С тех самых пор, как юный принц взял в руки свой первый деревянный меч, утро его вот уже много лет начиналось одинаково. Сперва пробуждение (нередко вместе с рассветом), затем быстрый завтрак, а после – час или полтора на тренировочном поле, дабы в один прекрасный день не обнаружить себя совершенно позабывшим о том, с какой стороны следует браться за меч. На этом утро заканчивалось, и начинались уроки. У принца. Регенту же каждый день подбрасывал новые сюрпризы.
К примеру, сегодня ему предстояло написать несколько писем (тех самых, которым предшествуют десятки черновиков, отброшенных прочь из-за одного неверного слова), переговорить с мастером над монетой, лордом-камерарием и их многочисленными учениками волшебников… Нет, ну а как ещё назвать людей, полагающих, будто золото в казне может появиться теми способами, которые они предлагают?! С другой стороны, финансы никогда не относились к талантам самого Генриха, а эти двое справлялись неплохо ещё в отцовские времена. Значит, это как раз тот случай, когда стоит больше слушать, чем говорить. Ну, вот и отлично, потому как вчера ора… говорили поровну: что лорд-регент, что его гости. И как со всем этим справлялся отец?!
Пробуждение выдалось вязким, словно размокшая под проливным дождём тропа, каждый шаг по которой буквально приходилось отвоёвывать у вечно голодной чавкающей грязи. Не без труда разлепив веки, Генрих какое-то время разглядывал балдахин, прислушивался к мерному дыханию спящей Леттис и… убеждал себя, что уже пора быть на ногах, добрую четверть часа.
Завтрак тоже прошёл весьма скомкано. Не ощутив и тени аппетита, Генрих едва притронулся к еде, спеша разделаться с этим обязательным пунктом плана, как с чем-то на редкость обременительным. Нет аппетита? Подумаешь, велика беда. Гораздо хуже, когда аппетит на месте, а вот еды не хватает.
Но если первое и второе ещё укладывались в определение «как обычно», то меч, сделавшийся вдруг тяжёлым, в него не вписывался чуть мене, чем полностью. Какое-то время Генрих упрямо держал клинок на вытянутой руке, игнорируя предательскую дрожь в пальцах… как вдруг стальной звон заполнил собой комнату. Ничего не понимающий Генрих уставился на меч, лежащий на каменных плитах, искренне недоумевая, как он туда попал. Выпустить оружие из рук по своей воле герцог не мог, единственной веской причиной для подобного позора могла стать смерть воина… ну, или же более сильный противник. Однако противников у Генриха нынешним утром не предполагалось, значит… чёрт, а почему в оружейной так жарко?
- Милорд, с Вами всё в порядке? – Ломающийся голос пажа, замершего в дверях и взирающего на лорда-регента с суеверным ужасом, едва не заставил вздрогнуть. Однако же взгляд, каким Генрих наградил невольного свидетеля своей слабости, и вовсе привёл паренька в смятение равное тому, что он испытал бы, окажись в оружейной не герцог Хайбрэй, а сама Мать-Защитница, заглянувшая проинспектировать коллекцию Найтонов, и теперь выговаривающая пажу за нерадивость.
Генрих ничего выговаривать не стал. Мальчишке, но не себе. Подняв меч, лорд-регент вернул клинок в стойку, а затем быстрым шагом – словно так и было задумано – покинул оружейную. Запоздалая мысль о том, что следовало приказать пажу держать язык за зубами, настигла Его Светлость уже на середине лестницы, однако возвращаться назад (а то и поднять замковый гарнизон на поиски мальчишки) показалось глупостью едва ли не большей, чем та, что сегодня уже была на его счету.
Гвардейцы, несшие службу у покоев герцога и герцогини Хайбрэй, едва не выронили алебарды при виде лорда-регента. Судя по спешной выправке, только что они вполне вольно болтали себе о чём-то, потому как до пробуждения Её Светлости, а значит, и до появления стайки её горничных, снующих туда-сюда, оставалось ещё довольно свободного времени. Посторонних же в этом крыле замка, как правило, не водилось.
Генрих никогда не был чрезмерно строг с людьми, полагая, что служба на совесть куда ценнее службы у самодура, но сегодня он прошёл мимо, словно бы не заметив, совсем по другой причине: силы герцога неумолимо таяли с каждым шагом, словно песок в верхней половине часов. И если подъём по лестнице он ещё одолел, не делая перерывов (вот позору бы было, усядься Его Светлость на ступеньку!), ощутимо пошатывающийся под ногами пол (совсем как подвесной мост, вот только канатов-перил не хватает) не добавил желания делать исключение вот именно сегодня.
