…Боль – ослепляющая, рваная, острая, пульсирующая, раскалённая добела – все тысячи оттенков крепко держали его в своём плену вот уже… сколько? День? Неделю? А, может, целую вечность? Роберт не помнил. Память вообще капризная дама, не желающая уживаться с болью, в отличие от него самого. Впрочем, если взглянуть на проблему под другим углом, у Роберта и выбора, в отличие уже от неё, не было. Пожелай он скрыться в тумане забвения – тот час же упал бы и умер на обочине и дороги, и жизни, а добрые хельмовчане обратили бы на него внимание, лишь когда учуяли смрад, исходящий от некогда сильного тела.
Теперь же тело это немилосердно болело. Несколько колотых ран (неопасных поодиночке… да и вместе, чёрт бы их побрал, не достаточно сильных, чтобы, если уж на то пошло, оборвать агонию Роберта), сломанные рёбра (каждый вдох отдавался болью и Роберт быстро освоил искусство дышать через раз), россыпь кровоподтёков по всему телу (безусловно, меньшая из всех бед), заплывший глаз (который вполне себе претендовал на беду самостоятельную, потому как здорово сужал мир вокруг Роберта в то время, как всё остальное не менее «здорово» ограничивало его подвижность) и переломанная в двух местах рука, висевшая плетью (хоть в одном повезло – рука была левая, а значит… да ничего это не значит: если кто-то вздумает добить его, чтобы беспрепятственно пошарить по карманам, условно здоровая правая вряд ли поможет ему отбиться) - пожалуй, каждую боль в отдельности он ещё мог бы стерпеть, но вместе… терпел тоже. Уж очень сильно Локвуд хотел жить. Зачем? Хороший вопрос.
Жизнь, которая была у него ещё несколькими днями ранее, осталась далеко позади. Она упала в пыль и больше не поднялась на одной из главных дорог, ведущих в Хайбрэй. Вернее из Хайбрэя. Казалось бы, незначительное уточнение, но для Роберта оно было основополагающим, как и для всякого, кому путь в столицу был заказан. Казалось бы, боль должна была заглушить его злость, однако Роберт не удержался от того, чтобы скосить уцелевший глаз на грудь. Там, сквозь прорехи в рубахе, отчётливо виднелась она – печать его проклятия, свежий ожог клейма, который отменял всю его прежнюю жизнь, словно её и не было.
Ложь. Была. Роберт Локвуд, правая рука Великого Инквизитора, некогда выслеживающая для него ведьм, продолжал жить ради того, чтобы это оставалось правдой. Его упрямства хватит ещё на шаг, а после – ещё на один. Ради того, чтобы в этом треклятом мире остался хоть кто-то, кто помнил: он жил. Пусть бы этим кем-то и будет он сам.
Мимо промчались всадники, едва скользнув по бродяге взглядом. Ещё недавно они склонились бы перед ним, а теперь… Роберт даже не понял, что именно ударило его по затылку. Боли больше не стало, лишь земля вдруг устремилась ему навстречу. Многолетняя выучка дала о себе знать – тело попыталось сгруппироваться, дабы смягчить удар… Не вышло. Сознание покинуло его, когда боль в сломанной руке, на которую и упал Локвуд, огненным цветком охватила его, торопливо пожирая плоть и обнажая кости. Словно один из очистительных костров, зажжённых им прежде…
…Боль. Она вновь опередила сознание, возвратившись к Роберту на порядок раньше. Возможно в мире, который больше не принадлежал ему, прошло мгновение или же два, но для того, чьё тело всё ещё горело в пламени, минула вечность. С трудом разлепив уцелевший глаз, Роберт попытался осмотреться. Не вышло. Куда бы его не занесло, место это утопало во мраке, и лишь далёкая лучина оставляла шанс на то, что бывший инквизитор нашёл себе пристанище не в братской могиле, куда его швырнули, не желая ждать, покуда он станет пригоден на корм червям. Время отныне тоже ему не принадлежало. Остался лишь он сам, его боль и его воспоминания, центральное место в которых занимала… она?! Быть того не может. Или всё же может, и пряди цвета огня и расплавленной меди впрямь коснулись его лица и измученной руки?
- Кейт… Кейтлин… – С губ, попытавшихся улыбнуться, само собой сорвалось любимое имя. То, ради которого стоило жить.
