевающего ею напряжения женщина слышала каждый звук, раздававшийся в комнате, с особой отчетливостью. на столике рядом с графином и стаканами негромко тикали часы, их механический щелчок тревожно отлетал от хрусталя. Дыхание Филиппа вырывалось из его груди словно порывы ветра, плескавшиеся в тихих волнах водоема. Решимость Генриетты обрывалась где-то на кончиках ее пальцев, крепко сжатых его ладонями.
- ...что случилось? Почему ты выстрелила? Почему ты не выкрикнула моё имя? Не попыталась дать кому-то другому возможность защитить меня?
Графиня постаралась сосредоточиться на вопросах супруга, ей необходимо было дать отчет не только перед ним, но и перед собой.
- Этот...человек, - Генриетта была не в состоянии называть вещи подобающими именами - только скажи она "юноша" или "парень", и это приблизит истерику, поднимавшуюся в ее груди, - Он держался за твоей спиной, словно боялся спугнуть не оленя, а тебя. Я оглянулась, но никто не замечал его...Теодерик, Жак, другие - они не смотрели в его сторону, не видели тех звериных повадок, которые не присущи хищнику, зато составляют нутро более мелкой и склизкой твари. Он подползал к тебе, как аспид, готовый ужалить, лишить тебя жизни в любое мгновение, - графиня нервно сглотнула, а ее сердце снова наполнялось злобой, которую она пережила в те страшные секунды, в глазах блеснули слезы, но само их выражение стало колючим, что было так на нее не похоже, - Я знаю, на охоту часто берут слуг, которые кидаются на добычу и добивают ее в случае, если выстрел хозяина не был смертельным. Отец позволял мне охотиться с ним и братьями, я видела, как это делают. Но сегодня, на лесной поляне, он слишком рано обнажил нож. Он не занес его, а держал неприметно в полуопущенной руке, как если бы не хотел привлекать внимания. В какой-то момент я застыла от ужаса, я не знала, как поступить, - первые капельки влаги уже падали, как слепой летний дождь, из мокрых глаз Генриетты, но ее лицо оставалось достаточно жестким, - Я пыталась сопротивляться, отрицала, что это возможно. Но потом я просто задала себе вопрос - что если он тебя убьет?.. Один несложный вопрос, который изменил меня и заставил собраться с мыслями. Тем временем он подобрался так близко, что крикни я, постарайся привлечь внимание - никто не успел бы отреагировать. Или же он, услышав что его разоблачили, молниеносно завершил бы дело... Я просто знала, что должна вмешаться, чтобы ты обернулся, и в твоих глазах отражалось все, что угодно, но только не смерть, - женщина отклонила голову назад, пытаясь удержать слезы, лицо ее пылало - Генриетте всегда было сложно говорить о своих чувствах к Филиппу, она как будто преодолевала стену, и оба это знали и привыкли, что все главные признания совершаются между ними безмолвно - прикосновением, взглядом; но сейчас ее гораздо больше волновал другой вопрос, - Ты думаешь, я ошиблась?.. В таком случае впредь не касайся моих рук - это руки убийцы!
Графиня вскочила с кушетки, боясь получить подтверждение собственных опасений, буквально вырывая свои ладони из пальцев мужа. Она больше не владела собой, не могла удерживать свое тело в одной точке пространства. Тревога, вызванная заданным вопросом, разрасталась и ядовитым плющом оплетала ее плечи, талию, незаметный пока живот, перехватывая дыхание, заставляя чувствовать дурноту и странное оцепенение, которое мешало мыслить связно.
- Разве теперь я не запачкаю все, к чему вздумаю притронуться? Если я возьму в руки пищу, она будет отравлена, если приласкаю сыновей, то навлеку на них болезнь, - ее сбивчивая речь была прервана пронзительным звоном - Генриетта налила себе стакан воды и поднесла его к губам, но в последний момент покачала головой и разжала пальцы, позволяя ему разбиться, - Ни одна известная религия не отпустит мне грех смертоубийства. Кажется, эта игра, которую мы развязали в Сен-Клу, зашла слишком далеко.