На ходу расстёгивая застёжки дуплета непослушными пальцами, Генрих бросил его на пол где-то посреди гостиной. Стало прохладнее, однако же не настолько, чтобы воспринимать эту победу всерьёз. Скорее уж, чтобы признать поражение. А заодно и жар, который определённо ворочал горячие угли где-то глубоко внутри Его Светлости. Проклятие, вот только свалиться в постель ему сейчас и не доставало! Хотя, если ненадолго, всего на четверть часа… самое большое – на половину…
Личные покои герцога Хайбрэй насчитывали не одну, а целых две спальни (почему? кажется, когда-то здесь жили близнецы), гостиную, небольшую столовую и кабинет, раньше бывший его же учебной комнатой (одной из, впрочем, не суть). Теперь одна из спален принадлежала им с Леттис, гостиная и столовая по-прежнему были гостиной и столовой, в кабинете Её Светлость полюбила читать и раздавать указания слугам, а вторая спальня осталась не у дел. Леди Фосселер всё намеревалась подо что-нибудь её переделать. Однако всякий раз, когда слуги уже готовы были преступить к работе, планы миледи менялись на диаметрально противоположные, и неприкаянная спальня оставлялась в покое. Возможно, за Леттис говорила её беременность, возможно – неуёмная жажда деятельности, которая просто не нашла пока достойного применения, однако сейчас это пришлось весьма кстати: толкнув не желающую поддаваться дверь, Генрих на ощупь добрёл до кровати и рухнул поперёк, уговорившись с собой поспать ещё час… ну ладно, пару часов, а уж потом, с новыми силами, вернуться к делам.

Генриху Найтону нечасто снились сны, очень нечасто (ну, или же он их банально забывал на рассвете, предпочитая миру сновидений реальность, какой бы та не была сегодня), однако на сей раз сон оказался столь же ярок, сколь и бредов, потому не запомнить его не представлялось возможным…
…Недавний Малый Совет, на котором был принят ряд решений относительно Фйеля и Орллеи, зачем-то перенесли на середину лета. Вернее, лето каким-то образом приурочили к совету… Бред? О, ещё какой! Даже во сне Его Светлость отчётливо это понимал, но сил, чтобы разорвать эти оковы, отчего-то не доставало. Как не доставало и слов – почтенные лорды галдели, словно торговки на рыночной площади, так и норовя ухватить друг друга за бороды. Кому принадлежали бороды – лордам или же торговкам – Генрих так и не разобрал: они слишком быстро сменяли друг друга, а один (граф Девантри?..) так и вовсе восседал на Совете с лотком горячих пирогов, между делом предлагая их лордам. Генриху есть не хотелось, а вот Хайгарден равнодушным не остался, уплатив за пирог столько, что хватило бы снарядить небольшой отряд. Сам же лорд-регент восседал посреди всего этого безобразия, держась за голову, и всё пытался понять, как вышло, что дядюшка Эдвард получил своё приглашение вовремя, когда Его Светлость его даже не отправлял! Но не выгонять же лорда-канцлера из-за такой ерунды? Или всё же стоит? Дилемму разрешила Леттис, явившаяся на Совет верхом на телеге, полной атлантийской утвари из тонкой расписной глины, коей принялась швыряться в Его Сиятельство, что тот сносил с философским спокойствием, жуя один из своих пирогов, покуда виконт рядом с ним разорялся о том, что так им недолго и разориться. Леди Ларно, стоявшая рядом, гладила Томаса по волосам, приговаривая, что тот лучше, чем хочет казаться, и совала под нос кузену яблоко в карамельной глазури, которое графиня извлекла прямо из воздуха. Бред? Высшей пробы! А тут ещё в окне показалась всклокоченная голова кузена Андреса, с короной, перекошенной на ухо, который заявил о том, что Орллея уже неделю как объявила войну Хельму, потому как знала, с каким вопиющим неуважением тот отнесётся к атлантийской посуде, которую орллевинцы поклялись защищать до последней капли вина в своих погребах. Впрочем, Андрес не долго проторчал в окне: будучи сбит огрызком пирога, кузен с осуждающим «Я так и зна-а-ал!» сверзился вниз, аккурат на розовые кусты, рядом с которыми теперь в три ручья рыдала маленькая королева, собственноручно эти кусты сажавшая. Высунувшись по пояс, Генрих наблюдал за тем, как леди Анна пинает Андресову корону, а после, задрав голову, машет ему самому маленьким кулачком, сквозь слёзы заявляя, что такого хама, как Его Светлость, никогда прежде не видела: можно было бы выбросить кузена на каменную кладку, так нет же, нужно непременно на её розы…
- …Но это не я! – С возмущением воскликнул Генрих, не желая отходить от окна, дарящего ему столь желанную прохладу, из-за несправедливых упрёков Анны Мирцелл… а после всё же сделал над собой усилие и проснулся, словно из омута, вынырнув из своего бреда.