Жить?.. Роберт бредил. Определённо бредил. Ведь его Кейт мертва. Убита. Он помнил это даже сквозь пелену боли, искажающей все прочие воспоминания, ведь Роберт… он и был тем, кто её убил. Как и десятки ведьм – истинных, а не оклеветанных – до неё и после. Помнится, он гордился этим прежде. Тем, что карал лишь тех, кто и впрямь того заслуживали. Как и его Кейт. Она клялась, что любила его, и Роберт отвечал клятвой на клятву, а любовью на любовь… вот только ведьмы не умеют любить, а люди, очищающие мир от их скверны, не должны любить ведьм. Быть может, именно этот грех оставил клеймо на его теле, начисто выжигая душу? Кейт… его Кейт мертва, а это…
- Кто ты? – Вопрос шёпотом скатился с губ и тот час же утонул во мраке. Но Роберт и не думал сдаваться. Он, чёрт бы его побрал, никогда не умел сдаваться. А ещё – отступать. И смиряться, по правде, у Роберта тоже выходило из рук вон плохо. Но кому теперь есть дело до его смирения, когда вчерашние братья всё же поставили его на колени, прежде чем выжечь клеймо отступника на его теле? Уж лучше бы сожгли его самого – видят боги, отвернувшиеся от Роберта – это было бы милосерднее… Но милосердие отныне тоже ему не принадлежало. А что принадлежало? Воспоминания с медно-рыжими локонами. И имя. Особенно имя, которое не могло, не смело принадлежать кому-то ещё. - Ты не Кейт… а кто?..

[AVA]http://funkyimg.com/i/2qzwP.gif[/AVA][NIC]Robert Lockwood[/NIC]

Отредактировано Henry IV Knighton (2017-03-20 17:43:18)

[AVA]http://funkyimg.com/i/2qzwP.gif[/AVA][NIC]Robert Lockwood[/NIC]
Боль, что прежде не желала оставлять Роберта в покое ни на миг, словно страстная любовница, изголодавшаяся по ласке, теперь накатывала на него волнами. Пока голова мужчины покоилась на подушке, она отступала, приглядывая за своим подопечным издалека, и лишь изредка касаясь его измученного тела самыми кончиками своих раскалённых добела пальцев. Словно бы говорила: ты – мой, и никуда от меня не денешься. Но стоило Локвуду пошевелиться, как боль набрасывалась на него, словно свора свирепых гончих, где сильнейшие дрались за право перегрызть ему горло, а те, что послабее, в это время терзали свою жертву, норовя запустить зубы как можно глубже. С губ Роберта против воли – той, что ещё поддерживала в нём жизнь – сорвался стон, когда он встретил на пути преграду из грубой верёвки, подавшись было за рыжеволосой, которая не была Кейт. И «его» она тоже не была. Не принадлежала…
Зато сам Локвуд, похоже, теперь принадлежал этой девочке. Не как мужчина – как кукла, с которой малышке нравится возиться, бинтуя своего «сыночка» лоскутами ткани. Нравится? Нет, это слово категорически не подходило ситуации, в которую угодили они оба. Рыжеволосой не нравилось, она только лишь выполняла свой долг.
Перед кем?
Роберту малышка не задолжала, разве что Кейт. Но у его мёртвой возлюбленной вряд ли нашлись бы основания навязывать заботу о нём молоденькой ведьме. Не после того, что он с нею сделал…
…и что ещё сделает с другой рыжеволосой, если боги помогут Локвуду подняться на ноги. Его собственный долг не оставлял места благодарности, а значит…
Клеймо, которое Роберт растревожил своим движением, отозвалось глухой болью там, где прежде было сердце. Его долг выплачен. Даже с процентами. А взамен свои же бросили его подыхать на обочине, наверняка ещё и посмеиваясь вслед. Как смеялись они и в тот день, когда на помост поднялась очередная ведьма – босая и рыжеволосая. Лишь Роберт ни тогда, ни сейчас не разомкнул губ. Но если и он умер десять лет тому назад, почему сейчас столь отчаянно цепляется за жизнь?..
Не за жизнь, но за память, которая умрёт в один день с Робертом. А этого ни в коем случае нельзя допустить. Прежде, чем отдать воспоминания кому-то ещё.
