Бумаги, что в последние месяцы так и норовили похоронить под собою Его Светлость, закончились внезапно. Письма, указы, отчёты, схемы и снова письма – казалось, всему этому не будет конца. Каждое утро Генрих просыпался с мыслью о том, что ещё один день придётся посвятить им, вникая в такие тонкости и забираясь в такие дебри, о которых лорд-регент и не подозревал всего год тому назад. Но сегодня время ещё даже не перешагнуло полуденный рубеж, а поток того, в чём непременно следовало разобраться лично, иссяк, оставляя герцога Хайбрэй наедине с собой… и с дюжиной вопросов, которые нельзя доверить бумаге, сколь бы отменного качества она не была. Не справится, запутает, и даже сохранить не сумеет толком.
Анна Мирцелл или, как миледи называют за глаза, моргардская змейка – с нею нужно поговорить лично. Сейчас. Найтон и так откладывал этот разговор слишком долго, прячась за сотней других.
А ведь следовало поговорить раньше, много раньше. Объяснить, убедить, заставить поверить. Но не потому, что так надо, а потому, что так правильно. Доверие Анны – слишком ценно и хрупко, чтобы можно было пренебречь им хотя бы раз, не разбив при этом на тысячу осколков. Как и некогда безоблачное будущее, теперь канувшее в лету.
Нынче Её Несостоявшееся Величество, маленькая королева, держит траур по Чарльзу – мужу, которого она не любила. Или всё же успела полюбить и теперь остаётся одной из немногих, кто искренне оплакивает его смерть? Что ж, если так, то… Если так, то что? Мёртвые заслуживают памяти, мёртвые заслуживают любви, мёртвые заслуживают честности, но ни одному из них нет места в будущем. Завтрашний день – он только для живых.
Для Генриха, которому достались все проблемы Хельма – инициированные и не решённые его братом. Союзы, что держатся вопреки, а не благодаря, и могут рухнуть в любой момент. Войны, что уже идут и вот-вот могут начаться. Клятвы, опрометчиво подхваченные ветром и унесённые к богам, что теперь надлежит исполнить, даже если это и кажется невозможным.
Для Анны – моргардской принцессы, оказавшей в ловушке, из которой на первый взгляд и выхода-то не существует: и назад нельзя, коль скоро короткое замужество накрепко привязало её к Найтонам и к Хайбрэю, и вперёд - некуда. Трон Хельма, обещанный ей, занят другим королём и дай то Создатель, не освободится ещё очень долго. Ни королева, ни жена, ни гостья и ни хозяйка.   
Но помимо этих двоих завтрашний день принадлежит тысячам и сотням тысяч людей, каждый из которых строит на него собственные планы, не слишком-то заботясь о чужих. Кеннет Фосселер, новоявленный герцог Гаскони – один из таких людей. А умение переплести свои планы с выстроенными другими, не разрушив притом ни один из них – политика. Как «вечный мир», как подпись на указе, как династический брак…
…Пожалуй, прикажи Генрих, и Анну Мирцелл тот час же отыскали бы и препроводили в его кабинет, где бы она не была и чем бы не занималась. Лишь на первый взгляд кажется, что королевский замок достаточно велик для того, чтобы в нём можно было побыть в одиночестве: отыскать укромный уголок, а то и просто запереть дверь, выставив за порог горничную или лакея. Лишь на первый… А на второй становится понятно: все укромные уголки давным-давно изучены его прежними обитателями и даже сквозь время они продолжают владеть ими, как и своими секретами, а горничная может в любой момент прошмыгнуть внутрь с запиской или сообщением, что «прямо сию минуточку» надо вручить адресату.