And now we've come too far to give it all away
So welcome to our lives, there will be blood
There will be blood on our hands

Филипп был единственным, кто мог поверить в нее и ее невиновность. Так было не всегда, но с тех пор, как они стали жить вместе по-настоящему, как муж и жена, граф неизменно оказывался на ее стороне. Правда заключалась в том, что братья Фосселеры заметно различались между собой - ей довелось узнать обоих достаточно хорошо, чтобы чувствовать эту разницу. Людовик в любой ситуации оставался более собранным и рациональным, как подобает наследнику титула своего отца. Он умел отодвигать свои симпатии и привязанности на второй план, знал разницу между выдумкой и справедливостью, непреклонно отделял реальность от того, во что ему хотелось верить - в то время как его младший брат больше других был склонен отдаваться эмоциям. Интересно, что именно эта черта его характера, столь отличавшая Филиппа от того, кем она восхищалась в юности, и предрешила сближение между ними. Все произошло в тот момент, когда девушка устала держать себя в рамках сложившихся обстоятельств, быть пленницей отношений, которые никогда не могли принести полного и безусловного счастья. И именно тогда Филипп стал для нее той абсолютной мерой, к которой так жадно стремилась душа (пусть поначалу с другим мужчиной). Он исцелил жену своей любовью и самим умением любить свою женщину - неправильную, не безгрешную, но принадлежавшую только ему с незапамятных (теперь) времен их единения. Иногда Генриетте казалось, что сокруши она небеса и все святые законы их мира, супруг все равно последовал бы за ней. И, кажется, она была готова сделать для него не меньше - во всяком случае, она так думала вплоть до сегодняшнего дня.
Даже сейчас Филипп держал ее в своих руках и предлагал ей любовь и поддержку, которые могли бы оживить целые выжженые дотла города - так они были искренни и огромны. Вот потому-то Генриетта не могла, не чувствовала сил манипулировать своим мужчиной и говорить ему лишь то, что могло обеспечить безоблачный мир им обоим. Граф иногда поступал так с женой - ради ее же блага, как ему казалось. Только сегодняшняя трагедия в очередной раз доказывала обоим, как важно быть откровенными, не допуская ложных мыслей и представлений о жизни.
- Филипп, я не уверена в том, что сегодня произошло. И ты не знаешь этого, и никогда не сможешь сказать мне правду, - Генриетта произносила слова, отстранившись от мужа, она стояла лицом к окну и ощущала призрачную теплоту от догоравшего заката на своей коже; приступ безумия, паники на мгновение схлынул под напором его убежденности, - Я бы поверила твоему взгляду или взгляду Луи, если бы вы могли видеть происходящее. Но все остальные не понимают, что на меня нашло, считают убийцей, у которой не было причин. И я не могу утверждать обратное - возможно ли, чтобы столько людей ошибалось? Их слишком много против одного моего слова. Ты должен верить им, а не мне...
Последние слова Генриетта почти прошептала в усталом и безнадежно разрушенном мире, который был частью чего-то ценного и прекрасного до этого дня. С недавних пор графине приходилось считаться не только с тем большим миром, который вмещал в себя каждого, но и с тем, что помещалось внутри нее. Это была маленькая круглая вселенная, которая принадлежала только ей, долина роз и познания, дарившая счастье в последние месяцы. Однако сейчас она чувствовала себя в ней чужой, дурнота поднималась из недр ее тела, а вместе с ней пришло раздражение. Она развернулась и бросила в лицо мужа слова о произошедшем в Сен-Клу. И те слова были поистине ужасны - вернее, даже то, что она могла думать подобное. Филипп изменился в лице, и с этого момента ссору было не остановить. Супруг схватил ее за плечи, пытаясь этим злым прикосновением пробиться через внезапно явивший себя эгоизм молодой женщины. Генриетта ощущала его гнев и на каком-то уровне даже осознавала, что поступает жестоко, но она не могла себя остановить.