С шумом втянув воздух в лёгкие, герцог Хайбрэй постарался сфокусироваться на месте, в котором он оказался. Знакомый потолок, знакомый узор на стенах, знакомый аромат женских духов и прохлада, что, к счастью, никуда не делась. Скосив глаза, Генрих обнаружил после себя Леттис, как раз отжимающую холодный компресс, дабы водрузить его на многострадальную голову лорда-регента.
- Что ты делаешь? – Одними губами прошептал Генрих, с неожиданной для больного прытью перехватывая руку жены. - Что ты делаешь здесь? Тебе нельзя находиться рядом со мной. Я… болен? – Вопрос заданный с недвусмысленным отчаянием от категорической неуместности ответа, утонул в попытке привстать на подушках, коими его обложили, словно особо юркого младенца. Младенца? Нет, Леттис совершенно точно нельзя тут находиться.
Зато попытка Генриху удалась. Голова кружилась, однако не настолько, чтобы хотелось вернуть её в горизонтальное положение, а в покоях хоть и было жарко, но влажная тряпица на лбу немного компенсировала этот недостаток. Покосившись на расписную миску на столике (атлантийская работа?..), Генрих с сожалением отбросил прочь мысль о том, чтобы вылить её себе на голову. Вот если бы воды было побольше, тогда можно было.
Между тем двери в покои герцога и герцогини Хайбрэй аккуратно отворились, впуская внутрь придворного лекаря.
- Ваша Светлость, – поприветствовав герцогиню подобающим поклоном, он обернулся к Генриху. - Как Вы себя чувствуете, милорд?
- Нормально, – поспешно ответил лорд-регент, усилием воли игнорируя навязчивый бред, привидевшийся ему не так давно, - я здоров, – в доказательство Его Светлость спустил ноги с постели. Ему бы только до кабинета добраться, а там уже можно усесться в кресло с высокой спинкой и наверстать упущенное за утро.
В голубых глазах Леттис отразилось нечто, похожее на негодование. Ладонь Генриха успокаивающим жестом накрыла тонкие пальцы герцогини. Волнуется? Зря. Хоть и приятно.
- Всё хорошо, не тревожься. Пообедаем вместе?
Есть не хотелось чуть менее, чем совсем. Но как ещё её успокоить? Женщинам свойственно раздувать из мухи слона и Её Светлость – ни разу не исключение. Впрочем, он сам виноват: нужно было уделять Леттис больше времени, особенно сейчас, когда леди Фосселер носила под сердцем их дитя. Но, что ни говори, её беспокойство было приятно настолько, что так и тянуло улыбнуться. С той самой ночи, как по этим покоям летал злосчастный сервиз, их отношения стали на порядок теплее. Любовь? Если ещё и не она, то уже совсем рядом. Так близко, что можно руку протянуть, чтобы коснуться кончиками пальцев.

Отредактировано Henry IV Knighton (2017-02-13 14:37:18)

Возвращение в стан здоровых прошло на удивление гладко. Признаться, Генрих ожидал, что Леттис закатит ему истерику наподобие той, что уже стала в некотором роде знаменитой в стенах королевского замка хайбрэя, или хотя бы разобьёт о его голову миску с водой для компрессов. Такого обращения его гудящая, словно колокол, голова не пережила бы, посему Его Светлость весьма обрадовался тому, что этого не произошло. Чувствовал он себя, по правде сказать, преотвратительно, но не признаваться же в этом супруге!..
Забота Леттис была приятна Генриху, не могла не быть, особенно если вспомнить, что поначалу леди Гвиннбрайр показалась ему дикобразом, сплошь усеянным колючками разной степени длины и остроты. Поначалу. После той январской ночи, когда герцог и герцогиня Хайбрэй впервые поговорили по душам, в Леттис открылись совсем другие качества. Оказывается, она умела быть не только капризной и своенравной, но так же мягкой, заботливой и необычайно ласковой – такой, какую Генрих вполне мог полюбить… или уже любил, не отдавая себе отчёта.
Но как бы не приятно было её внимание (и как бы паршиво не чувствовал себя лорд-регент), дела не могли подождать, пока он денёк-другой поваляется в постели. Жар? Подумаешь, проблема! От него ещё никто не умирал, с чего бы Генриху стать первым?
Между тем леди Гвиннбрайр отняла руку с восхитительно холодным компрессом и строго посмотрела на него.
«Так ты болен или нет?»
- Нет! – Уверенно соврал Его Светлость, и тут же закашлялся. А если принять во внимание то, что он изо всех сил старался удержать внутри этот самый предательский кашель, выглядел Генрих, должно быть, так, словно кто-то невидимый с упоение сжимал пальцы на его шее, любуясь непередаваемыми переливами побагровевшей физиономии.