Но приказывать не хотелось: ни слугам, ни Анне. А вот прогуляться – напротив. Да и маленькая королева обнаружилась практически сразу, стоило Его Светлости поравняться с тонным залом.
Тронный зал… Это помещение поражало воображение каждого, кто впервые переступал его порог. Высокие своды, в которых может заблудиться даже эхо, изящная роспись и позолота – в меру, не чересчур, тысячи свечей и ощущение открытого пространства, которому необъяснимым образом не являлись помехой ни стены, ни даже Его Очередное Величество, временами восседающее на троне в дальнем конце зала. Пожалуй, его можно было бы назвать сердцем всего замка, но разве сердце может быть столь пустым и столь безжизненным? Никаких эмоций, никакой искренности, никакого несовершенства. Лишь правила, правила, правила и величие, подавляющее своей безупречностью.
Анна Мирцелл замерла у одного из высоких окон, разглядывая что-то за ним. Возможно, это что-то простиралось по ту сторону стекла, возможно – за много миль от столицы, а то и Хайбрэея... Лишь миледи знала ответ на этот вопрос, и лишь ей решать: рассказать, или укутать молчанием своё видение.
Фрейлины сопровождавшие принцессу, о чём-то увлечённо сплетничали поодаль, то и дело пряча усмешки за веерами и перебрасывая друг другу многозначительные взгляды. Кажется, они помнили об Анне едва ли не меньше, чем и она об их присутствии подле себя. Зато появление лорда-регента придворные пташки заметили тот час же: смолкли, потупились и поспешно изобразили реверанс.
- Надеюсь, я не слишком помешал Вам, миледи? – Короткий кивок в сторону фрейлин и внимание Генриха всецело обратилось к маленькой королеве. Что он чувствовал к ней? Почему так долго тянул с этим разговором, подбирая и слова и время, об особой роли которых и сам имел весьма смутное представление? Жена брата, несостоявшаяся королева, абсолютно чужая и столь же далёкая для него девушка. Разгадка кружила неподалёку, подпускала на расстояние вытянутой руки, а после со смехом убегала прочь. Как и Елизавета, когда все они ещё были детьми. Елизавета? Сестра? Возможно. - Я должен… - Не должен. Судьба моргардской змейки целиком и полностью в его руках. И кто осудит, если Его Светлость распорядится ею по собственному усмотрению? Никто. Наверное, даже Анна не посмеет. – Мне нужно поговорить с Вами. – Здесь? В пустом тронном зале рядом с навострившими ушки фрейлинами? Место не имеет значения, а вот главные придворные сплетницы… Кивком головы лорд-регент указал девушкам на дверь. Лишние уши ему ни к чему. Пусть лучше в десятый раз обсудят, кто с кем танцевал на зимнем балу, ну, или о чём они там ещё говорят? – Речь пойдёт о Вас, леди Анна, о Вашем будущем и о Вашем… – Казалось бы, закончить предложение проще простого. Брак – разве это не то, ради чего живёт и к чему стремится каждая, вне зависимости от имени и происхождения? Пожалуй, когда-то Генрих и впрямь так считал, но эти времена давно растворились в череде прошлых лет. - Вы счастливы здесь, Анна? – Вопрос сорвался с губ сам собою. Генрих не хотел его задавать, да и вряд ли имел на то право. Слишком личный, слишком выходящий за рамки, слишком… Впрочем, а почему бы и нет?

