В жизни каждого человека бывают такие дни, о которых он хочет забыть, словно о страшном сне, приснившемся задолго до спасительного рассвета. И каким бы прагматиком не являлся спящий в светлое время суток, уснуть скоро ему вряд ли удастся, а отголоски того самого сна будут преследовать и днём, так никогда и не развеявшись полностью. Пожалуй, чем меньше таких вот дней-снов, тем счастливее может считать себя человек.
Наверное, у Генриха Найтона, лорда-регента Хельма было всё, чтобы считать себя абсолютно счастливым. Мятежная Орллея была поставлена на колени и полностью взята под контроль. Бунтовщики арестованы, а уцелевшие лорды загоняли лошадей, в попытке как можно скорее добраться до столицы, чтобы лично засвидетельствовать свою преданность и почтение маленькому королю вперёд остальных. Как будто это имело значение. Ставленники герцога Хайбрэй, которыми он заменил графов из окружения Андреса, не допустят повторения этой нелепой войны и без их поддержки, желая во что бы то ни стало удержать в своих руках западные земли. Пропаганда короны сработала на славу, заручившись для Хайбрэя поддержкой народа, которому предстоит выступить гарантом нового… нет, прежнего порядка. Всё хорошо? Скорее всё просто замечательно. А если кому-то мало всего вышеперечисленного, этот кто-то вполне может присовокупить к победе над Орллеей ещё одну: мир с Фйелем. Будет ли этот мир «вечным» или же нет – покажет время, однако и такого Хельму вполне хватит, чтобы разобраться с внутренними проблемами, которыми начали пренебрегать ещё при прежнем короле, даже по самым скромным прикидкам. Остаётся лишь усердно работать, а уж этому Его Светлость выучился на отлично. Но был ли он счастлив?..
Пожалуй, если бы кто-то из придворных, встретившихся ему на пути, решился задать Генриху этот вопрос, получил бы в ответ взгляд, полный недоумения, а то и глухой злобы. Такую реакцию можно было ожидать от человека, которого спрашивают, отчего это он не веселится на пепелище сгоревшего дома или не смеётся у погребального костра. Дикая реакция, не правда ли?.. Тогда какого чёрта эти абстрактно любопытные господа ждут от него улыбок и ликования, когда в душе Генриха воцарилась пустота, сравнимая разве что с самой глубокой пропастью подлунного мира?
Можно сказать, она уже давно подбиралась к лорду-регенту, уговаривая того сорваться в такой заманчивый, но, увы, короткий полёт. Ещё в Элшире, когда битва двух армий обернулась победой Хайбрэя, а главнокомандующего так называемой свободной Орллеи бросили к ногам Генриха в цепях. Признаться, герцог и не думал, насколько горькой на вкус может стать победа над тем, кого он считал братом, и чем стремительнее накрывала волна ликования прочих победителей, тем сильнее мрачнел он сам, сверху вниз глядя на Андреса. Хуже было разве что в тот день, когда лорд-регент взял в руки перо, чтобы поставить подпись под приговором.
Но сегодняшний день просто побил все рекорды! Вот он – тот самый кошмар, чью липкую паутину не берёт даже остро отточенная сталь! Свершился. В тот самый миг, когда меч палача взлетел над первым приговорённым. Брызги крови окропили помост, преодолели оцепление и коснулись возбуждённых азартом смерти лиц людей, стоящих в первых рядах. Толпа восторженно заревела, требуя продолжения – благо, почти мертвецов на помосте хватало – а Генрих неотрывно глядел на тело, ещё мгновение тому назад бывшее ему братом, и ни один мускул не дрогнул на его лице, выдавая эмоции. Истинные, а не те, что были предписаны ему положением и победой. Всё кончено? Отнюдь. Всё будет кончено совсем скоро – в конце коридора – и вот тогда можно заставить себя жить дальше. У него получится? Должно получиться.
Стражники у двери молча сделали шаг в сторону, пропуская Генриха в покои, что находились под запретом для всех обитателей замка в течение последних десяти дней. Только слуги приносили еду и воду, оставляя улыбки в конце коридора. Женщина, посилившаяся здесь, не была гостей, чтобы тратить на неё, пусть и показное, но радушие. Даже ребёнок – ни в чём не повинный младенец, проживший на свете совсем ничего, не вызывал у женщин, вынужденных прислуживать «не гостье» обычного умиления. На хорошенького и пышущего здоровьем младенца косились, словно на прокажённого, даже и не думая предложить помощь его молодой матери, хоть это и было приказано. В конце концов, за то, о чём господа не узнают, они не накажут.
Генрих и впрямь не знал всего этого, распахивая дверь в комнату. Получилось довольно громко: ржавые петли, которые никто не догадался смазать, противно скрипнули, отчего младенец на руках у бледной рыжеволосой девушки (мать? вот ещё – она же сама ещё дитя!..) недовольно поморщился, но не проснулся.
- Миледи, – прислушайся он, и собственный голос показался бы Генриху чужим. Но осёкся он не поэтому. Наверное, следовало что-то сказать. Что-то нейтральное. Что-то, предписанное этикетом и… впрочем, какой к демонам этикет?! Разве существуют слова, которые подойдут для того, что он должен сказать? И что сделать. - Всё кончено. – Вряд ли леди Грациани потребуются пояснения. Пожалуй, эту весть она ждала, едва за молодой женщиной и её сыном закрылась дверь угловых покоев… Чёрт, почему никто не догадался смазать проклятые петли?! - О Вашей судьбе мы поговорим позже, а пока… Заберите ребёнка, Гертруда, – произнёс Генрих, кивая женщине, явившейся вместе с ним. Решимость, которой он набирался для этого – последнего – шага, внезапно покинула лорда-регента. Завтра. Он поговорит с женой… с вдовой Андреса завтра. Или вообще через несколько дней. В конце концов, ну куда им торопиться? Леди Лукреция уж точно никуда не денется. Ни земель, ни титула, ни семьи. Отец и брат сложили головы вслед за своим сюзереном, мать и сестра сосланы в монастырь, а сын…
«Вы же не позволите воспитывать сына предателя его же вдове? Вопрос времени, когда мы получим второго Андреса!» Кажется, лорд-канцлер говорил именно так. Ну а если и другими словами, то какая теперь разница? Главное, что он прав.
Присев в реверансе, женщина двинулась по направлению к рыжеволосой, протягивая руки к младенцу, который и не подозревал о том, что совсем скоро лишится и матери, как уже лишился отца.

Усталость, след в след ходившая за Генрихом с того самого дня, как он во главе своего войска вернулся из Элшира, навалилась на герцога Хайбрэй с удвоенной силой, словно бы черпая вдохновение в этой хрупкой рыжеволосой девочке. Ну вот зачем она так? Неужели не понимает, что этим своим выпадом только окончательно восстановит против себя слуг, которые не преминут отомстить, чувствуя за собой поддержку большинства высокородных обитателей замка? Да и не станет сам лорд-регент учинять разбирательства относительно того, что на самом деле произошло с его узницей… Все так думают? Что ж, пускай. Наверное, эти рассуждения не лишены здравого смысла.
Того самого, который окончательно оставил леди Грациани. Младенец за её спиной завозился в своём одеяльце, и чуть слышно захныкал, привлекая внимание, однако его мать, будто безумная, сжимала в руке своё нехитрое оружие и не слышала ровным счётом ничего. Генрих хорошо знал, как это бывает. Мир, ещё вдох тому назад невообразимо огромный, можно даже сказать – бескрайний, сжимается до нескольких ярдов. И в мире этом остаются лишь двое: ты и твой противник. Только один должен выйти живым из круга, второй же… милосерднее было бы дать ему умереть от честного удара мечом. И герцог Хайбрэй сделал бы это, доведись им с Андресом схлестнуться на поле брани. Убил бы сам или умер бы от его руки. Так честнее. Так лучше. Так было нужно.