Однако Леттис поверила. Ну или же столь искусно сделала вид, что рассеянное треклятой простудой внимание Генриха не уловило подвоха. Но даже если бы он собрал воедино все силы и всё же заподозрил Её Светлость в нечестности, её поцелуй разом рассеял все крохи внимательности, что ещё не были выжжены жаром.
Напяливая дуплет и возясь с застёжками, сделавшимися вдруг непослушными, пальцами, Генрих старательно прислушивался к тому, о чём там шептались его жена и его лекарь, дабы пресечь заговор с целью уложить его в постель (где лорду-регенту всё равно не становилось лучше, пусть бы он и провалялся добрую половину дня) в зародыше, но ничего не сумел разобрать. Голова гудела, во рту пересохло, а так раздражающая слабость не спешила оставлять его в покое. Хотелось вернуться обратно в постель и закрыть глаза… Стоп. В постель нельзя. Слишком многое предстоит сделать. Да вот, к примеру, с Элширом наконец разобраться. Присяга леди Вентури была лишь началом, власть Хайбрэя на некогда орллевинских землях следовало укрепить, введя на территорию графства войска, дабы защищать интересы Её Сиятельства и её подданных. И закрыть, наконец, новые границы с Орллеей не формально, а фактически, отрезав мятежное герцогство от Хайбрэя. Раньше это было невозможно в связи с необходимостью придержать новость в секрете от Орллеи, но после того, как от Беатриче Вентури пришло письмо, в котором ласточка извещала его о совете с баронами…
…Мысли, собравшиеся усилием воли, вновь разбежались, стоило Генриху ослабить внимание, переключившись на застёжку у горла. Чёртовы придворные правила, предписывающие быть застёгнутым наглухо даже в такую жару, как сегодня! Однако с дуплетом Его Светлость таки совладал и сразу поспешил к заговорщикам, намереваясь разрушить их планы, разу уж подслушать всё равно не вышло.
Но как-то вдруг оказалось, что планы нарушил не он, а они. Вернее – она, Леттис. Завив о том, что голодна, леди Гвиннбрайр погладила уже округлившийся животик, вызвав улыбку, прилив нежности и… категорическое нежелание куда-либо идти. В отличие от супруги, Генрих есть совсем не хотел.
Но пришлось. Иначе битва за постельный режим вспыхнула бы с новой силой, а учитывая, что перевес был не на его стороне, атакующая армия вполне могла одержать верх над защитниками крепости. Тут даже долгой осады не понадобится.
Едва не начав клевать носом во время молитвы, Генрих взглянул на первое блюдо едва ли не с отвращением. Когда мечтаешь лишь о чане с ледяной водой, нечто столь ароматное, пышущее жаром и истекающее соком вызывает лишь малодушное желание нырнуть под стол. Однако Генрих мужественно отрезал себе сперва один, а после и другой кусок, чтобы потыкать в них вилкой и… украдкой взглянуть на жену. Однако Леттис наблюдала за ним с неусыпностью ястреба и Генрих принялся за еду.
Сколько можно жевать один несчастный кусок мяса? Мгновения три-четыре, не больше, учитывая, что жилистые куски к столу Его Светлости не подавали, однако Генрих растянул этот процесс почти на минуту. Пожалуй, сумел бы и дольше, если бы не невинный вопрос Леттис.
Всё ли с ним хорошо?.. Кхм… На самом деле, когда комната шатается, а стол вот-вот норовит деликатно отступить на шаг назад, это вряд ли можно счесть признаком хорошего, но…
- Всё чудесно, милая, – судя по вымученной улыбке, ведьма на костре инквизиции и то имела бы больше прав на эти слова. Особенно, когда ведьме, то есть Генриху поднесли очередное блюдо, при мимолётном взгляде на которое Его Светлости окончательно… похорошело?! Увы.
Кое-как выбравшись из-за стола, Генрих едва ли не с мольбой взглянул на Леттис.
- У меня встреча, – наконец выдумал он, не имея ни малейшего понятия о собственном расписании, - и… я не могу её перенести. Потому что… – обречённый вздох кашлем вырвался из груди, и лорд-регент тяжело опустился обратно. - Знаешь, наверное, мне следует вернуться в покои и ещё немного поспать. Я просто устал, Леттис, отдохну – и всё будет в порядке.
Вот только вернуться в покои ещё надо суметь, пока же Генрих просто отодвинул от себя тарелку и устроил голову на скрещенных руках.