Матильда. Ну, разумеется. Признаться, этот ответ леди Анны можно было бы спрогнозировать, не будь Генрих так занят мозаикой, из которой следовало собрать нынешний разговор. Даже когда все взоры устремились на Эдуарда, взошедшего на трон Хельма, значимость принцессы Матильды ничуть не померкла в глазах её матери, как и безусловная любовь к ней. Любовь, которой обделил Её Высочество до отвращения практичный двор, рассудивший, что сводная сестра нового короля – совсем не то же самое, что и дочь прежнего. Будь Чарльз жив, его принцесса получила бы всеобщее обожание (не велика беда, что показное) – большинство придворных имеет привычку любить то же и тех же, что и Его Величество – теперь же она обыкновенный ребёнок. Для всех, кроме леди Анны. Для неё эта девочка – обязательное составляющее счастья.
Или даже нечто большее. Маленькая королева говорила о дочери так, словно ровняла всё счастье мира с её именем. Но разве такое возможно? Или же миледи подготовила этот ответ загодя, поскольку кандидатура будущего супруга не пришлась ей по душе? Мол, лучше синица в руках, чем журавль в небе. Незнакомый журавль в незнакомом небе незнакомой Гасконии.
Считал ли Генрих возможным то, что сплетни, выпущенные на волю кем-то из лордов Малого Совета, дошли до Анны задолго до него самого? Считал и даже более того, был почти уверен в этом. Кто именно оказался той самой пташкой, на чьих крыльях слухи вырвались на волю, не имеет значения: такие пернатые были, есть и будут всегда – истины, подобные этой, зовутся прописными и не вызывают удивления. Но сколь бы изобретательным не оказался безвестный мастер над сплетнями (а он оказался наверняка оказался, иначе рисковал бы быть изгнанным из цеха собственными коллегами), ни одному из слухов не сравниться с правдой. Той самой, к которой призывают мудрецы прошлого в случаях, когда не знаешь, что ещё сказать. Довольно необычный совет для времени, в которое довелось жить Генриху и Анне, но «необычное» - вовсе не синоним «дурного», не так ли?..
- Я имел в виду иное, - непреклонность Анны удивительным образом подействовала и на лорда-регента. Не передалась, нет. Решение было принято задолго до этого дня и этого разговора. Скорее уж все сомнения, посвящённые выбору слов в стиле «как следует» и «как будет правильно», отступили на пару шагов назад, уступая место откровенности. – Я говорю о замужестве, леди Анна, о Вашем замужестве. Траур по Вашему супругу подходит к концу, а Вы слишком молоды, чтобы вечно рядиться в его цвета, прячась от жизни в покоях Её Высочества.
Короткая пауза была взята герцогом намеренно, дабы миледи успела решить, как повести себя, что сказать и в каких пропорция отмерить эмоции, позволенные женщине её положения и воспитания. Ну, или же по официальной версии, осознать смысл сказанного. Иными словами, леди Анна вольна была заполнить это время всем, чем угодно, за исключением (во всяком случае, на это надеялся сам Генрих) вопросов. Правильных на данном этапе их разговора попросту не было, а прочие представлялись герцогу слишком нелепыми, чтобы ожидать их от моргардской змейки.
Взять, к примеру, вопрос о том, почему судьбу леди Анны решает не Моргард, а Хельм в лице герцога Хайбрэй. Ну чем не лидер рейтинга? Выйдя за Чарльза и родив от него дочь, Анна Мирцелл навсегда связала себя с Хельмом и домом, которому вот уже много поколений принадлежала его корона. Моргардская принцесса? Уже нет. Королева Хельма? Нет, без какой-либо приставки. Мать принцессы Матильды? Да. Вот только это не судьба, а лишь приложение к ней. Даже если завтра небеса обрушатся на землю, леди Анна всё равно останется матерью для маленькой Матильды Найтон. Ни время, ни расстояние, ни даже люди, мнящие себя выше и того, и другого, не сумеют этого изменить. Но разве женщина может довольствоваться лишь одной ролью? Если бы все они желали только воспитывать детей и ничего больше, привлекательность подлунного мира померкла бы, словно звёзды в предрассветный час.
- Кеннет Фосселер, герцог Гасконии и лорд Атлантии, кажется мне достойной Вас партией. Надеюсь, в Гвиннбрайре Вы сумеете начать всё заново, раз уж Хайбрэй толком и не дал такого шанса. Не стану скрывать, переписка с Его Светлостью началась ещё в январе, и спрашивать о Вашем согласии несколько поздновато, но… я прошу Вас подумать. Подумать о том, что может дать Вам этот союз. Вы можете не поверить мне на слово, однако я бы не стал настаивать на нём, если бы не думал, что так будет лучше в первую очередь для Вас самой. Я желаю Вам добра, леди Анна, и счастья. Настолько, насколько это вообще возможно для таких, как мы с Вами. Что же до Вашей дочери, Матильды… маленькая Мод – часть нашей семьи, сестра Его Величества, и этого никто у неё не отнимет. Как не отнимет и мать. Для того, чтобы быть принцессой Хельма, вовсе не обязательно расти в столице. Если брак между Вами и герцогом Фосселером будет заключён, надеюсь, Гаскония придётся по вкусу вам обеим.
Вот, кажется, и всё. Сообщение, которого Его Светлость избегал столько дней, уместилось всего в несколько предложений. Довольно обычных и ничем не примечательных. Чего не скажешь о смысле, скрытом за этими невзрачными словами.
Брак? Политика? О, нет, Генрих предлагал маленькой королеве гораздо больше, нежели могло показаться на первый взгляд. То, что попросту не имел права давать ей в открытую, чтобы волна негодования, идущая от тех, кого подобным даром обошли (то бишь, от подавляющего большинства лордов, включая и самого Генриха Найтона), не сбила с ног их обоих. Свободу.
Быть может, этот дар оказался не по карману богатейшим семьям Хельма. Или же у них попросту не достало смелости, чтобы принять его? Пожалуй, оба предположения верны в той или иной степени. Остаётся надеяться, что смелости леди Анны окажется вдоволь для того, чтобы взглянуть на союз не с позиции ссылки, а с позиции будущего. Того будущего, которое она будет вольна написать для себя сама – неслыханная дерзость по нынешним временам. Отправляя маленькую королеву в Гасконию, Генрих всё равно, что открывал её клетку, выпуская на волю. Со временем пташка привыкла бы к своему плену, возможно даже сумела бы полюбить его, и запела пуще прежнего. Менестрели утверждают, что птицы не поют в клетках? Поют, ещё как поют. Другое дело, что совсем иначе, чем на воле. И, чтобы запеть во весь голос, миледи должна полюбить Хельм ради Хельма, а не Хельм ради Матильды.