Не вышло. Судьба распорядилась иначе, не позволив бывшим братьям скрестить мечи в бою. Кажется, на сей раз эта капризная и непостоянная особа обратила свой благосклонный взгляд на Генриха… вот только где, в таком случае, его радость? А гордость где?
Не сводя глаз с рыжеволосой, Генрих шагнул к ней. Ещё один вдох. И ещё один шаг. А после, дождавшись таки выпада (глупо было бы думать, что миледи остановит его титул или её страх – тот самый, что скрывался за ненавистью лихорадочно блестевших глаз), отработанным движением перехватил тонкое запястье, сжимая его в своих пальцах. Не сильно, но ей хватило, чтобы выронить своё оружие и охнуть то ли от боли, то ли от какой-то детской обиды за то, что её план не сработал. Оттолкнув осколок носком сапога и проследив за тем, как он скользит по полу, словно специально политому маслом, Генрих перевёл взгляд на свою пленницу. Маленькая, её макушка едва достаёт ему до плеча, зато гнева в голубых глазах хватило бы и на целую армию, а глухой ярости позавидовал бы самый лютый хищник. Интересно, эта ярость – обыкновенная реакция матери, которой предстоит расстаться с ребёнком, или же именная ненависть, предназначенная ему самому? Спросить бы. И леди Грациани, пожалуй, даже снизойдёт до ответа, вот только усталость порождает равнодушие, которое, словно опытный воин щитом, ограждает чересчур горячего новобранца, дабы тот пережил свой первый бой.
Выпустив её руку, Генрих отодвинул леди Лукрецию в сторону, приближаясь к младенцу. Словно почуяв неладное, тот проснулся окончательно и огласил комнату плачем. Ну и кто после этого возьмётся утверждать, будто детям всё равно, будто они ничего не чувствуют? Но чувства чувствами, сейчас на кону нечто, гораздо более ценное: не защити Генрих ребёнка кузена, тот вряд ли проживёт дольше нескольких месяцев, если не недель. Вряд ли Лукреция это понимает, ещё миг и накинется, готовая рвать зубами, раз уж оружие у неё отняли. Объяснить бы ей всё, да вот только слов не осталось. Во всяком случае – верных.
- Разумеется, умру, – отчего-то первой на ум пришла её угроза. - Как и все мы однажды. Но не сегодня и не от Вашей руки, миледи, – в отличие от рыжеволосой, которая обращение к нему словно выплюнула, голос Генриха звучал ровно. Если закрыть глаза и не вслушиваться в слова, можно подумать, что он обсуждает с придворной дамой какой-нибудь пустяк вроде нового сонета прославленного автора, до которого лорду-регенту вообще-то нет никакого дела, но разве приличия позволят отмахнуться?.. И в самом деле, о чём ещё говорить с дамами? Точно не о смерти. Особенно, если собеседница только недавно стала матерью, подарив миру ещё одну жизнь. Кстати, неужели собственная неприязнь замковых слуг теперь ценится ими выше приказов лорда-регента? Он ведь распоряжался прибраться здесь. Да и не только прибраться, но и оказывать миледи всяческую заботу, положенную женщине её статуса… её бывшего статуса.
- Ребёнок здесь не останется. О нём позаботятся, даю Вам слово, – «…но только не Вы.» - Признаться, я рассчитывал, что этот разговор можно будут отложить на несколько дней, пока не улягутся страсти, но… Стража! – Дверь распахнулась всё с тем же душераздирающим скрипом, доконавшим как младенца, так и мужчину, замершего над ним: обоих передёрнуло от отвращения к этому звуку, после чего первый заорал пуще прежнего, а второй устало потёр виски, обращая взор к выросшему в дверном проёме гвардейцу. - Позовите кого-нибудь, чтобы забрать ребёнка. – По хорошему следовало так же распорядиться о том, чтобы подыскали ему новому кормилицу, потому как прежняя (вернее, несостоявшаяся) теперь не преминёт уронить малыша с самой высокой башни, представив всё несчастным случаем. Но не гвардейцам же Его Величества этим заниматься! А кому? Кто, к слову, привёл Генриху женщину по имени Гертруда? Откуда она взялась? Герцог не помнил. Но в конце концов, в столице определённо больше одной кормилицы, а эта получит щедрое вознаграждение за… причинённые неудобства и, глядишь, не станет распускать язык о случившемся. Создатель, можно подумать у Генриха и без вдовы Андреса осталось мало проблем! - Не советую пытаться повторить фокус, который Вы выкинули, – произнёс Его Светлость, устремляя взгляд на рыжеволосую, едва дверь закрылась вновь (нужно ли упоминать, с насколько примерзким звуком?..). - Решение относительно судьбы Вашего сына уже принято. Не стоит настраивать против него тех, кому предстоит о нём позаботиться. Это крайне неразумный поступок, даже если принять во внимание Ваше состояние. Лучше подумайте о себе, миледи. Неужели Вам не интересно собственное будущее?
Что его ждёт? Патетичное восклицание о том, что у неё нет будущего? Жизнь кончена и миледи совершенно всё равно, как именно это произойдёт? Скорее всего. Вот только хотелось бы, чтобы она всё же подумала, прежде чем сыпать глупостями, достойных пера разве что второсортных писак.
Не сказать, чтобы Генрих был настроен на пространные беседы или любил ходить вокруг да около. Его последний вопрос был этакой точкой, которую леди Лукреции следовало поставить в её прежней истории. Какой бы насмешкой это не казалось, но ради собственного блага. Можно сколько угодно тыкать её носом в эту самую точку, словно нашкодившего щенка в учинённое им безобразие, но до тех пор, пока леди Грациани сама её не увидит – нипочём не смириться. А смирение – единственное спасение для этой гордой орллевинки с медными волосами, даже спутанными не растерявшими былой красоты. Красоты? Хм… пожалуй, леди Лукрецию и впрямь можно было назвать красивой. Даже сейчас: ослабшую, не успевшую оправиться после родов и растерявшую былой блеск и свежесть, присущую всякой юности. Вероятно, именно эта красота очаровала когда-то Андре…
Всё. Хватит. Оба Найтона сами выбрали свою судьбу. И тому, что остался в живых, пора бы уже прекращать терзаться вместо мёртвого брата. В конце концов, экс-герцогу Орллеи при жизни угрызения совести не доставляли хоть какие-нибудь неудобства. Пример, что ли, с него взять? Возможно, позже. Сразу же, как только закончится эта изнуряющая беседа.
К слову, о беседе. Выбрав себе стул, Генрих уселся на него верхом (дурацкая привычка, над которой так и не сумели одержать победу ни наставники, ни матушка, а отцу было решительно всё равно) и устроил подбородок на скрещенных руках. Не самая удобная поза, да и не самая достойная благородного лорда, вот только какая разница, что о нём подумает эта женщина? Да и подумает ли она хоть что-то. Окна бы открыть, чтобы выдворить из покоев застоялый запах, но, кажется, младенцам это вредно.

- Потому что я не сделал этого до сих пор, – ответ оказался несколько угловат, однако Генриху было не до того, чтобы подбирать слова. Спрашивая, Лукреция наверняка ждала от него правды. И даже если она в неё не поверит – это ещё не повод для лжи. - Я здесь не за тем, чтобы оправдываться перед Вами. Мне не в чем. Ваш муж сам выбрал свою судьбу, выступив против короны. – Как же не хотелось ворошить прошлое! Отпустить бы его, вот только она не позволит. Что ж, значит Генрих всё решил правильно: прошлому не место в будущем, которое он намеревался построить. - Вы не можете не понимать: тень этой судьбы падёт и на его сына. Ребёнок не получит ни имя, ни титул. Но у него останется нечто не менее ценное: его жизнь. – Всё так. Что бы там не нашёптывал лорд-канцлер, говоря о том, что угрозу следует искоренить полностью, не делая разницы между виноватыми и невиновными. Этот ребёнок будет жить. Вопреки осторожности. Вопреки советам. Вопреки всему Хельму, если понадобится. И если однажды в благодарность за это он выставит герцогу Хайбрэй счёт за смерть своего отца… что ж, Генрих будет готов к этому. Лицом к лицу, как и с Андресом за несколько мгновений до того, как его жизнь прервалась росчерком беспристрастной стали.