Кэти была ушами и глазами Кристианы. Вот уже восемь лет она сопровождала ее везде. Безотлучно. Молчаливо. Упрямо. Для Кристианы она была гораздо больше, чем служанка. Правая рука, без которой ничего не возможно. Часть ее тела и души. И когда та нашептала леди Ларно, что случайно видела герцога в не самом лучшем виде, Кристиана немного забеспокоилась. Почему немного? Генрих был довольно крепкого здоровья и очень работоспособен, на сколько она сама могла судить об этом, наблюдая за ним почти полтора года своей придворной жизни. А став гофмейстериной она стала еще более внимательной, к тому, что происходило в замке и в окружении. Ведь в ее обязанностях соблюдать покой и блюсти благополучие леди Гвиннбрайр. И когда на пороге ее покоев появилась Люсиль Дюшарм камеристка принцессы, Кристиана не стала задавать никаких вопросов. Той не понадобилось совершенно ничего объяснять. В один короткий разговор леди Ларно попросила Люсиль сразу же прийти к ней. если у кого то из супружеской четы возникнут проблемы со здоровьем.
В коридоре Кристиана лишь захотела убедится, выспрашивая у Люсиль,  что это не Леттис и с ее... ну в общем с герцогиней все в порядке...
В покоях уже присутствовал королевский лекарь.
Кристиана присела в реверансе, дружелюбно улыбаясь этому коновалу с надеждой смотря на руки доктора, которыми, упаси Богиня, он не должен был дотянутся до Генриха. Иначе, пиши - пропало. Первое, что делали эти изверги, пускали кровь, не понимая, что кровь является самой необходимой субстанцией тела. обескровленное тело чахнет и увядает еще быстрее. Малокровие делает человека бледным, вялым, немощным, не способным ни на что, тем паче, сопротивляться недугу. Для того что бы кровь была гуще и краснее. А не напоминала разбавленный виноградный напиток, ее бабка готовила свекольный сок. Собирала орехи, и солила икру, особенно красную. Хорошо было красное, монастырское вино. Так что. очень редко, когда больному следовало пускать кровь. Скорее бы Кристиана сама пустила бы ее лекарю. Нет, всем лекарям. а еще, обязательно поставила бы им очистительные клистиры, да что б так, что бы освежило, до самых ушей. все равно в голове нет ничего содержательного, кроме желания навредить пациенту и ответить избитой и мерзостной фразой, на подобие "Все в руках создателя!"
Кто внушил эту мысль в их головы? А, ну конечно же святые отцы с их фанатичным желанием приписать все грандиозные или сколько стоящие свершения Создателю... который  и пальцем не пошевелит во имя людей.
Все, что она творила, было благодатью Богини. Ее волей, силой и желанием.
- Ваша Светлость...
Кристиана в ожидании застыла на пол пути.
- Простите за беспокойство. Видимо я не вовремя... Все ли у Вас хорошо?
Ее взгляд цеплялся за озабоченное выражение лица Леттис. Или наоборот вовремя.
Видимо не все. И надо бы убрать отсюда посторонних. Так и не открывшись до конца в беседе с принцессой Кристиане придется сделать это сейчас. Ну.,или не придется, если с Генрихом не происходит ничего серьезного...

Отредактировано Kristiana Larno (2017-03-17 16:22:12)

Сон у Генриха Найтона получился каким-то рваным и вязким. Лорд-регент то проваливался в него с головой, покорно наблюдая очевидный даже в его нынешнем состоянии бред (вроде знаменитого зимнего совета, с которого началось его утро), то почти уже открывал глаза, прекрасно сознавая, что происходит, и без труда различая голоса тех, кто был с ним рядом. В первую очередь, конечно же, Леттис. Проклятие, но он ведь запретил ей! Простуда (а герцог Хайбрэй уже успел поставить себе… кажется, это называется «диагноз»?) – не то, что нужно беременной женщине и будущему младенцу. Но разве миледи переспоришь? Упряма, словно стадо баранов, ради которых специально возвели новые ворота! Вспомнить хотя бы тот случай зимой, когда Её Светлость, точно девчонка, удрала от охраны и направилась на поиски приключений. И всё бы ничего, но приключения тогда она и впрямь себе нашла… Теперь вот хочет простуду? «Чтобы не пойти на занятия», как однажды («под большим-большим секретом, клянись!») поведала старшему брату маленькая Елизавета. Женщины! Что с них взять?..
Да вот, к примеру, лекаря, с которым леди Гвиннбрайр плела заговор ещё утром. В один из тех моментов, когда сон отступил прочь, но глаза открывать по-прежнему не хотелось, он явился в покои, дабы вволю налюбоваться на новоприобретённого пациента. И ладно бы только полюбоваться! Генрих Найтон с детства ненавидел роль «пациента», поэтому когда лекарь приступил к осмотру, честно попытался оттолкнуть его руку… после чего сник окончательно. Кажется, валяться без дела ему не «немного», а минимум несколько дней. Слабость, жар и кашель, что то и дело прорывался сквозь плотно сжатые губы, недвусмысленно давали это понять.