«Похвально, что ты помнишь имя моей сестры, инквизитор».
Пожалуй, залепи рыжеволосая ему пощёчину или же начни с остервенением терзать его измученное тело, Локвуд и то удивился бы меньше. Да и страдал бы – тоже.
Сестра… У его Кейт была сестра? Нет, не так. Это Кейт была, а сестра – есть. Вот же она, такая же тонкая и рыжеволосая, с теми же голубыми глазами, что глядят с ненавистью, способной утопить в своём омуте весь мир заодно с ним самим.
Ненависть. Роберт ощущал её кожей. Словно клеймо, выжженное на его груди. Жидким огнём она растекалась по телу, не пропуская ни дюйма, ни волоска.
А между тем ведьма смеялась. Смеялись её глаза цвета ясного летнего неба. Её губы – единственное, что отличало лицо девочки от лица Кейт – смеялись тоже. И её гневно раздувающийся нос. И щёки, пунцовеющие презрением. Длинные волосы, плащом укрывающие плечи и спину. Ну и, конечно, смеялись руки, которыми эта девушка-без-имени, сестра Кейт, подносила какое-то питьё к его губам. Кажется, Роберт дёрнулся, когда первые капли коснулись разбитых губ, и ненависть в глазах рыжеволосой окрасилась злобой.
«Я же сказала, что не убью тебя сейчас. Пей, я не желаю, чтобы ты сдох сейчас».
- И не завтра, я помню, – прохрипел Локвуд, когда девушка всё же заставила его выпить отвар. Кашель сменился смехом – хриплым и каркающим, отчасти безумным. Он любил Кейт и сам же оборвал нить её жизни. А её сестра ненавидит его за это и спасает. Что не так с ними обоими? Или не с ними, но с миром, где угораздило заблудиться и ведьму, и инквизитора? С миром, чьи законы противоречат самой жизни? Быть может, в этом и есть его проблема – и мира, и человека?
- Благодарю тебя, малышка, – одними губами прошептал Роберт, погружаясь в забытьё сна, что растекался по телу вместе с болью, ненавистью и зельем, наверняка будучи смешанным с чем-то из них. - Я выживу. Ради тебя.
«Пусть бы и для того, чтобы ты сама могла убить меня, малышка. Но позже. Мне ещё нельзя умирать».
А после сон сбил его с ног, и Роберт погрузился во тьму. Боль обиженно проводила его взглядом и терпеливо уселась в углу, дожидаясь, покуда пациент (общий, один на двоих с рыжеволосой ведьмой) вынырнет на поверхность утра. Ну, или же заблудится в темноте, перепутав дно и поверхность. А, впрочем, нет, этот не заблудится. Роберт Локвуд привык держать слово и привычка эта столь глубоко укоренилась в нём, что даже жизнь в качестве цены не остановила его руку. Чужая жизнь. Та, что была ему куда дороже собственной.

Джудит. Роберт так и не вспомнил, кому принадлежало это имя, хотя оно добросовестно пульсировало болью у него в голове всю ночь. Или не ночь, а того больше – Локвуд не ведал, как долго длилась та вязкая тьма, в которой он тонул, то и дело норовя погрузиться с головой в жидкий огонь. Он плескался у самых губ, вынуждая держать голову задранной к небу, наверное, именно потому она и болела столь немилосердно, что заглушала собою даже ту боль, которую причинял ему огонь, добравшись до мышц и нервов, когда последняя хлипкая преграда – кожа – оказалась сожжена им дотла.
И всё же, кто такая Джудит? Одна из тех, кого он отправил на костёр? Но их имена сгорали вместе с ними, занимаясь прежде, чем волосы. Или трактирная девка, что согревала ему постель? Нет, этих Локвуд и не запоминал, прогоняя прочь сразу же, когда в них отпадала нужда. Бездомная сука, которую Роберт изредка подкармливал, стараясь делать это украдкой, дабы ни в чём не повинная тварь не очутилась в списке его приязней, с недавних пор ставшем списком из слабостей? Вот только имени у неё не было, а если и было – откуда бы Локвуду его знать?
«Джудит. Кто же ты, Джудит? И почему я должен тебя вспомнить? Для чего вообще мне тебя знать? Я мёртв, милая Джудит, или же вскоре буду мёртвым… Ну а ты? Ждёшь меня на той стороне или провожаешь на этой?»