Дождавшись, пока за младенцем явится прислуга («Если эта чёртова дверь скрипнет ещё хотя бы раз…» - Продолжать не потребовалось: рычание Его Светлости было истолковано верно и вскоре за дверью – предусмотрительно оставленной нараспашку – засуетились слуги. К чести последних, в следующий раз дверь в угловые покои закрылась… практически бесшумно. Как оказалось, скрип был её частью, но нынешний звук – всего-навсего отголосок, от которого повеяло уже не раздражением, а уютом. Показалось, или старое дерево и впрямь вздохнуло с благодарностью?..), лорд-регент вновь перевёл взгляд на свою пленницу. Называть её гостьей – пусть бы и мысленно – казалось насмешкой даже не над леди Грациани, а над самим собой. Никогда прежде не подменяя горькую истину сладкой ложью, Генрих и теперь не собирался изменять своим принципам.
Царапина, оставленная ногтями леди Грациани, саднила. Но не настолько, чтобы уделять ей внимание. Задумавшись, Генрих мазнул по щеке рукой, а после с удивлением уставился на пальцы, замаранные алой каплей, словно чернилами, что так и норовят оставить свой след не только на бумаге, но и вообще везде, где только можно. И где нельзя – тоже. Так ведь вдвойне интереснее. Но капля, растёртая в пальцах, была вовсе не чернильной. Откуда она взялась на самом деле? От руки рыжеволосой или от меча, что сносит головы одним ударом, щедро окропляя всё вокруг кровью, в которой ещё теплится жизнь?
Гордая. Прежде это всегда привлекало Генриха в женщинах. А теперь вызвало лишь улыбку. Улыбку сожаления. Он даже кивнул леди на свободный стул, приглашая занять его, и ничуть не удивился, когда она осталась стоять, превозмогая слабость, исходящую от неё столь же явно, как запах немытого тела. К слову, теперь, когда младенца унесли, можно открыть окна… Или не стоит: с рыжеволосой орллевинки станется сигануть через подоконник, совершенно позабыв о том, что высота здесь как раз такая, чтобы разбиться насмерть было нельзя, а покалечиться – очень даже можно. Ну и что потом с нею делать?
Но даже если она и не прыгнет, вопрос всё равно оставался открытым. По дороге сюда Генрих подобрал для вдовы мятежного экс-герцога несколько вариантов, однако все они остались за дверью, признанные им ни куда не годными. Ссылка? Новое замужество? Да ведь она так и до зимы не доживёт, отравленная какими-нибудь доброжелателями, желающими выслужиться перед короной. Хватит уже смертей. Их на долю Генриха Найтона и без того выпало чересчур много.
- Хотелось бы мне, чтобы грехи Вашей семьи и впрямь оказались надуманными… Или чтобы они стали такими, когда я ещё мог предложить Вашему отцу шанс примириться с короной. Но увы. Измена есть измена, какие бы благородные, по меркам изменников, цели она не преследовала. Держать Вас здесь – худший из возможных вариантов. Как Вы уже успели заметить, столица не слишком рада Вам, леди Грациани. Примите мои извинения за эти неудобства, однако пока их придётся потерпеть. Недолго. Пройдёт всего несколько недель, прежде чем всё уляжется, и тогда Вы сможете покинуть Хайбрэй. На границе Айгоршира и Аррасшира есть одна тихая обитель, которая готова принять Вас под новым именем. Разумеется, там Вы не найдёте той роскоши, к которой привыкли, однако эти стены сохранят Вам жизнь. Возможно, однажды Вы сумеете отмолить у Создателя все грехи, которыми запятнала себя Ваша семья…
Не поминай Создателя всуе – мудрецы не даром повторяют это тем, кто берёт за моду разбрасываться господним именем направо и налево. Вот и Генриху не стоило указывать миледи на единственный путь, оставшийся ей. Возможно, она и сама бы осознала его какое-то время спустя и впрямь впустила покой и молитвы в свою жизнь, однако вместо этого по губам орллевинки скользнула насмешка. А после и благодарность, сочащаяся ядом, которого с лихвой хватило бы, чтобы отравить весь этот замок вместе с прилегающими кварталами. Нахмурившись, Генрих хотел было оборвать её спектакль на первом же акте, однако падение рыжеволосой сделало это вместо него.
Вскочив на ноги – кажется, стул с грохотом отлетел в сторону – герцог Хайбрэй успел как раз вовремя, чтобы подхватить девушку на руки, а после, не слушая возражений и не беря в расчёт попытки вырваться, уложил её на кровать. Ну и чего миледи добилась своим упрямством и своей несоразмерной гордостью?
- Позовите лекаря! – Окрик Генриха вызвал очередную волну оживления в коридоре, и вскоре дверь в очередной раз скрипнула петлями. Забавно: кажется, Его Светлость уже свыкся с этим звуком. Особенно теперь, когда он не так раздражающе сильно режет по ушам.
- Ваша Светлость, – благообразный старец с достоинством склонил голову, едва скользнув по девушке взглядом. Кажется, он искренне не понимал, по какому поводу его пригласили в эти покои, находящиеся под запретом для всех добрых обитателей замка. Добрых? Ну-ну.
- Она едва не упала в обморок. Что можно с этим сделать?
- А разве что-то нуж… Простите, я не верно истолковал Ваш вопрос.
- Ну так истолкуйте верно! Что с ней?
- Как «что»? – Недоумение в голосе лекаря было столь велико, что Генрих и впрямь почувствовал себя идиотом. - Она родила несколько дней назад, только и всего. Вообще леди стоило бы не вставать с постели ещё столько же, но…
- Что «но»? – Интуиция недвусмысленно намекала, что совсем скоро Генрих почувствует себя идиотом в другой раз, но коль скоро она не спешила с ответом…
- Полагаю, если бы она оставалась в постели, некому было бы позаботиться о младенце.
- Некому? Что значит «некому»? В замке полно слуг и…
- …все они стараются обходить покои леди Грациани стороной. Разве Вы не знали?
Не в силах поверить в реальность происходящего (к чёрту неприязнь к матери, но как они посмели нарушить приказ позаботиться о ребёнке?!), лорд-регент перевёл взгляд на рыжеволосую.
- Вам стоило сказать мне об этом… – растерянно произнёс он, после чего обернулся к лекарю. – Прошу Вас, отправьте сюда несколько горничных из тех, что… порасторопнее. Пусть кто-то из них всё время находится подле миледи. И осмотрите ребёнка. Мне нужно знать, как скоро он окрепнет достаточно, чтобы перенести поездку.
Склонив голову в знак покорности, лекарь не торопясь покинул покои. И, кажется, Генриху следует поступить так же.
- Поправляйтесь миледи. И не думайте о плохом. О Вашем сыне будут заботиться. Надеюсь, его даже будут любить. Это ли не главное в Вашей собственной жизни? Кстати, Вам нравится имя Джерад? Думаю, ему подойдёт.
Так уж сложилось, что Генрих Найтон и Лукреция Грациани были по разные стороны баррикад. И баррикады эти были слишком высоки, чтобы однажды обратиться прахом. Но разве это повод, чтобы вымещать разочарование на невиновных? Да, законы Хельма суровы: даже они понесут наказание. Но только лишь одна смерть неотвратима. Всё остальное имеет шанс когда-нибудь кончится, уступая место новому рассвету.

Пальцы, вцепившиеся в рукав Генриха, слишком слабы, чтобы стать хоть сколько-нибудь достойной преградой его намерению покинуть эти покои – самые безрадостные во всём замке, включая даже его собственный кабинет. Однако он всё же задержался на несколько мгновений, решив ответить. Даже то, что вопросы миледи уж больно походили на риторические, не слишком смутило Его Светлость. Может, хотя бы на сей раз она поймёт?