- Разве пошёл бы и я Луи на это, зная чего будут стоить нам наши опрометчивые решения?
Графиня против воли ухватилась за одну брошенную мужчиной фразу, которая словно пущенная в пространство стрела достигла цели. Ее взвинченное сознание целиком сосредоточилось на этих словах, так что пока Филипп все говорил и говорил - теперь уже о другом - внимание женщины продолжало мрачно крутиться вокруг них. Ее обрывочные мысли, страхи - все то, что пряталось внутри после внезапного возвращения из мира мертвых врага, занесшего меч над их головами - заполнили комнату и сорвались с ее уст прежде, чем Филипп успел скрыться в дверях и уйти на поиски лекаря, что он порывался сделать.
- Человек, в разы могущественнее, чем вы, является посреди ночи и просит укрыть его от преследователей. Ты соглашаешься и держишь его в собственном доме, куда они должны были нагрянуть рано или поздно!.. По-моему, ваш почтенный родственник не был похож на доброго волшебника, готового за безделицу сделать явью ваши амбициозные замыслы. Не имею малейшего представления, о чем вы думали и на что полагались, ведь меня не оказалось в списке приглашенных на серьезный разговор в тот вечер, как и в несколько последующих вечеров. Зато теперь я нахожу себя в первом ряду занимательного перформанса "о чем вспомнит человек в маске возмездия на этот раз" - о своей первой интрижке или о тех, кто пытался его прикончить пол года назад!
То была настоящая истерика, разразившаяся внезапно, как буря. Переживания и ужасы минувшего дня наконец-то нашли себе выход, и как часто получается в подобных ситуациях, полностью несправедливый. Генриетта говорила тихо, на это пока хватало ее здравомыслия, но достаточно выразительно, чтобы передать смысл. Ее щечки, влажные от слез, горели теперь нездоровым румянцем. Если бы кому-то пришло в голову приглядеться внимательнее к этим пунцовым разводам на коже и нескольким каплям испарины, выступившим на лбу женщины - их безошибочно можно было определить как первые признаки жара. Между тем, тирада Генриетты достигла невидимого эмоционального пика, и как-то сразу рухнула вниз вместе с силами и самочувствием графини. Она пришла в себя и осознала, что Филипп не заслужил ее ужасных обвинений, и именно в этот момент пол пошатнулся у ее ног. Женщина вовремя схватилась за край тяжелого и неподвижного стола. Ее глаза, блестевшие за несколько секунд до этого словно поверхность ледяного озера, подернулись пеленой, будто графиня была уже не вполне здесь, в своей комнате. В ушах снова раздался звон, преследовавший ее по дороге в покои, и женщина поморщилась, по-прежнему силясь владеть собой, лишь бы исправить сказанное прежде.
- Прости..прости..я лишь хотела сказать, что люблю этот замок, но предпочла бы его не иметь, если бы можно было все исправить, отречься от ужасов и несчастий, выпавших на нашу долю. Представь, как хорошо и спокойно мы бы жили в Сен-Клу, в нашей глуши, и воспитывали мальчиков. Разве этого слишком мало?.. Когда-то твоих баронских владений было довольно для нас двоих.
Легкая, неуверенная улыбка коснулась губ Генриетты, а ее руки за спиной крепко сжимали столешницу. Еще немного, и она почувствовала острую необходимость присесть. Графиня собрала все свои силы, чтобы не заставлять Филиппа беспокоиться, и сделала несколько долгих шагов до ближайшего кресла, в которое старалась опускаться медленно и плавно.
- Ты прав, мне нужен отдых и не помешает помощь лекаря. Похоже, я не очень хорошо себя чувствую, - возможно, женщина говорила громче, чем следует - звон в ушах становился протяжнее и оглушал ее, мешая воспринимать другие звуки, - Только, пожалуйста, останься со мной. Не уходи.