Больно. Если бы не было так больно, он бы вспомнил, обязательно вспомнил. Зачем? Наверное, для того, чтобы ушла эта боль. Замкнутый круг? Должно быть, это смешно – недаром ведь смех-кашель сорвался с губ Роберта битым стеклом и догоревшими углями…
…Проснулся Роберт с рассветом – привычку, выработанную за четверть века, невозможно  сломать так же легко, как кости – и долго шарил взглядом по стенам и потолку, всякий раз начиная и заканчивая «путешествие» окном, через которое в избушку заглядывал мир, словно бы любопытничая: а не сдох ли он ненароком? Роберт, не мир. Забавно. Следуя заветам инквизиции, Локвуд всегда считал, будто бы защищает мир от магии, а теперь, когда «защитник» не в состоянии и рукой пошевелить… Обидно не было. Было смешно. В том числе и от того, за какие дутые идеалы Роберт цеплялся, дабы хоть сколько-нибудь приподняться и над теми, кого он защищал, и над теми – от кого. Едва оцарапав, сталь кинжала выпустила из них весь воздух, и… ничего не осталось. Кроме имени. Джудит? Нет, другого.
Ладно, а Джудит-то кто? Быть может, малышка, сестра Кейт, расскажет?
Нашарив ведьму взглядом, Роберт попытался было позвать её, но голос отказался подчиняться ему, предав, как и все остальные. Тогда мужчина попытался приподняться на локтях, совсем позабыв про то, что левая рука категорически для этого не годится, и… тьма, из которой он едва выбрался, радостно рванулась ему навстречу. Смешная  и нелепая в своих попытках обогнать боль.
Второе пробуждение приключилось с Робертом уже поздним утром. Сперва боль и жар сделали по шагу назад, и он начал слышать: лёгкие шаги молодой ведьмы, уютное потрескивание дров, звуки готовки, которые ни с чем не спутаешь, даже если в твоём собственном доме отродясь никто не возился у очага, и журчание воды, на которое недовольно отзываются высушенные солнцем травы. Затем вернулось обоняние, и носа тут же коснулся дразнящий запах жаркого. Дразнящий даже не смотря на то, что Роберта чуть не вывернуло наизнанку – тело есть категорически не хотело, единственное, что ему было нужно, это покой, и желательно абсолютный. Но человек – это не только его инстинкты, но и разум. А разум недвусмысленно говорил, что нужно поесть, раз уж они на пару с памятью решили драться за жизнь, так и норовящую ускользнуть меж пальцев. Для чего? Что бы успеть то, на что вечно не хватало времени. И безрассудства.
Последним к Локвуду вернулось зрение… или же он просто догадался разлепить глаза? Не важно, главное, что пришлось закрыть их вновь почти сразу же – свет, льющийся из настежь распахнутых окон, был настолько ярок, что боль, пульсирующая в голове, устремилась ему навстречу, не особо следя за тем, куда и как ступает.
«Проснулся? Что болит? Сколько пальцев я показываю?»
Почуяв прикосновение тени к своей коже, Роберт осторожно приоткрыл один глаз (от второго – заплывшего – толку, по правде сказать, было чуть).
- Малышка?.. – Гримаса, исказившая его физиономию, в лучшие времена звалась улыбкой и, как говорили, нравилась женщинам. Вот только его малышка не женщина – медноволосая девочка, вооружённая поварёшкой и ненавистью. - Ты здесь. Не ушла. – Речь Локвуду давалась с трудом – похоже, Роберт уже и забыл, как это делается. Пришлось, ведь иначе из него вырвали бы правду, принадлежащую им с Кейт, а отдавать её вчерашним братьям – всё равно, что глядеть, как пламя во второй раз обнимает его женщину, надменно оглядываясь через плечо: ну, и что ты сделаешь?..
Прикосновение тонких девичьих пальцев ко лбу Роберт почувствовал только в тот миг, как оно прервалось, да и то лишь «благодаря» послевкусию из сожаления – боль отступала, словно огня опасаясь рыжеволосой. Но боль и сама состоит из огня? Всё верно, однако же кто осмелится заявить, что стихия всегда неизменна? Уж точно не инквизитор, который знал в этом толк.