- Вам незачем знать – куда. Начинайте привыкать к мысли о том, что Вы больше его не увидите, леди Грациани. Поверьте, так для всех будет лучше.
Теодоро, Джерад – какая, в сущности, разница? Всё равно выбирать имя младенцу будут не они, а те, кто, как смел надеяться лорд-регент, станут ему настоящими родителями. Но об этом рыжеволосой лучше не знать, раз уж его замечание о потере имени она предпочла не услышать.
Найтон? Вовсе нет. Побочная ветвь славного рода, пустившая корни на западных землях, прервалась сегодня. Андрес Найтон казнён, как предавший корону, а его единственный сын и несостоявшийся наследник Теодоро… ему так же предстоит умереть для всего Хельма, чтобы затем возродиться из пепла не случившейся судьбы, словно мифическая птица Феникс.
- Поправляйтесь, миледи, – произнёс Генрих, покидая покои экс-герцогини. Навсегда, как ему казалось в тот миг, когда за спиной закрылась старая дубовая дверь, скрипнув напоследок уже смазанными петлями.

Несколько дней пролетели, словно один. Победа пьянит лишь на поле брани, когда кровь ещё бурлит, а взгляд мечется по сторонам в поисках нового врага взамен поверженного. На деле победа оборачивается тысячей дел, которые надо уладить по свежим следам, пока дела эти не обернулись таким же количеством проблем. Не столь глобальных, как бунтующий запад, конечно, но не становящихся от этого ни более приятными, ни менее заметными.
Однако сегодняшний день Генрих намеревался выкроить для передышки. Леттис уже давно ставила ему в вину время, которое лорд-регент самым бессовестным образом, по мнению герцогини, воровал у их семьи. И сегодня Генрих собирался хоть немного загладить свою вину, проведя целый день рядом с женой, исполняя её капризы или просто болтая о всяческих пустяках. Брак, который начинался как на редкость удачная сделка, обернулся настоящим. И это настоящее стоило беречь, словно редкий алмаз, найденный посреди осколков.
Отличные планы, не правда ли? Особенно, если бы удалось воплотить их в жизнь.
День не задался с самого утра, когда Леттис почувствовала недомогание. И хоть лекарь уверял, что ничего страшного и даже необычного, учитывая её положение, не произошло, настроение леди Гвиннбрайр больше напоминало грозовую тучу, что вот-вот разразится неприятностями. Генрих больше двух часов провёл у постели жены, гладя её по волосам и уговаривая, что всё в порядке, но когда Леттис уснула, а его самого ненавязчиво выставили вон, Его Светлость уже начал подозревать, что хорошего от этого дня ждать всё же не придётся.
Угадал. Сперва ему сообщили о том, что Елизавета заперлась в своих покоях и никого не желает видеть. Пришлось долго и нудно общаться с принцессой через дверь, убеждая её в необходимости брака с Фйельским принцем. В той самой необходимости, которую Её Высочество преотлично понимала и сама, но именно в этот злополучный день ей захотелось продемонстрировать характер. Затем характер изволил показать и Его Величество. Ослушавшись наставников, чего за маленьким королём прежде не водилось (во всяком случае, не в таких масштабах), он попытался взять барьер на своём пони, в результате чего ласточкой вылетел из седла и приземлился на руку, лишь чудом не свернув себе заодно и шею. Обедом пришлось пренебречь, проведя его в покоях «раненого» племянника, который изо всех сил старался не плакать, пока за Анной Маршал закрылась дверь. К вечеру Генрих добрался до своего кабинета, намереваясь запереться изнутри и скоротать время до ночи, когда запереться можно будет уже в собственных покоях, однако дорогу Его Светлости заступила принцесса Анна, которой, как и принцессе Елизавете, тоже приспичило в очередной раз передумать по поводу собственного брака именно сегодня.
Иными словами, когда на пороге его покоев к Гениху подлетела испуганная горничная, он уже даже не удивился, лишь поинтересовался: кто или что на сей раз. Леди Грациани? Чудно. А то что-то от неё совсем не было проблем! Как-то подозрительно на общем-то фоне.
В пол уха слушая девушку, пока они измеряли шагами тот самый коридор, Генрих мрачнел на глазах, и до точки кипения дошёл аккурат в тот самый миг, когда гвардейцы у двери распахнули её перед герцогом.
- Ну и что здесь про…
Закончить фразу Генрих не успел. Хватило одного только взгляда, чтобы прочесть ответ на белом, словно мел, лице. Пожалуй, если бы лорд-регент не знал наверняка, кто перед ним, он ни за что не узнал бы в этом создании ту самую орллевинку, которая хищным зверем бросалась на всех несколько дней тому назад, защищая сына. Спутавшиеся волосы, мертвенная бледность, безвольная рука, что так и норовила соскользнуть с края постели, и повязка на ней – столь же бесцветная, как и экс-герогиня Орллеи. Сбивчивые объяснения горничной, которые он почти не слушал по пути сюда, вдруг обрели смысл, восстанавливая картину по случайным мазкам кисти.
- Пыталась покончить с собой, – медленно повторил герцог вслед за притихшей девушкой, примиряя слова с действительностью, которые пока ещё норовили существовать отдельно друг от друга. Не вышло. Ни у слов, ни, к счастью, у Лукреции. Проклятие, неужели жизнь в монастыре хуже смерти? Да ещё такой, которой богобоязненная орллевинка должна опасаться пуще огня?
- Она умрёт? – Вопрос сочился усталостью, которую со стороны легко можно было спутать с равнодушием. Ну и зря. Спасть чью-то жизнь, когда хозяин этой самой жизни старательно вставляет тебе палки в колёса, и впрямь крайне утомительное занятие.
- Не должна, Ваша Светлость, мы успели во время, – не замедлил с ответом старый лекарь – тот самый, что присутствовал и при их прошлой «беседе» с экс-герцогиней. Не смотря на позднее время и несколько помятый вид всех окружающих, что уже успели забыться сном, старец был привычно опрятен и свеж – признаться, Генрих и не помнил его другим. Интересно, он сам-то когда-нибудь спит?
Проклятие! Ну, конечно же, спит. Тогда, когда его услуги не требуются очередному пациенту.
- Случилось что-то ещё, верно, – не вопрос, но утверждение. И тон бесцветный, словно леди Грациани.
- Вы правы, милорд, случилось. С младенцем. Вы просили меня сообщить, когда он достаточно окрепнет, чтобы перенести дорогу, но…
- Что «но»? Говорите, как есть. Или… она нас слышит?
- Не думаю, – склонившись над пациенткой, лекарь поправил руку, всё таки сползшую с одеяла, прислушался к слабому дыханию. - Ребёнок всё ещё слишком слаб, чтобы можно было говорить о переезде. Дорога убьёт его.
- Но почему? Ему же нашли кормилицу, а значит…
- Простите, Ваше Светлость, но это не значит ровным счётом ничего. Кормилицу ему нашли, и не одну, однако младенец отказывается от их молока. С трудом удаётся накормить его хоть немного, чтобы он просто не умер с голоду. О здоровье или о крепости говорить не приходится.
- И что… что теперь делать?
- Всё в руках Создателя, милорд. Но если ребёнок в самое ближайшее время не начнёт есть, как полагается, он умрёт.

- Ваша Светлость, она что-то сказала! – Взволнованный голос горничной вклинился в беседу, разом разрушая атмосферу неспешной тишины, обосновавшейся в комнате старым сонным псом, свернувшемся у камина. - Имя. Кажется, Теодор.
Определённо, девушка не так давно служила при дворе, иначе уже научилась бы держать в узде свои чувства и даже мысли. Те самые, что теперь без труда читались на вполне миловидном личике. Генрих поставил бы на кон сотню золотых, держа пари на то, что горничная сейчас спешно перебирает в уме всё, что когда-либо слышала об орллевинке, разыскивая среди этих слухов и сплетен имя. Зачем? Возможно, чтобы выслужиться, по меньшей мере разоблачив заговор, на который сам лорд-регент внимания не обратил. Забавно, но сперва они все такие. Проходят месяцы, прежде чем прислуга учится быть незаметной, осознавая в этом своё преимущество.