«Похоже на простуду, но многие заболевания начинаются с высокой температуры. Пока не проявятся другие симптомы, я не смогу сказать точнее...»
«Отец-Создатель! Вы прикажете мне просто сидеть и гадать, умрет мой муж или нет?»
Поперхнувшись кашлем, лорд-регент возмущённо приоткрыл один глаз. Их отношения с женой были ещё далеки от того, что связывало Генриха с Тамилой, но всё же улучшались достаточно быстро, добавляя к верности, предписанной долгом, оттенки доверия и теплоты, дабы не возникало причин подозревать герцогиню Хайбрэй в том, что она так стремится стать вдовой! И из-за чего? Из-за банальной простуды?!
«Он не умрет».
Вот спасибо! Кажется, Его Светлость был не справедлив к своему лекарю.
«Я сложил числовые значения букв его имени с порядковым номером дня недели...»
Ан нет, со справедливостью у Найтона всегда был полный порядок. Кажется, Леттис тоже не впечатлилась, потому как лекарь проглотил свои расчёты на полуслове. И даже, кажется, подавился ими, потому как закашлялись они с герцогом вместе.
А вот предложение пустить ему кровь возмутило Генриха столь сильно, что он почти уже проснулся и сел на постели, дабы объяснить некоторым из присутствующих, что даже в столь ослабленном состоянии он успеет пустить кровь первым, если у лекаря не хватит инстинкта самосохранения, чтобы приблизиться к постели «умирающего» с ножом или пиявками.
Не успели. Ни лекарь, ни Генрих. Но вовсе не потому, что первый одумался, а по причине того, что абсурд из полубредового сна герцога Хайбрэй выплеснулся в его же реальность, принимая облика капеллана, чей голос даже нерелигиозный Найтон не спутал бы ни с чьим другим. Вероятно потому, что королевский капеллан умудрялся присутствовать почти во всех аспектах жизни герцога Хайбрэй и его семьи. Подумать только, он даже чуть было не увязался в спальню за новобрачными, пространно рассуждая о том, что прежде консумация брака происходила при свидетелях, дабы ни у кого не возникало вопросов в чистоте невесты. К счастью для капеллана, сам Генрих его рассуждений не слышал, о них герцогу Хайбрэй доложил Уилл Шелтон в промежутках между приступами неконтролируемого смеха, но сам эпизод лорд-регент запомнил накрепко, дав себе зарок дважды оглядываться через плечо, запирая дверь спальни.
Жаль, сегодня болезнь притупила его осторожность.
«Ваша Светлость, болезнь - проявление воли Создателя, он недоволен поступками лорда Найтона. Нужно покаяться и усердно молиться - никакие иные средства не спасут умирающего».
Да они сговорились?! Впрочем, Леттис Генрих вычеркнул из списка заговорщиков вскоре после отпора, который герцогиня дала церковнику, явившемуся его отпевать. Лорд-регент без сознания? Кстати, а почему бы и нет? Может тогда капеллану с лекарем надоест его делить и они уйдут? А против Леттис с холодным компрессом Генрих возражений не имел. Главное, чтобы она не заболела… Рука женщины коснулась его руки и герцог не удержался, ободряюще сжимая её пальцы. Переживает? Чёрт, хоть с ним и приключилась обыкновенная простуда, это приятно. Куда приятнее, чем можно было вообразить. Забота – один из компонентов любви, а если Отец-Создатель недоволен неслыханной наглостью герцога Хайбрэй, вознамерившегося любить в браке второй раз, значит… а ничего это не значит. Кто знает, что на уме у небес?..
«Ваша Светлость...»
А вот этот голос не принадлежал ни лекарю, ни капеллану, ни самой Леттис. Но откуда здесь взяться леди Ларно? Наверное, монотонная молитва всё же усыпила Генриха и Её Сиятельство просто ему снится. Что ж, почему бы и нет – эта женщина всегда умела удивлять и, что особенно ценно, удивлять в хорошем смысле, оставляя приставку «ну, и что теперь с этим делать?!» для прочих придворных.
«…у меня уже сил нет слушать молитвы. Да и Генрих не хотел бы, чтобы над ним их читали, словно над усопшим… Он почувствовал себя плохо за завтраком. Полагаю, простуда…»
- Простуда, точно, – не без труда разлепив глаза, лорд-регент воззрился на женщин. Леди Ларно определённо ему не снилась, равно как и восхитительно холодный компресс на лбу. Но если Леттис прилагается к компрессу, что здесь делает Её Сиятельство? Уж наверняка не воду пришла сменить или подушки поправить. - Что-то случилось? С Елизаветой? С Эдуардом? - «Со мной?..»

- Я бесконечно тронута Вашей заботой, но не соизволите ли Вы уменьшить пыл...