Ну а малышка знала толк в убеждениях. И в поварёшках. Пожалуй, Роберт расхохотался бы, если бы не короткий осмотр, за время которого боль измотала его настолько, что Локвуд и сам не понял, каким чудом ему удалось не закричать.
«…я не делаю тебе больно намеренно».
А хоть бы и так, что с того? Она в своём праве, его малышка – девочка, что боролась за жизнь не меньше самого Роберта. Не только за его жизнь, но и за свою собственную. С тех самых пор, как появилась на свет ведьмой.
«Не дергайся. Я не причиню тебе вреда».
- Я верю тебе… – из последних сил прохрипел Роберт, прежде чем мир вокруг взорвался болью.
Сперва она ослепила его, сбила с ног, навалилась на грудь, не позволяя дышать. Затем отстранилась, дабы полюбоваться со стороны на то, что в итоге осталось от некогда сильного человека. А после коснулась клейма на груди, с сожалением убирая прочь руки. Боль или девушка? Знать бы ещё – как отличить одно от другого…
«Сможешь жить с тем, что тебя исцеляет ведьма, инквизитор?»
- Я не инквизитор, – обессилено выдохнул Роберт, когда к нему вернулась сама способность дышать, - больше не инквизитор. Но я смогу. Жить. Но сперва – выжить. Не сомневайся во мне, малышка… Кто угодно, только не ты. – Отчего-то это было важно ему, бесконечно важно. Почти так же, как и выжить, раз уж Локвуд дал слово этой смешной рыжеволосой девочке, бестолково размахивающей поварёшкой. Она быстрее него? Пока что так оно и есть. Но уже завтра ситуация изменится с точностью до наоборот, и что тогда она будет делать? Постарается убить, как и намеревалась? Жаль… Жаль будет убивать её. Да и Кейт это огорчит, в каком мире не ожидала бы его возлюбленная.
- Ты собиралась накормить меня, малышка, – сосредоточенно напомнил Роберт, прислушиваясь к отголоскам боли, рассеянно блуждающей по его телу. Сейчас она стала слабее, позволяя разуму проясниться, но надолго ли это затишье? Кто знает?.. Надо воспользоваться им как можно более продуктивно.[AVA]http://funkyimg.com/i/2qzwP.gif[/AVA][NIC]Robert Lockwood[/NIC]

[AVA]http://funkyimg.com/i/2qzwP.gif[/AVA][NIC]Robert Lockwood[/NIC]
Милость, которую, скривив хорошенькое личико, оказала ему малышка, рассмешила Роберта до хриплого кашля, сорвавшегося с его губ. Неужто эта смешная девочка и впрямь считает, что такому, как он, в радость слышать своё имя? То, которое он проклял и собственноручно швырнул в костёр, на котором сгорала его возлюбленная? Кейт больше нету, а значит нету и имени, которое лишь она имела право как произносить вслух, так и выкрикивать, охваченная страстью. Страстью? Вряд ли кто-то решится поспорить с тем, что огонь – самая страстная среди всех стихий. Но не она всплывала в памяти, разбуженная запахом любимой им женщины, совсем не она… Память – вот его наказание. Вечное, словно течение времени в мире людей.
- Я запомнил твоё имя, малышка, – проговорил Локвуд, когда кашель перестал пузыриться на разбитых губах, подобно соли разъедая их смехом. - Но «малышка» куда больше подходит тебе, значит так я и стану тебя называть.
Разозлится? Ударит? Зашипит рассерженной кошкой или водой, что ненавидит касаться раскалённой до бела стали? Какая, в сущности, разница? Боль – какой бы она не была – всего-навсего напоминание о том, что тело ещё живо, а дух упрямо цепляется за жизнь. А гнев… его малышке идёт сердиться и хмуриться. Так она сразу становится взрослее, напоминая о той, другой, что навсегда осталась в прошлом. Хорошо это? Плохо? Без разницы. Даже у недостойных жить могут быть свои маленькие слабости.