- Понятия не имею, что бы это могло значить, – короткий кивок в знак благодарности и слова, прямым текстом дающие понять то, что эту тему не следует развивать.
- Очень может быть, что ничего, – подтвердил лекарь, согласно кивая в унисон герцогу. - Девушка бредит, только и всего.
Однако вернуться к прерванному разговору (Создатель да будет ему свидетелем: Генрих и впрямь не желал гибели младенца, но так же и понятия не имел, что можно сделать, дабы её не случилось… Его Светлость вообще из рук вон плохо разбирался в младенцах!..) так и не вышло. Вновь девушка. И вновь аккурат тогда, когда не ждали.
Склонившийся над пациенткой лекарь вдруг охнул, а после попытался разжать тонкие пальцы, с силой вцепившиеся в его руку. Получилось не сразу. К тому же Генрих успел заметить под наспех одёрнутой манжетой следы ногтей. Опять?! Создатель, да пожелай герцог Хайбрэй приручить лютого хищника, это обошлось бы куда меньшей кровью, чем уже успела пролить в стенах королевского замка одна слабая женщина.
«Верни моего ребёнка!»
Ненависть в её голосе прямо таки горит огнём. Этаким жадным до жизни лесным пожаром в засушливое лето, способным смести на своём пути даже города из камня и железа, не говоря уж о хрупких человеческих телах. Она даже пытается привстать, не замечая, как повязка на руке пропитывается кровью. Глупая девочка. Смелая, но всё равно глупая. Жаль будет, если всё же умрёт…
Отстранив лекаря в сторону, Генрих приблизился к постели. Совсем близко, на расстояние вытянутой руки… если, конечно, есть силы, чтобы её вытянуть. Ненависть. Слишком много ненависти, чтобы не ощущать её запах, разлитый ядом в воздухе, и не чувствовать вкус, песком хрустящий на зубах. Что может вызвать такая ненависть? Своего близнеца, отражённого в зеркале чужих глаз? Безотчётный страх, цепями сковывающий волю? Желание покончить с нею во что бы то ни стало, даже если придётся досуха осушить источник, в котором ненависть черпает свои силы?
- Вернуть? Для чего? – Не сводя глаз с леди Грациани, Генрих присел на край постели. - Чтобы ты могла сделать это сама? Убить его. – Он не опасается выпада. Не опасается ногтей, плевков, брани. Вряд ли у неё на что-то хватит сил, но даже если и хватит – пускай. Навредить не навредит. Во всяком случае – ему. - А ведь ты именно этого и хочешь, верно? Считаешь, что лучше бы вам обоим умереть вместо того, чтобы жить среди врагов? Слишком горда, чтобы принять жизнь в подарок? Ладно. В таком случае гордыня и составит тебе компанию. Только она. И никто, и ничто кроме.
Стремительно поднявшись со своего места и оглядев притихших, словно мыши при виде кота, людей, герцог остановил свой взгляд на лекаре.
- Попробуйте позаботиться о ней. Разумеется, если леди откажется от своего намерения отправиться к праотцам. И найдите ребёнку кормилицу. Ещё одну. Или двух. Или дюжину, если потребуется. Сделайте всё, что в Ваших силах… Кстати, я вено понимаю, что в таком состоянии леди Грациани для этой роли абсолютно бесполезна?
- Верно, Ваша Светлость. У неё сейчас не хватит сил на себя, не то, что на младенца. Вот если бы мать была здорова и не отказывалась от еды…
- Оставьте пустые разговоры. Вы ведь видите: она для себя уже всё решила.
- Увы. Я сообщу Вам, если состояние ребёнка изменится.
- Благодарю Вас.
Кивнув на прощание своим людям, а рыжеволосую не удостоив и мимолётным взглядом, Генрих покинул её покои. Мрачные, не взирая на то, что на сей раз в них было чисто. Пожалуй, даже с претензией на некое подобие уюта. Всё же верно говорят: атмосферу создаёт не порядок.
Так что же может вызвать столь незамутнённая ненависть, которой пылали глаза леди Грациани? Да какая, в сущности, разница? Много может. Главное, что ненависть сама по себе необыкновенно сильное чувство. Ради неё убивают. Порой даже голыми руками, исступлённо терзая уже мёртвое тело. А ещё ради неё живут, черпая силы из отравленного, но всё же источника. Значит и рыжеволосая выживет – уж её-то ненависти хватит на то, чтобы спустя день-два подняться на ноги. Зачем? Там видно будет.

- О Вашей дальнейшей судьбе мне неизвестно, – неодобрительно глядя на девушку, которая слишком много себе позволяет даже для той, кому, казалось бы, уже нечего терять, произнёс лекарь. - Но я передам герцогу Ваши пожелания. Возможно, какое-то из них придётся ему по душе. А пока извольте взять себя в руки и перестать брызгать ядом – это вредно для младенца.
Повинуясь короткому кивку одна из горничных покинула покои экс-герцогини, чтобы вскоре вернуться, неся на руках небольшой свёрток. Он не плакал и не вертелся, как это обычно делают любопытные младенцы, обнаруживающие вокруг себя огромный мир, который им непременно надо исследовать, а тихо лежал на руках женщины, безучастно закрыв глаза. Только по тому, как дрожали ресницы ребёнка, а ещё по слабому дыханию, срывающемуся с его губ, можно было понять, что он ещё жив. Несчастный малыш. На лице горничной даже отразилось некое подобие сочувствия, когда она передавала свёрток матери. Этому ребёнку оказались не слишком-то рады в подлунном мире, но то, как упорно он цепляется за жизнь, не может не вызывать уважение. Кажется, так говорил Его Светлость, беседуя накануне с господином лекарем. А, впрочем, девушку слишком быстро отвлекли, чтобы она могла подслушать разговор целиком.
Дождавшись, пока леди Грациани приложит ребёнка к груди и убедившись, что младенец не принял её за очередную кормилицу, каких он обычно встречал с непоколебимым равнодушием, лекарь прошёлся по комнате, педантично поправляя кувшин с водой и меняя местами пару яблок в стоявшей поблизости вазе. Только когда со стороны орллевинки и её сына, унаследовавшего от матери двойную порцию её упрямства, раздалось едва слышное уху чмоканье, лекарь (возведя очи к потолку и мысленно вознеся благодарность Отцу-Создателю) наконец заговорил.
- По каким-то причинам, мне не известным, Его Светлость крайне заинтересован в том, чтобы этот малыш жил. Настолько, что он позволит Вам кормить его. Разумеется, всё время находиться с Вами ребёнок не будет, его станут приносить несколько раз в день, а после – забирать обратно. Таково решение Его Светлости. А на случай, если Вы попробуете диктовать лорду-регенту условия – к примеру, чтобы малыш всё время находился при Вас – он распорядился и вовсе не подпускать Вас к младенцу. Будет жаль, если ребёнок погибнет, но всё же не на столько, чтобы герцог изменил своё решение относительно судьбы Вашего сына. К слову, о ней мне так же ничего неизвестно. Моя задача, как Вы уже слышали, сделать всё для того, чтобы дитя выжило. Если в этом наши цели совпадают, то советую и Вам проявить благоразумие, довольствуясь тем временем, которое Вам определено. А ещё – быть благодарной за защиту герцога Хайбрэй, которую Вы получили вопреки мнению… прочих высокопоставленных лордов Хельма.