Кристиана и не ожидала услышать ничего иного от Леттисс. Все правильно, с какой бы стати та стала так беспрекословно доверять пусть и обер-гофмейстерине жизнь и здоровье своего супруга.
Кристиана лишь покорно поклонилась принцессе. Пришло время приоткрыть завесу тайны и дать друг другу чуть больше доверия.
- Ваш супруг болен.
Спокойным, вдумчивым тоном проговорила она, как будто не замечая всех ничтожных попыток Генриха казаться здоровым и сильным мужчиной. И еще и язык показывать не хочет! Вот упрямец! Все бы им покрасоваться перед своими женщинами и построить бессмертного и не сгибаемого рыцаря,  не задумываясь о том, что своей болячкой они могут наградить и ее.
- Нет, я не лекарь. Так же спокойно согласилась она.
На языке крутилось горделивое"Я гораздо лучше!". Да, Кристиане не были чужды тщеславие и самолюбование. Она была совершенно уверена, что не просто знает гораздо больше этих охламонов, строящих из себя знатоков человеческих тел и душ, но и за всю свою жизнь исцелила и спасла столько, что хватит на десять таких лекарей.
- Но вам... придется поверить мне на слово. Так же, как пришлось поверить Тамасу Девантри, которому я правила спину.
О! Не просто правила, а спасла его от участи убого лежачего калеки.
- Так же как Эдварду Девантри, которому я вправляла нос. Так же как Адемару, де Мортейну, которому конь сломал три ребра...
Она могла продолжать этот список дальше, но назвала те имена, кто без труда смог бы подтвердить правдивость ее слов.
- Могу заручится их жизнями и благодарностями, что я не причиню вреда ни вашему супругу, ни вам.
Не слишком убедительно? Кристиана снова бросила взгляд на покрытого испариной Генриха.
- Миледи... вы должны понимать, что есть ряд очень опасных болезней, что начинаются, как простуда. очень опасных, для вашего положения?! Красная болезнь(краснуха). Воспаление гортани(скарлатина). И они могут тяжело отразится на состоянии ваших наследников.
Голос леди Ларно стал более настойчивым и уверенным. Она то уж точно знала, о чем говорит. Ибо на Балморе, было очень в ходу, к роженице подкидывать зараженные красной болезнью пеленки, что бы она как можно скорее откинула или понесла урода.
- Вы позволите мне исцелить вашего супруга, или предпочтете ждать, когда ему станет совсем не хорошо?
Она все таки произнесла это в слух.

Что самое тяжёлое в болезни? Слабость, сковывающая даже те движения, что ещё вчера были чем-то само собой разумеющимся? Жар, мешающий разуму мыслить здраво, а порой и просто мыслить, окуная его в пучину, сходную с безумием? Или же нечто третье, зависящее от конкретной болезни, и отличающее её от прочих, словно черты лица и цвет волос – одного человека от десятков и сотен других? Если бы хоть одна из дам, спорящих сейчас в его покоях, догадалась отвлечься от своего увлекательнейшего занятия и спросить об этом лорда-регента, немедленно получила бы однозначный ответ.
Бессилие.
В любой другой день Генрих живо навёл бы порядок, просто напомнив, кто есть кто. Грубо? Возможно. Зато действенно. Болезнь, что подкралась к нему подобно злоумышленнику, вовсе не повод творить всё, что вздумается, напрочь игнорируя прямые указания. А ещё – его самого. Да, возможно, герцог Хайбрэй и впрямь слега преувеличивал, утверждая, будто бы он здоров и свеж, словно молодая зелень по весне, но неужели же ни одна, ни вторая не понимают очевидного? Как бы не было плохо, он не может ни на миг ослабить хватку. Власть – самый непокорный из всех хищников – тот час же почувствует слабину и вырвется прочь, оставляя в пальцах в лучшем случае клок выдранной из загривка шерсти, а в худшем – иллюзию, будто всё идёт так, как задумано. Власть ради власть? Бессмыслица какая-то. Кто-то ищет её ради денег, кто-то – ради собственного величия, а кто-то не ищет вовсе… но обязан удержать её в своих руках, дабы исполнить своё слово и свой долг.
Слово и долг. Сколь бы умны и преданны не были женщины, ни одной из них просто не суждено до конца понять глубину этих слов. Но это непонимание вовсе не унижает их, ровняя неспособность с ущербностью, оно… просто делает их другими. Взамен открывая нечто такое, что, в свою очередь, недоступно для мужчин. Недоступно вовсе не из-за недостатка ума или преданности…
Тот, кто считает, что жизнь – сложная штука, заблуждается. Жизнь гораздо сложнее и многограннее, чтобы людям вообще было позволено судить о ней. Вот только кто станет спрашивать? И у жизни, и у Генриха Найтона.