К примеру, еда. Его малышка со взъерошенным именем «Джудит» не бог весть какая повариха (в своей позапрошлой жизни, той, что была у него до Кейт, Роберт ел и вкуснее), но Локвуд глотал горячий суп с торопливой благодарностью бездомной собаки, которую сердобольная трактирная служка вышла накормить тем, что осталось в котле. Пожалуй, был бы у него хвост, он повилял бы им с превеликим удовольствием. Но хвоста не было, как не было и желания спорить со знахаркой, когда та велела выпить отвар. Локвуду и впрямь нужно спать. Его возлюбленная обещала, что будет навещать его во сне…

…Она и навещала. Почти каждую ночь на протяжении недели танцевала для него, изгибаясь подобно языкам пламени. Они танцевали вместе. Огонь и нагая рыжеволосая женщина, прекраснее которой Роберт никого не встречал в своей жизни. А он – инквизитор – вынужден был топтаться в стороне, не в силах приблизиться к ним, обнять и сгореть вместе. Сгореть? Нельзя. Так говорила его Кейтлин, с ангельским терпением раз за разом напоминая о том, что держит его по ту сторону вечности. Права она, как никто права… но жизнь без неё – та ещё пытка. Как и воспоминания. А, впрочем, не будь их, Локвуд уже давно сдался бы, опустил руки и… что бы тогда произошло с ним? Да какая, в сущности, разница? Уж ему самому точно нет никакого дела.
Зато дело было до кое-чего другого. Казалось бы мелочь, но до чего же приятно осуществить её самому, не прибегая к унизительной помощи рыжеволосой. О да, слабость унизительна во всех её проявлениях. Особенно для того, кому она в новинку.
Уже шнуруя штаны, Локвуд заметил краем глаза белую ночную сорочку, пузырящуюся вокруг колен рыжеволосой… и едва не рухнул там же, где и стоял. Расстояние и предрассветный сумрак скрасили различия, с головой окунув Роберта в прошлое, в тот его день, что разделил всю жизнь на счастливое «до», полное любви, надежд и планов, и серое, безрадостное «после», где каждый новый день в подробностях повторяет день предыдущий. Кейт. Не Джудит. Именно её и увидел Роберт на пороге лесной избушки, затерянной посреди мира. Именно она озиралась вокруг, разыскивая… кого? Неужели его?! Сердце забилось чаще, а ноги сами собой сделали несколько шагов вперёд… а после видение подхватил порыв ветра и унёс прочь. А может, выронил, и оно запуталось в кронах деревьев – так высоко, что и не достать? Во всяком случае, не сейчас. Сперва злосчастная рука должна перестать ныть, а малышка – гневно сверкать на него глазищами. Не то, ни другое невозможно, если поверить её гневным речам? Пусть так. Всё равно она забавная, когда злится.
«Тебе нельзя вставать! А если бы ты там свалился, как бы я тебя нашла?»
«А ты бы искала, малышка?»
Ответ пришёл сам собою. Искала бы. Обошла бы весь этот бескрайний лес, добросовестно проверила бы под каждым кустом… Зачем ей это? Только для того, чтобы убить? Хорошо бы так оно всё и было, потому как угрозы рыжеволосой спасительницы таяли день ото дня, словно снег, позабытый рассеянной зимою в марте месяце. Словно привычка, что теряла смысл, пусть бы и оставалась ритуалом.
- Я дал тебе слово не умирать, малышка, а значит не умру, во что бы то ни стало, – улыбка выдала облегчение, когда Локвуд перенёс часть своего веса на отважно подставленное плечо. Вот уж верно – малышка. И хрупкая, словно фарфоровая куколка, что глядит на прохожих из окон игрушечной лавки любопытным, но немигающий (а иначе не миновать ей разоблачения!) взглядом. Откуда в этой девочке столько силы, как физической, так и моральной?.. Дурацкий вопрос, если вспомнить её сестру. Это у них семейное.
- Не бросишь, – уверенно мотнул головой Локвуд, подмигивая малышке исцелённым её припарками глазом. - Иначе, как ты потом сумеешь найти меня? Найти и убить… да, я помню. А что, если у тебя не выйдет? Убивать – сложно. Всякий раз, отнимая чью-то жизнь, отнимаешь частичку собственной… – Ну или же всю без остатка. Именно так и случилось с ним самим, когда жизнь в глазах Кейт потухла подобно неосторожному угольку, чьё любопытство заставило его выглянуть из очага и отправиться исследовать окрестности. - Ты уверена, что справишься, малышка? И… у нас есть что-нибудь съестное? Я голоден. Может, ты чего-нибудь приготовишь? Уже утро, – взгляд, брошенный за окно украдкой, свидетельствовал не в пользу этого утверждения, но чем чёрт (или малышка) не шутит?.. - Ну, почти утро.