Не стоит уточнять, что против были практически все. Да наверняка девушка и сама об этом догадывается. Впрочем, кажется именно сейчас ей решительно всё равно, кто друг, а кто враг, рады ей или же нет – она просто баюкает на руках своего сына, делясь с ним самой жизнью. Той, от которой всего пару дней назад почти отказалась, и если бы не затея лорда-регента…
Чуть слышно вздохнув, старый лекарь повёл плечами, словно в безуспешной попытке в который раз сбросить с плеч тяжкий груз, который оказался там в тот самый день, когда его позвали к этой роженице. Ну и задачку задал ему Его Светлость! На старости лет такую и врагу не пожелаешь. Ну, не всякому врагу уж точно. Хорошо хоть у младенца теперь появился шанс выжить, иначе с каким бы лицом лекарь докладывал лорду-регенту о его смерти? Пожалуй, ни одна из редких неудач за всю его практику не сравнилась бы с этой. Да что там «ни одна» - все вместе, да ещё и помноженные надвое, как и упрямство этого ребёнка! И всё же, зачем Его Светлости младенец? Желай он его смерти, дитя было бы мертво уже давно. Сам лекарь, конечно же, ни за что не согласился бы исполнить такой приказ – всё же его путь предполагает спасение жизни, а не её стремительный закат – но мало ли при дворе господ, которым кровь невинного ребёнка всё равно, что вода? Отряхнули бы с рук и пошли бы себе дальше. И хоть никаких особенных симпатий к рыжеволосой орллевинке лекарь не испытывал, заметку в памяти о том, что надо бы как-то исподволь разъяснить этой упрямице, насколько ценна для неё защита герцога Хайбрэй, он себе всё же сделал.
- Итак, миледи, – произнёс он, когда младенец наконец-то наелся и сыто засопел в своём одеяльце, демонстрируя всем желающим порозовевшие щёки, - что Вы решили? Отдадите ребёнка сами, чтобы его принесли Вам вечером, или станете упрямиться, и тогда нам придётся отнять его силой? На сей раз с тем, что Вы больше никогда его не увидите.
Рыжеволосая была слишком занята сыном, чтобы заметить, как в покоях прибавилось людей. Несколько горничных из тех, что покрепче, этак ненавязчиво заслонили собою и окна, и дверь, даром что за нею дежурили гвардейцы. Только вот как знать, что в голове у этой безумной орллевинки? Её муж вон чуть переворот не учинил.

Очередной выпад орллевинки не удивил лекаря. Признаться, он уже начинал привыкать к тому, что договориться с нею не выйдет. Слишком своенравная, слишком дерзкая, а ещё слишком обиженная на весь свет за то, что её муж проиграл развязанную им же войну. Нелогично? А откуда взяться логике там, где уже поселилась ненависть?.. И всё же прав был герцог, веля присматривать за леди Грациани, ни на миг не оставляя её наедине с собой и уж тем более, с её ребёнком.
Миледи изволила спросить: кто будет этим заниматься? Что ж, пожалуй, Мария вполне подойдёт. Лекарь уже перевёл взгляд на свою помощницу и даже почти кивнул ей головой… как вдруг настроение их упрямой подопечной вновь изменилось.
«Ребёнка я отдам.»
А ведь и впрямь отдала. И не пикнула, когда так и не проснувшегося младенца унесли прочь. Лекарь даже позволил себе улыбнуться, почти сразу же досадливо поморщившись, когда одна из новеньких, приставленных к орллевинке, рухнула в обморок, заслышав в угрозах молодой женщины едва ли не обещание лично препроводить беднягу в застенки к палачу, а после ещё и давать последнему советы о том, с чего следует начать, а чем – закончить. Хм… а ведь с экс-герцогини сталось бы. Её ненависти к Хельму хватит, чтобы ни один из обитателей этого замка не остался без внимания. Интересно, о чём она молится, отходя ко сну? Какие страшные кары призывает на их головы? Не хорошо это. В первую очередь для самой леди Грациани. А что, если Его Светлость всё же переусердствовал, разжигая в орллевинке некогда спасительную ненависть?
- Что ж, значит мы договорились, – коротко кивнул придворный лекарь, извлекая из свой сумки одну из склянок и склоняясь над «очередной жертвой экс-герцогини». От резкого запаха девушка тут же пришла в себя, испуганно захлопав ресницами в ожидании наказания. Ну что же она, глупая, он же не зверь какой!.. - Поправляйтесь, миледи, и уж будьте добры – постарайтесь не пугать горничных. Или эта бедняжка лично успела причинить Вам какое-то зло?
Не выдержав внимания, устремлённого к её скромной особе, «бедняжка» подорвалась с места и стрелой вылетела за дверь, размазывая по щекам слёзы. Кажется, едва не сбив с ног одного из гвардейцев, дежуривших снаружи. Впрочем, не беда. Разве этим здоровым лбам что-то сделается?
- Фарс… слово-то какое умное! – Чуть слышно буркнула одна из горничных, когда и за почтенным старцем закрылись двери. - А мы только и хотели, что уберечь дитё от злобы, и на тебе – опять виноваты остались. – Окажись перед нею любая другая из высокородных обитательниц замка, горничная никогда бы не позволила себе и косого взгляда, не то что уж этих слов. Однако на сей раз обида за подругу наложилась на личную неприязнь, и экс-герцогине пришлось на себе узнать, каково оно – недовольство тех, кому выпало служить, а не приказывать. В первый раз? Возможно. Хотя, с её-то характером… - И Дженни перепугала едва ли не до смерти. А о том, что с нею станется, коли не выйдет в замке прижиться, и не подумала. Уж о ней-то сам герцог так заботиться не станет…

…С того самого дня, когда между леди Грациани, придворным лекарем и штатом горничных наконец-то установился этот шаткий мир, прошло несколько месяцев. Лето сменилось осенью, дни стали короче и холоднее, вот-вот начнутся дожди и путешествовать по дорогам Хельма станет сложнее. Вымостить бы их все… да только вот где взять столько золота? Да и дорогого дядюшку Эдуарда удар хватит уже от самой идеи! Однако вовсе не финансовые вопросы занимали мысли Генриха Найтона в тот самый день, когда ему доложили о визите придворного лекаря.
- Что-то с герцогиней? – Встревоженный вопрос встретил визитёра у самого порога, и только спустя несколько ударов сердца Генрих осознал свою ошибку. Вошедший и впрямь был приставлен к герцогине. Только вот не к действующей, а к бывшей. К той самой, о которой Хельм наконец-то договорился забыть, осознав, что горничные – горничными, а уж гвардейцы Его Светлости несут свою службу исправно.
- Всё в порядке, милорд, – едва заметная улыбка старого лекаря в полной мере подтвердила его слова. Лорд-регент ещё слишком хорошо помнил, каким становится этот человек, когда сердце его сжималось тревогой за того, чья жизнь ускользает между узловатыми пальцами. - Судя по отчётам моих коллег, с Её Светлостью всё в полном порядке. Однако Вы ведь уже поняли, что меня привело совсем другое дело.
- Верно, – в свою очередь герцог Хайбрэй так же позволил себе улыбнуться. - Итак, надеюсь… «совсем другое дело» тоже в порядке и больше не доставляло Вам хлопот?
- Ничего, о чём стоило бы упомянуть, Ваша Светлость. Речь пойдёт о младенце. Помнится, Вы велели сообщить, когда он окрепнет настолько, чтобы с ним можно было отправляться в дорогу. Что ж, этот день наступил. Даже без своей… кормилицы ребёнок вполне сумеет обойтись. Он больше не отвергает других женщин на эту роль. – Выказывая подобную уверенность, придворный лекарь ни на миг не сомневался в своих словах. Да и как можно сомневаться в том, что уже проверено им на практике, а не только лишь в теории? Молока молодой матери не доставало ребёнку с того самого памятного дня, пусть бы леди Грациани и не догадывалась о том, что её сын уже охотно шёл на руки и к кормилице, стоило только за ним и его нянькой закрываться её двери.
- Что ж, очень даже вовремя, не находите? – Произнёс Генрих, оборачиваясь к окну, в которое как раз постучалась первая капля надвигающегося дождя. - Вильям! – Повинуясь его голосу в кабинете вскоре возник камердинер, словно бы и впрямь всё это время ожидающий приказа в коридоре. - Прикажи Ленсу начинать подготовку. Подробности поездки он уже знает. И лучше бы ему удалось отправиться в путь завтра утром.