Уж точно не леди Ларно и леди Фосселер. Судя по всему, обе женщины считали излишним тратить время на расспросы. К чему, когда вместо этого можно столь увлекательно спорить друг с другом?..
Собственно, этим они и занимались. И вспыльчивая Леттис и внешне спокойная Кристиана – казалось, ещё немного, и с них вообще станется забыть, что они находятся в покоях того, кто по утверждению каждой (пусть бы и сделанному в разное время) болен и нуждается в лечении, а вовсе не в том, чтобы растаскивать их по углам. Ну или же выставлять прочь собственноручно, раз уж слов Его Светлости определённо не хватает.
К слову, об этом.
«…коли Вы считаете себя здоровым, почему бы не позвать слуг самостоятельно?»
Смысл отповеди Леттис дошёл до сознания Генриха не сразу. Её Светлость уже успела покинуть покои и даже её шаги стихли за поворотом, когда ухмылка искривила губы герцога Хайбрэй. С одной стороны он был рад тому, что Леттис наконец удалилась прочь. От заверений в том, что он совершенно здоров, болезнь, обманом уложившая Генриха на лопатки, и впрямь никуда не делась, а значит, могла навредить и упрямице, и ещё не рождённому ребёнку. Пусть лучше злится на безопасном расстоянии, методично швыряя об пол составляющие очередного сервиза расписной глины – благо, в них королевский двор недостатка не испытывал. Зато испытывал в другом. В искренней приязни, которая почудилась Генриху в нехитрой заботе герцогини Хайбрэй. В нежности на кончиках пальцев и в глубине глаз. Голубых, словно невидимое здесь и сейчас небо. В тишине, к которой питает необъяснимую приязнь обыкновенное счастье. Обыкновенное, но вместе с тем и редкое, словно алмазы чистой воды. А ещё – в доверии… Впрочем, доверие – это уже совсем другая история. Главное сейчас в том, чтобы Леттис оставалась в безопасности.
«В безопасности? А в другие дни рядом со мной вообще может быть безопасно?»
Впрочем, не время об этом думать. Сейчас нужно успокоить и выпроводить ещё одну даму, после чего и впрямь позвать слуг, дабы помогли умыться и переодеться. Доверие доверием, но всё же не стоит графине тут оставаться. Не из-за страха перед нелепыми сплетнями, а ради неё самой.
- Томас и Эдвард Девантри, Адемар де Мортейн, – собственный голос всё ещё казался чужим, но Генрих добросовестно повторил имена, перечисленные графиней, привлекая к себе её внимание. - Список и впрямь впечатляет, учитывая, что ныне со всеми этими людьми всё в полном порядке. Насколько я могу знать, разумеется. Поймите меня верно, Ваше Сиятельство. Ни в коей мере не желая умалять Ваших заслуг, я всё же взываю к Вашему благоразумию. Красная болезнь, воспаление… чего Вы там сказали? Разумеется, у меня обычная простуда, которая пройдёт сама по себе не сегодня, так завтра. Но до тех пор и она может оказаться заразной. Оставаясь здесь, Вы подвергаете себя этому риску, миледи. Оно того не стоит, – длинный, по нынешним меркам, монолог весьма красноречиво оборвался кашлем. Голова немедленно закружилась, а перед глазами поплыли круги, но Генрих, всё упрямство которого обратилось лишь к собственному диагнозу и нежеланию допустить даже мысли о том, что существуют иные, сдаваться и не подумал. Сфокусировав взгляд на обер-гофмейстерине, он открыл было рот, чтобы продолжить свои увещевания с терпением, сделавшим бы честь старой нянюшке, как вдруг… - Вы сказали, что сумеете исцелить меня. Но как? И почему Вы уверены, что у Вас это получится, когда даже самые прославленные лекари не всегда дают гарантии на успех? - Очевидно, не только речи Леттис сегодня доходили до сознания Генриха с запозданием. С больши-и-и-им опозданием. - Я утверждаю… я думаю, что у меня обычная простуда. Что заставляет Вас считать иначе?
Несмотря на воцарившееся молчание, вопросы продолжали атаковать лорда-регента один за другим. Часть из них казалась бессвязным бредом даже ему самому, часть вообще не имела никакого отношения к тому, что происходило сейчас, но во главе их всех – как озвученных, так и нет – можно было поставить один-единственный вопрос…
«Что происходит, леди Ларно?»
Со всем оставшимся в его распоряжении вниманием, Генрих взглянул в глаза графини. Вместе с жаром, то затухающим, то разгорающимся с новой силой, в крови лорда-регента распространялось любопытство. Заунывно-болезненное, словно зудящая рана, которую и почесать толком нельзя, и отвлечься от неё не выходит.