Привычно проигнорировав просьбу (вернее, требование – столь грозным малышкам не положено просить!) не называть Джудит эээ… малышкой (глупость какая! А как же тогда её называть? По имени? Но зачем, когда «Малышка» идёт рыжеволосой куда больше?..), Роберт глубокомысленно уставился на поварешку в её руках. Серьёзное оружие, ничего не скажешь. Вчерашние браться в едином порыве сдохли бы от хохота, доведись им увидеть этот поединок. Невысокая девчушка с черпаком наперевес гоняет по площади профессионального убийцу под свист и улюлюканье толпы, делающей ставки – та ещё битва тысячелетия! Какая же она смешная, его малышка…
Его? Нет, чужая. Вздумай кто-нибудь спросить об этом саму девушку, наверняка она уже вскинула бы подбородок – столь стремительно, что медно-рыжие волосы плащом взметнулись бы за спиной – и заявила что-то вроде «я – своя собственная!», держась за поварёшку, которую, похоже, совершенно искренне считала лучшим аргументом в любом споре, вот только… люди никогда не принадлежат себе. Сперва родителям, потом возлюбленным, и наконец – детям. Но если их нет, то кому? Да мало ли найдётся желающих? А среди них непременно отыщется и тот, кто сумеет подкрепить своё «хочу» силой или иными аргументами. Настоящими, в отличие от поварёшки. Проклятие, и далась же она ему!
С трудом подавив желание отнять орудие мщения из тонких пальцев и сломать его о колено (даже в нынешнем состоянии Локвуд был на это способен), Роберт заставил себя не просто слушать её голос, но и слышать, одновременно с малышкой вплетая слова в венок предложения.
- У тебя хватит сил?.. – Переспросил он, наблюдая за тем, как рыжеволосая натягивает платье и кутается в платок. Неужели так обиделась на «малышку», что и не покормит? - Нет, сил-то у тебя, может, и хватит, ну а решимости? Буйвол силён, но как часто он даёт сдачи своему обидчику? Ну а крыса… мелкая и незначительная, в сравнении с буйволом так и вовсе незаметная… скажи, тебе доводилось видеть, как загнанная в угол крыса бросается хоть на кота, а хоть на человека, целя прямиком в сонную артерию? – Пальцы относительно здоровой руки коснулись шеи, прочерчивая линию вплоть до ворота рубахи, рассеянно и будто бы даже с сожалением пульсируя в унисон жизни. - Хотя, где бы тебе это видеть, малышка? Да и от крысы в тебе столько же, сколько во мне – от благородного лебедя. Ты не хищник, малышка, как и твоя сестра… не была хищником.
С кем Локвуд сравнил бы себя? В подобных ему слишком много намешано, чтобы выделить что-то одно. К слову, крыса в этом списке, несомненно, присутствовать будет. Большая, злая, с красными, точно угли, глазами, и остро отточенными лезвиями зубов.
«Сонная артерия, малышка… Довольно просто царапнуть кожу острым ножом. А дальше кровь сама найдёт выход».
- Ты не убийца, малышка. Ни сейчас, ни в воображаемом тобою «потом». Но ты всё равно попытайся. Если к тому времени я закончу с делами, даже дам тебе пару уроков и… может быть, не стану слишком мешать.
Улыбка – беззаботная, дерзкая, в меру лукавая – коснулась губ Локвуда. Кейт бы понравилось. Наверняка она бы даже улыбнулась в ответ… прежде чем прильнуть к губам поцелуем…
…Ни рассуждения, ни воспоминания не помешали поймать пучок трав, которые рыжеволосая бросила ему с другой стороны стола.
- Это завтрак? – Невозмутимо поинтересовался Роберт, разглядывая «снаряд» с таким видом, будто на обед его ожидала охапка сена. Забавно, а ведь угадал! К счастью – почти.