Ощущения дурноты и нереальности происходящего отступили на время, когда сильные руки супруга усадили ее на кровать. Ладони Генриетты, увлажненные от пота, машинально ощупали толстую ткань покрывала, устилавшего ложе. Маленькие геральдические лилии, вышитые на его поверхности, мелькали перед глазами, словно она находилась не в комнате, а на цветочном лугу. Женщине хотелось сказать что-то примирительное, ведь она устала вести этот спор не меньше Филиппа, однако граф рванулся в дверям, обращаясь к тому, кто за ними скрывался. Генриетте оставалось только понадеяться, что он выполнит обещание и не покинет ее среди всего этого безумия... Сердце графини, вложенное в ее грудь с момента появления на свет, тревожно билось, силясь справиться с потоком мыслей и чувств уходящего дня. Генриетта ощущала, что с ней что-то происходит, но пока не понимала, что перемены в ее состоянии реальны. Только слова Филиппа, вернувшегося к ее постели, обратили внимание женщины на затрудненный ритм ее собственного дыхания. Граф вел себя достаточно настойчиво и мягко, чтобы убедить жену избавиться от лишней одежды. В любом случае, пришедший на зов лекарь потребует того же самого.
- Ты прав. Еще чуть-чуть, и мне нельзя будет носить корсетов, - графиня повернулась спиной к мужу, ощущая как его пальцы порхают в приятной близости от ее кожи, распутывая и ослабляя шнуровку платья; внезапное сравнение пришло ей в голову, и Генриетта озвучила его прежде, чем успела себя остановить, - Помнишь, как ты делал это в первый раз? По-моему, получилось не очень-то аккуратно. Хотя ты заявлял во всеуслышание, что опытом превосходишь моих служанок.
Моментальный проблеск далекого воспоминания был омрачен повисшей паузой и вкусом неопределенности. Графиня не могла предугадать реакцию супруга, и осторожно повернула голову, заглядывая в его бледное обеспокоенное лицо. Ее движения снова были покладистыми и мягкими, а взгляд, устремленный на Филиппа из-за обнаженного плеча, излучал нежность. В пылу скандала они оба не заметили, как на смену закату явились сумерки, прильнувшие к оконному стеклу своими темными печальными глазами. Великолепное, немного вычурное на гасконский манер убранство покоев тонуло в потоке косых теней, выступавших из всех укромных углов. В комнату постучался и вошел слуга, спешивший зажечь свечи и откланяться, дабы не нарушать уединения своих господ. Не дожидаясь, пока их побеспокоят снова, Генриетта повернулась к мужу и обняла его, прижимаясь так близко, как только могла, наверняка удивив его своей неожиданной лаской.
- Я не ответила на твой вопрос. Но я бы выстрелила тысячу раз, если бы мне пришлось выбирать между жизнями тысячи человек и твоей жизнью, Филипп, - щека графини льнула к щеке мужчины, а губы со всей горячностью, на которую она оказалась способна, шептали в самое его ухо; после этого она отстранилась и медленно коснулась рукой его скулы, выточенной божественным скульптором, откидывая с нее блестящую темную прядь, - Знаю, что я не такая крепкая и рассудительная, как мужчины, но ты можешь на меня положиться.
Ослабленный заботливыми стараниями ее супруга наряд продолжал сковывать ее движения, а потому графиня беспрепятственно выпустила руки из рукавов и поднялась, позволяя платью соскользнуть на пол. Перешагнув через груду ненужной, красиво драпировавшейся ткани, женщина осталась в нижней пудровой сорочке. Она по-прежнему испытывала слабость, если ей было не на что опереться, а потому поспешила присесть. В коридоре послышался гул многочисленных шагов, и Генриетта отметила с неудовольствием, что лекарь торопился к ней в сопровождении других.
- Пожалуйста, пусть все лишние выйдут, - взмолилась графиня, окидывая колючим взглядом людей, просочившихся в покои вслед за высокой, строгой фигурой врача.