- Так скоро… Простите, Ваша Светлость, я имел в виду мать. Мне сообщить ей сегодня или дождаться отъезда? Сами знаете – Ваша подопечная особа непредсказуемая.
- Непредсказуемая?! Скажите, Вы долго подбирали аналог тому, какая она на самом деле?
- Не долго, но давно. Так что её сказать?
- Ничего. Я сам это сделаю.

Между тем жизнь в угловых покоях в конце коридора шла своим чередом. Во всяком случае, для горничных. Они так же убирали комнату, так же приносили еду, так же дежурили возле орллевинки днями и ночами, за исключением тех часов, что «не гостья» проводила в обществе духовника, в чьи попытки примирить леди Грациани с Создателем и его волей никто из них, безусловно, не верил. Не на ту напали, Святой отче! Даже несчастная Дженни, которая до сих пор косилась на рыжеволосую, как на огромного страшного волка, встреченного ею на безобидной опушке, больше не падала в обморок, прячась за своими обязанностями, как за щитом. К слову, сегодня именно ей выпало принести экс-герцогине обед, а после забрать посуду. Именно этим девушка и занималась, когда дверь отворилась, пропуская в покои рыжеволосой няньку с младенцем… то есть, не няньку, а лорда-регента собственной персоной! И без младенца. Испуганно охнув, Дженни поспешила присесть в реверансе, а Генрих вдруг отчётливо понял: волков в её понимании стало два.
- Вы можете идти, – усмешка коснулась губ герцога Хайбрэй, когда горничная, едва не позабыв поднос, понеслась мимо него к спасительной двери. Другая девушка покинула покои не в пример спокойнее, оставляя их с Лукрецией наедине. - Чем Вы так её напугали, леди Грациани? Неужели небылицами относительно моей скромной персоны?
Ответ не слишком заботил Генриха. В конце концов, он явился к экс-герцогине вовсе не за тем, чтобы отчитывать её за запуганную прислугу. Совсем скоро эта проблема исчезнет сама собою. И вот именно об этом им и следует поговорить.
- Должен отметить, Вы разительно изменились со дня нашей последней встречи, – не смотреть на неё не вышло бы у Генриха и при всём желании. Признаться, он уже устал от застенчивых и влекущих масок на лицах женщин, что окружали его в столице. Отчего-то все считали, что Его Светлости непременно нужна фаворитка, раз уж Леттис находится на позднем сроке, и каждая вторая видела в этой роли себя. Хвала Создателю, хотя бы от леди Грациани этого можно не ожидать! Уж она-то скорее умрёт, чем станет предлагать себя ему… Так почему бы не воспользоваться случаем и не дать взгляду отдохнуть на красивой молодой женщине, коль скоро та не представляет для него столь своеобразной опасности? - Благоразумие и хорошая еда пошли Вам на пользу. Да и не только Вам, но и Вашему сыну. Кстати, вот о нём-то нам и стоит поговорить. – Поняла? Судя по взгляду, каким рыжеволосая прожгла безучастную дверь, очень даже может быть. - Не смотрите на дверь, миледи, в этом больше нет нужды. В лучшем случае уже завтра Ваш сын отправится к своей семье…. – Проклятие, как-то двусмысленно вышло! - Я имею в виду тех, кто станет ему новой семьёй, будет растить и воспитывать мальчика, словно он им родной. Не тревожьтесь о нём, это очень хорошие люди, – которые, к тому же, и не подозревают о том, чья кровь течёт по венам их названного сына. Не то, чтобы у Генриха были опасения на сей счёт, но осторожность ещё никому не верила, ведь так?

Сказать, что реакция леди Грациани на его сообщение озадачила Генриха, означало самым бессовестным образом преуменьшить степень того потрясения, которое герцог Хайбрэй испытал, когда его пленница отреагировала столь непривычным для неё способом. Если бы орллевинка кричала, сыпала проклятиями, бросалась на него с кулаками или даже попыталась соорудить петлю из простыни прямо на глазах у лорда-регента, он бы не удивился. Лишь посоветовал бы рыжеволосой прекращать это спектакль, а после оставил бы её наедине со своим безумством… ну, как наедине – в компании нескольких горничных, что совмещали свои прямые обязанности с ролью надзирателей для «не гостьи» королевского замка.
Не сказать, чтобы этот вариант развития событий был так уж по душе Генриху. Как и все мужчины, он испытывал стойкую неприязнь к истерикам, которые женщины могли закатить по любому поводу (а то и вообще без оного – когда это такая мелочь останавливала жаждущую истерики даму?..). Но в этом случае всё было бы просто и понятно, а значит – быстро. Общение с вдовой кузена Андреса не входило в первую десятку удовольствий, отмеченную Его Светлостью для себя лично, а значит и затягивать его дольше необходимого лорду-регенту не хотелось.
Однако придётся. Потому как если он уйдёт сейчас, с этой ненормальной точно станется что-нибудь над собою учинить. Ну а смертей на время регентства герцога Хайбрэй и без того уже более, чем достаточно. Не стоит добавлять на чашу весов ещё одну. Тем более, что эта рыжеволосая девочка не была виновна в грехах своего мужа и отца. Как и ребёнок, даже не успевший родиться на свет к тому времени, как всё уже было кончено.
Проклятие, неужели же леди Грациани до сих пор считает, что он желает зла её ненаглядному сыну?! Защита и участие в его судьбе и так много больше, чем Генрих был вправе ему дать!
- Встаньте, миледи, – произнёс герцог Хайбрэй, вдоволь налюбовавшись на сломленную пленницу (а на деле просто-напросто оправившись от потрясения, которое леди Лукреция ему устроила). - Это совершенно лишнее – решение уже… Да встаньте же Вы, наконец! – Не послушалась, лишь сжалась, словно дворняга, ожидающая привычного пинка вместо давно позабытой ласки. Генрих никогда не бил собак. Да и женщин, к слову, тоже. И этот жалкий вид, поникшие рыжие волосы, голос этот дрожащий… раздражение поднялось в душе герцога стремительно, словно волна в шторм. Нагнувшись, Генрих силком поставил девушку на ноги, а после усадил на весьма кстати подвернувшийся стул во избежание второго акта. Глупая девчонка! Глупая и вздорная! Нравится изображать из себя жертву – пусть. Вот только он не нанимался подыгрывать ей палачом. - В который раз повторяю: Вашему сыну ничего не грозит. Его не задушат, не отравят, не утопят, не… в общем, ничего из того, что Вы уже успели себе нафантазировать! – Успела или же нет, так и осталось за кулисами разыгрываемой ими пьесы. А вот с тоном Генрих ошибся. Наверное, всё же стоило как-то помягче, потому что от звука его голоса экс-герцогиня сжалась ещё сильнее, а лицо девушки утратило и намёк на какие-либо краски. Чёрт, да ведь она просто не слышит ни слова из того, что он говорит!
Сделав глубокий вдох, Генрих уселся напротив  рыжеволосой, по давней привычке оседлав стул. Несколько долгих мгновений ничего не происходило. Затем взгляд леди Грациани, до сих пор беззвучно повторяющей свои мольбы, наконец сфокусировался на нём. Вот и славно.