Не услышала. Не захотела услышать, выдав взамен отповедь, остро приправленную еле сдерживаемым гневом. Если бы монолог Анны вышел хоть немного менее оборонительным, Генрих даже позволил бы себе улыбнуться в ответ на её аргументы. Несколько односторонние аргументы, выдвинутые с позиции «всё плохо и дальше станет лишь ещё хуже».
Семейная жизнь, о которой, по мнению Анны, позабыл Генрих, виделась ей самой едва ли не серьёзнейшим осложнением любого брака. Ну, разумеется. Если брать во внимание только церковные каноны, которые требовали от невесты быть покорной женой, рожать и воспитывать детей, заниматься домом и только домом, а ещё раскрывать рот только с позволения, оставив собственные мысли и желания за порогом храма. Вот только на деле всё могло выйти совсем иначе. Да и выходило, если у невесты хватало ума, амбициозности и изворотливости – всего того, что в сочетании друг с другом принято называть «женской хитростью». Возможно, лорд-регент ошибся, разглядев её в маленькой королеве?.. Жаль, потому как в таком случае перспективы для леди Анны и впрямь вырисовываются не самые радужные. Для леди Анны, но не для Хельма и Моргарда.
Краткое изложение безрадостного брака плавно перетекло в довольно забавную арифметику. Словно бы миледи отвечала урок, заданный ей строгим учителем. Отвечала старательно, подкрепляя свой ответ примерами вроде «сейчас мне семнадцать, а овдовею я в двадцать три». Никто не спорит: в двадцать три, в двадцать пять или же в восемнадцать, но вероятность остаться вдовой и впрямь довольно высока. Вот только леди Анна говорила об этом так, словно всем сердцем любила своего будущего супруга и крайне сожалела о том, как мало времени им опущено. Перспектива получить титул – второй по значимости после «Ваше Величество», возможность вырастить свою дочь вдали от интриг Хайбрэя, ну а после – ещё и свободу, ценой за годы второго брака, то ли не была замечена маленькой королевой за её цифрами, то ли не показалась ей заманчивой. Генрих дорого отдал бы за то, чтобы узнать причину, если речь шла о втором «то ли».
Леди Анна желает остаться при дворе? В качестве кого? Жены мёртвого короля? Матери принцессы? Отец-Создатель, если же она и правда этого хочет, герцог Хайбрэй решительно ничего не знает о женщинах. Вдова короля – ни титул и даже не роль, которую можно разыграть, обратив овациями толпы. Почтеннейшая публика не слишком благодарно встретит спектакль без королевы. Без королевы, но с принцессой? История принцессы из далёких земель, прибывшей ко двору только затем, чтобы дать жизнь уже здешней принцессе, а после сделаться её тенью… Для циничного общества Хайбрэя этот сюжет подойдёт разве что в качестве комедии.
Вдова герцога – совсем другое дело. Её признают ровней, её охотно станут зазывать обратно, дабы разделить с нею её печаль и её влияние. Второе, правда, куда искреннее, нежели первое, но… такова жизнь. Та самая, которую вдовствующая герцогиня Гасконии могла бы получить в свои руки. Так что скрывается за словами Анны? Сиюминутная прихоть или долгоиграющий план?.. Что именно это юное создание желает выиграть, если речь идёт именно о плане? Или же всё куда проще и прозаичнее: бесполезно призывать женщину к логике, когда на кону её молодость и красота… Справедливость этого утверждения Его Светлость знал слишком хорошо, чтобы недооценивать, и вместе с тем – не переоценить.
Ну а затем маленькая королева вновь заговорила о Матильде. И тут-то связь между её аргументами и реальным положением дел лопнула, словно чересчур натянутая струна. Всего одна, казалось бы, но разве на таком музыкальном инструменте можно будет сыграть что-либо сносное?
За что её отослали из столицы? Ни за что и не отослали. Окажись Матильда принцем, первым в очереди на трон после Эдуарда, о том, чтобы покинуть Хайбрэй, не могло идти и речи. Но она не принц, а «всего-навсего» принцесса, которая может расти и воспитываться где угодно при условии, что это «где угодно» находится в границах Хельма. И вторая по значимости столица королевства, которую миледи столь пренебрежительно окрестила «провинцией», едва ли не лучший вариант, учитывая, какие тучи сейчас сгущаются над столицей первой.
Образование зависит не от стен замка, а от учителей. Неужели же Анна сомневается, что Её Высочество получит лучших? Ну а замужество… безусловно, однажды настанет день, когда предметом обсуждений станет и Матильда. Но в чьих руках к тому времени не оказалось бы её будущее, ориентироваться он будет в первую очередь на интересы государства, а не на интересы принцессы. Увы, участь маленькой Мод предопределена с рождения, какой бы сильной братской или отцовской любовью не был привязан к ней король.
Взгляд Генриха, до сих пор неотрывно наблюдающего за Анной, скользнул по ступеням, ведущим на возвышение с троном. Ну, вот что ей ответить притом, что маленькая королева не пожелает услышать ни один из аргументов, а то и примется их опровергать, разочаровывая Его Светлость ещё больше?
«Дорогая Анна, неужели Вы и впрямь решили, что я здесь для того, чтобы спросить Вашего позволения на этот брак?» - Даже в мыслях эти слова – пощёчина. Не подымать же руку на женщину только потому, что она оказалось не столь проницательной, как он себе вообразил?
От необходимости подбирать слова Его Светлость спас лорд-канцлер, с деятельным видом направляющийся к ним через тронный зал. Подумать только, какое, оказывается, это оживлённое место!
- Ваше Сиятельство, – лорд-регент склонил голову в знак приветствия, мигом подбираясь, словно хищный зверь перед прыжком. Да, они с дядюшкой нашли общий язык, когда тот вот так же ворвался в библиотеку спустя несколько дней после памятного Малого Совета. Но поворачиваться спиной к графу Девантри… Герцог Хайбрэй для этого ещё не окончательно спятил.