Где-то за спинами остальных слуг мельтешило встревоженное лицо Софи, однако ее госпожа не изъявила желания становиться предметом ее суматошных забот. Кажется, Генриетта привыкла к числу окружавших ее соглядатаев и научилась не замечать тех, кто мог бы составить на улице небольшую процессию, но сейчас этот барьер был сломлен ее болезненным состоянием. Когда Теодерик успешно выставил толпу и скрылся сам, женщина повернулась к лекарю, который держал запястье больной и сосредоточенно отсчитывал пульс.
- Благодарю вас, месье Моррель, - произнесла она, дождавшись пока эскулап завершит это внушительное занятие и сделает свои выводы, - Со мной почти все хорошо. Я, кажется, устала на охоте и почувствовала головокружение, должно быть, вызванное верховой ездой. Разве прогулки на свежем воздухе не полезны в моем положении?
Генриетта подбадривала сама себя, стараясь держаться и говорить оживленно, чтобы не расстраивать Филиппа. Она надеялась, что медик увидит ее настоящее состояние без лишних жалоб.
- Не думаю, миледи. Все признаки указывают на то, что у вас начинается жар. А в вашем положении это опасно. Если позволите, я продолжу осмотр.
Внимательный, серьезный взгляд мужчины из-под его густых седеющих бровей заставил Генриетту виновато склонить голову, едва заметно кивнув. Ей показалось, что месье Моррель все знает, что он в курсе несчастья, произошедшего на охоте, и осуждает ее. Что если его вызвали сюда прямо с конюшни, где он должен был констатировать смерть бедолаги? Графиня не могла знать в точности, как действуют в подобных случаях, но представить себе могла очень многое. Что если единственное, что он успел предпринять, оторвавшись от хладного тела - омыть руки из кувшина с гербом Дома Фосселеров у порога своей госпожи? Тогда его широкие ладони по-прежнему хранят запах крови убитого ею слуги... Генриетта обмерла и стала медленно оседать на подушки, покрывавшие изголовье кровати у нее за спиной. В глазах темнело, а в ушах шумела кровь. Черный комзол месье Морреля показался ей одеждами гробовщика. Рука лекаря, поднесенная к ее лбу, вызвала ощущение тошноты, и в тот же момент комната завертелась перед глазами...
Графиня слышала встревоженное бормотание врачевателя, пока тот искал нужную соль в своем чемоданчике. До нее долетали и крики Филиппа, который произносил ее имя и призывал месье Морреля что-нибудь предпринять. В конце концов к ее лицу поднесли порошок с резким запахом, который помог ей очнуться в своих покоях. Женщина с заметным усилием глотнула воздух и почувствовала жажду, которая жгла ей уста. Рядом с постелью уже порхала Софи, которая принесла емкость с водой и плавающим в ней отрезом ткани для компрессов. Генриетта попросила у нее питья и собиралась приподняться, но ее остановила боль, сжимавшая виски при всякой попытке пошевелиться. Женщина поискала глазами Филиппа - муж разговаривал с их личным лекарем на некотором расстоянии, так что она не могла слышать. Помощник эскулапа, щуплый парень с узкими плечами, расставлял на столике склянки с настоями и лекарствами, и протянул одну из них месье Моррелю, когда тот оставил переговоры с графом и подошел к нему.
- Выпейте, леди Генриетта. Это ослабит жар и поможет немного поспать.
Запах из кубка, поднесенного ей лекарем, был слишком пряным и горьким. Генриетте не хотелось это принимать, но взметнувшаяся вверх бровь мужа не оставляла шансов на неподчинение. Софи деликатно придержала кубок, пока ее госпожа глотала противную жидкость. Затем так же, взглядом, Филипп приказал всем отойти от постели больной и склонился к ней.
- Мне уже лучше, правда, - графиня слабо улыбнулась, находя его теплые пальцы и сжимая в своих, - Филипп, я вижу, как ты измотан. Оставь меня на попечение месье Морреля и Софи, а сам поужинай и отдохни. Чтобы утром вернуться ко мне с новыми силами.
Генриетта чувствовала, будто ее обволакивает большое, душное одеяло, и начинала дремать - видимо, такое действие оказывал принятый ею лечебный напиток.