- Вы просите оставить ребёнка с Вами, однако это решительно невозможно, – на сей раз голос лорда-регента сделался мягче и даже теплее. Таким тоном Генрих обычно говорил с сестрой, когда та пребывала в расстроенных чувствах из-за поломки очередной любимой куклы, хотя и знала, что её без труда заменят на новую. «Игрушку» же Лукреции заменить будет нечем… а хоть бы и не так: кукла с ребёнком всё равно категорически не желали уживаться в одном логическом ряду. - Стены монастыря, настоятельница которого согласилась обеспечить Вашу безопасность, не пригодны для воспитания ребёнка. Родись у Вас дочь, спустя несколько лет я бы смог это устроить, но мальчику там не место. – Слушает? Понимает? Да кто же её разберёт?.. - Остаться при дворе для Вас и Вашего сына так же не выход. Лично я ничего не имею против вас обоих, – как не имел и против Андреса, - чего не скажешь о столице. Да и во всём герцогстве найдётся не так уж много мест, где Вы и он сможете почувствовать себя… в безопасности. Правда врозь. Но с этим придётся смириться. Мы все с чем-нибудь да миримся, миледи. Говорите, Вы сделаете всё, что угодно? – Вопрос против воли окрасился иронией. Леди Грациани даже близко не подозревала, что подразумевало под собой это «всё», наберись она дерзости просить о том, чтобы остаться при дворе, где её презирают не за грех и не за преступление, а просто за то, что орллевинку угораздило побывать замужем за тем, кто навеки заклеймён предателем и клятвопреступником. И собственный охранный гарнизон был в списке этого «всё» мелочью, да ещё и самой легко разрешимой. - Ну и что, к примеру? – Самым желанным ответом Лукреции было бы её смирение, однако же Генриху вдруг стало по-настоящему любопытно даже не то, насколько далеко экс-герцогиня готова была зайти, а то, что, по мнению рыжеволосой, она вообще могла сделать для того, чтобы переменить его мнение.

«Вы не понимаете, милорд…»
Ну, разумеется, он не понимает! Не понимает, как она может не понимать! И это её триклятое упрямство, за которое рыжеволосая цеплялась, словно утопающий за соломинку, раздражало Генриха всё сильнее. Собственные намерения в отношении экс-герцогини и её сына виделись лорду-регенту единственным возможным спасением из ловушки той непростой ситуации, о которой дорогой кузен отчего-то не подумал, затевая мятеж, ну а леди Грациани… она просила у другого Найтона – того, который взялся её проблему решить – невозможного. Просила униженно, без уже привычных угроз, однако от этого невозможное не становилось менее невозможным. Понимала ли она это? Вряд ли. Как и всякому просителю, орллевинке не было никакого дела до того, как именно будет исполнять её просьбу тот, кому она вот-вот предложит цену.
В том, что Лукреция цеплялась за сына, как за последнего члена своей семьи, само по себе не было ничего странного. Кто-то уже мёртв, кто-то от неё отказался, кто-то заточён в стенах монастыря с тем, чтобы никогда из них не выйти. Жизнь, которая ожидает теперь и саму экс-герцогиню. Жизнь ли? Да. Пусть и отличная от той, к которой привыкли все Грациани.
«Мой сын будет расти, не зная…»
Ну, разумеется, да. А затем ещё одно. И ещё. Экс-герцогиня не ошиблась ни в одном из своих прогнозов. Никаких встреч, никакого прошлого. И будущее, разительно отличающееся от того, какое у мальчика могло быть, не пойди его отец против короны. Возможно, много лет спустя, если сын Андреса покажет себя достойным правды, Генрих и расскажет ему обо всём. Даже если после Теодор и пожелает отомстить герцогу Хайбрэй за то, что сочтёт оскорблением. Что ж, пусть попробует. Но только лишь сам, лично, не прячась за чьими-то спинами. Увы, благородное происхождение вовсе не гарантирует благородства помыслов. И расклад «один на один» не гарантирует тоже. Именно затем и нужны родители, чтобы вложить в голову ребёнка верные основы. Сумеет ли это Лукреция?.. Скорее уж время обратится вспять, чем рыжеволосая орллевинка не отравит ядом ненависти хрупкий разум своего сына. Вот вам и ещё одна причина, делающая её горячие мольбы совершенно напрасными.
Леди Грациани не ждала подтверждения своим словам, однако Его Светлость всё же утвердительно кивнул ей. Честность идёт рука об руку с честью. И раз уж Генрих не отступил от этого принципа даже в Элшире, то и теперь не станет. Зыбкая безопасность – слабое утешение для матери, которой предстоит попрощаться с ребёнком на целую жизнь, но уж какое есть…
- Не узнают, – хоть и гарантировать такое было бы безрассудством. - Вернее, я сделаю всё, от меня зависящее, чтобы никто ничего не узнал, – безрассудство никуда не делось, разве что померкло самую малость.
Ну а затем все аргументы растаяли, словно последний снег, брошенный на землю в отчаянной попытке зимы задержаться в облюбованных ею владениях. Но если снег обращает в воду по-весеннему тёплое солнце, всю логику, и всю рассудительность, с какими лорд-регент явился в эти угловые покои, растопили слова экс-герцогини. Причём растопили столь качественно, что в первые мгновения даже дара речи лишился, будучи не в состоянии поверить в то, что её слова – не обман слуха, а отчаянно закушенная губа – зрения. Но нет, леди Грациани и впрямь предлагала лорду-регенту себя в качестве… как там она сказала? Игрушки? И судя по тому, что это предложение было высказано в конце абсурдной цепочки, оно виделось орллевинке самой большой жертвой, рядом с которой меркла и дюжина убийств с таким же количеством клеток. Да уж, всё это было бы смешно… если бы не было так нелепо. Даже сил на то, чтобы вновь усадить миледи на стул, не остаётся. Если ей нравится стоять на коленях – пусть. Главное, чтобы слуги не видели. За свою репутацию Генрих не переживал, а вот за остатки самоуважения, которые всё ещё оставались у самой леди Грациани… Впрочем, пускай она сама о них и думает. Если задействует, наконец, голову.
- Значит, убить, украсть и подговорить? – Медленно начал Генрих, демонстративно загибая пальцы. - Что ж, давайте подробнее… – И если к концу «разбора» от глупостей леди Грациани останется хотя бы остов, значит он – не Генрих Найтон! - Если мне потребуется кого-то убить, я сделаю это сам. Украсть? Не представляю, что именно. К тому же, украсть – не главное, главное: украсть и не попасться. Сомневаюсь, что Вы обладаете подобными навыками. Подговорить? На что именно Вы можете «подговорить» и кого, я догадываюсь. Ваш супруг уже пробовал, и где он теперь? – Молчит? Ну, разумеется. Что ж, значит самое время сузить границы «всё» ещё вполовину. - Остаются клетка и постель. В клетке Вы мне без надобности. Особенно, если вслед за Вашей логикой мне придётся усадить в ту же клетку Вашего сына, чтобы жертва не пропала впустую. Отличное Вы ему выбрали будущее! – Усмешка против воли скользнула по губам Генриха. Отец-Создатель, не он это начал! Ну а экс-герцогине полезно будет взглянуть на свои слова под правдивым углом. - Лечь в постель с каким-нибудь противным лордом?.. Почему именно с «противным»? Это Ваши личные предпочтения или заочное мнение обо всех лордах Хайбрэя?.. И, кстати, следует ли из Ваших слов, что самый «противный» среди всех – я? Впрочем, не отвечайте. Если всё же речь идёт о личных предпочтениях, я буду чувствовать себя крайне глупо! – Но уж никак не глупее, чем сейчас, разъясняя этой девочке всю нелепость её слов. - Ну что ж, если всё, что Вы можете предложить, это себя… – Заставив девушку взглянуть на себя, приподняв пальцами опущенный подбородок, Генрих окинул рыжеволосую многозначительным взглядом, словно купец, решающий, достаточно ли хорош товар, предлагаемый подлыми конкурентами, чтобы заплатить за него столько, сколько означено. Пришлось постараться, потому как прежде Генриху не доводилось смотреть на женщин, как на вещи.
Многозначительное молчание разлилось по угловым покоям, расположенным в конце коридора. Герцог Хайбрэй и не собирался оканчивать фразу. Даже оборванная на середине, она уже олицетворяла собою всю абсурдность сложившейся ситуации. В каком бы отчаянии не пребывала рыжеволосая, она просто не может не заметить грань. Ну, разве что миледи и в самом деле считает, что, пожелай Генрих Найтон разнообразить свои ночи, принуждение было бы одним из способов… Ладно, ненависть, но это-то откуда взялось?

Отредактировано Henry IV Knighton (2016-12-07 18:23:53)