Подобный разговор совсем не вписывался в общую картину диалога, но отступать было поздно. В истории со свадьбой Анны нужно было поставить точку, и желательно такую, что поднимать эту тему более было бы непозволительной глупостью. Девантри знал, на что идет, когда просил Томаса сообщить пренеприятнейшие известия Кеннету, равно как и знал, что делает, когда лично сообщил об этом всем заинтересованным в судьбе принцессы сторонам. С тех пор, как Мирцелл согласилась на сделку с лорд-канцлером, их судьбы переплелись, подобные договоры не приемлят переигрывания и повторного рассмотрения, и теперь, когда в движение пришли силы неподвластные пониманию непосвященных, некоторым, таким как лорд-регент, стоило дать понять, что нельзя строить планы по отношению людей, что тебе более не принадлежат. Эдвард не собирался делить столь лакомый кусочек, как моргардская принцесса с теми, кто не понимал всю силу, таящуюся в этом словосочетании, теми, кто не видел перспектив, но видел товар, считал деньги, но не просчитывал выгоду. Дело было сделано и жалеть о чем либо было поздно, теперь, даже несведущий должен был понять, что и дальнейшие попытки вмешательства в дела канцлера или жизнь его избранницы повлекут еще более разрушительные последствия. Однако, теперь наступал тот самый момент, когда в уже признанной вине стоило обвинить кого-то еще.

- Стало быть, я эгоист… - Ухмыльнулся граф Уортшир, гневно глянув на Генриха. – Вот уж не думал, что услышу это от вас, совсем еще юной дамы, ставящей свою репутацию выше блага королевства и мальчишки, возомнившего себя достойным бразд правления нашим могучим Хельмом!

Эдвард чеканил слова, с холодом и гневом процеживая их сквозь зубы. Он был готов закрыть глаза на многое, но не на подобное зазнавание своего сюзерена, того самого, которому объяснял в свое время почему города и королевства пишутся с большой буквы и только с большой, как и имена с фамилиями.

- А знаете, Сир, вы правы, я действительно перепутал личное с королевским, в тот самый миг, когда прибирал за вами в ущерб своим связям с гасконской знатью и наживал очень опасного врага, выгораживая ваш проступок, это было очень эгоистично с моей стороны. В следующий раз я постараюсь думать дважды и действовать исключительно в интересах Хельма, например, закрывать торговые границы, или продавать мачеху короля чумной Гасконии. А может, даже буду обещать командующим то, чего у меня нет, например, моряков на флот? Хотя нет, так я не смогу. У меня-то есть такая армия.

Лицо лорд-канцлера исказила полуулыбка. Он испытывал, намеренно испытывал своего племянника, которого, должно быть, терзали сомнения относительно правдивости столь громких заявлений.

- Впрочем, вы должны были знать, что подобные дела решаются всего одним письмом, я бы даже не поленился его составить, но зачем, это так… эгоистично. А впрочем, письма решают очень многое, например, одно письмо в нужные руки способно дать имя предателя в рядах кардиналов Папы. В то же время одно письмо в Моргард напомнило бы о вашей с ними дружбе, и не пришлось бы придумывать столь важные Хельму и ни капли не эгоистичные планы по продаже их дочери, в надежде, что после этого Мирцеллы не повернут катапульты в сторону нашей столицы. Хотя о чем это я, высшее благо, деньги Кеннета… ведь приданное своей невесты вы уже спустили на армию, стоящую без дела, пора проводить торги! А давайте продадим вашу сестру? Или это тоже эгоизм? Тогда, быть может, племянника? Как далеко вы собираетесь зайти, Ваша Светлость?

Девантри отступил на шаг назад, окидывая надменным взглядом всех недовольных, собравшихся в этом зале. Утро для лорд-канцлера как-то не задалось, ему и про вассальную повинность припомнили, и обвинили не подумав, пора было поставить на место тех, кто не по годам набрался ума.

- Я не собираюсь раскаиваться в содеянном. А вам, герцог, стоило бы покаяться во всем немедля. То, что репутация Анны пострадала целиком и полностью ваша вина, и не надо пытаться повесить ее на меня. Думать нужно было, прежде чем заключать столь мерзкие и низкие договора. Вы могли бы и догадаться, что оставив вас за главного, Чарльз понадеялся, что я проведу вас по этому пути и буду помогать в трудных моментах. Вы должны были предвидеть, что являясь вашей тенью, я буду влиять на события, нравится вам это или нет, для меня важно королевство, а не вы. И если вы были не в силах предвидеть, что все закончится именно так, то политика это явно не ваша судьба. Впрочем, для того есть я, и я всегда готов помочь, стоит лишь переступить через гордость и снизойти до обращения к вассалу за советом.

Отредактировано Edward II Devantri (2016-07-12 22:00:11)