А ведьма-то и впрямь знала своё дело: мелкая работа – самое то для едва сросшейся руки. Сосредоточенно подвинув к себе миску, Локвуд принялся потрошить траву с таким прилежанием, словно бы за один сорванный лист с его личного счёта, выставленного небесами (или всё ж таки преисподней?..) списывалась одна смерть… Да, маловат-то пучок. Таких ещё два, а то и три надо…
…Хлеб с молоком – надо же, а ведь он и забыл, до чего это вкусно! И уютно, совсем по-домашнему. Впрочем, если принять во внимание, с каких пор у Локвуда не было дома, провалы в памяти вполне объяснимы. Ещё миг, и он сможет почувствовать отголосок счастья, которым было приправлено тесто. Ещё миг и…
…больно. Проклятие, до чего же это уже надоело! Как и привычка, от которой больше нет толку.
«Кричи, если тебе больно».
- Что? Прости, малышка, но я не умею. – Пустая бравада, или Локвуд и впрямь разучился кричать в тот день, когда… чёрт, а ведь так оно и есть. Если крик слишком настойчиво рвётся наружу, но так и не находит выхода, он умирает. От недостатка воздуха, который столь жадно пожирает пламя, которому всё мало – сколько бы дров, и сколько бы жизней ты ему не скорми. - А боль… она нужна мне, оставь, как есть. – Как объяснить этой солнечной девочке, что боль – единственное, что Роберт ещё способен чувствовать? Ну а во что превращается человек без чувств… не только ей, но даже ему определённо не захочется знать. Прежняя жизнь, изломанным телом забытая на дороге, должна отзываться болью на коже, в костях и у основания черепа, потому как было в ней и то, что всё ещё нужно.
Пустая или же нет, привычка в конечном итоге и делает человека тем, кто он есть. Или кем должен быть. Не важно.
Ворчание девушки вызвало улыбку (или же только её тень?). Рука сама собою сжала тонкие пальцы малышки поверх флакона, который она протянула с безмолвным требованием выпить. Запасы она считает?.. Смешная. Такие, как малышка, теряют способность к счёту, втолковывая смерти, отчего не отдадут ей ту или иную жизнь.
- Возможно. Но потом я помогу тебе сделать новые. По-моему, это справедливо, малышка, тем более, что убить меня ты всё равно не сможешь… – Всё верно. И даже отравы в еду добавить не догадается. Отважная малышка, гроза поварёшек! Она ведь наверняка вообразила себе так называемый «честный бой», не ведая и сотой доли уловок «честности»?.. - Разве что я научу тебя – как. Что скажешь? Позволишь дать тебе несколько уроков? Скажем, дня через два, когда я буду твёрдо стоять на ногах.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2qzwP.gif[/AVA][NIC]Robert Lockwood[/NIC]

Отредактировано Henry IV Knighton (2017-05-30 23:04:01)

Её злость, из-за которой страдали ни в чём не повинные овощи, веселила Роберта, словно хмель, ударивший в голову: с одной стороны ты отдаёшь себе отчёт в том, насколько нелепо всё, что ты делаешь под его властью, но с другой – до чего же смешно!.. И сердитый взгляд, и небрежно обронённое «пьянь», и попытка самоутвердиться, почесав кулаки о чужую физиономию (последнее, как правило, смешнее всего – как бы ни был пьян Локвуд, своим телом он владел на отлично, чем далеко не всегда мог похвастаться его трезвый противник). Малышка не пила, быть может, оттого и злилась? Впрочем, немного злости ещё никому не вредило. Злость – это азарт, впрыснутый в кровь, когда сердце и разум начинают действовать воедино во имя желания одержать верх. Над кем? Уж не над своим ли хозяином? Возможно, что и так, однако спустя отведённые Робертом дни эта азартная злость понадобится его Малышке, дабы… не одержать верх, нет (как бы виртуозно рыжеволосая не умела обращаться со своей поварёшкой, ну, или чем там ещё?.., ей не одолеть того, кого учили драться, сколько он себя помнит), но попробовать. И, быть может, даже подойти непозволительно близко к черте, за которой жизнь уступает смерти с той же неотвратимостью, что и победа – поражению.
А кричать Роберт так и не стал. Не тот это навык, которому ему хотелось бы научиться. Даже ради тёплой Малышки, которую он ощущал спиной, нежной и одновременно сильной, почти как… Считает, будто её боятся? Пожалуй, что да. Вот только совсем не в том смысле, который польстил бы грозе поварёшек.
«Не будь у тебя боли - ты бы причинял ее сам себе. Какого черта ты в ней постоянно?»
- Это мой дом, Малышка. Единственный, что остался.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2qzwP.gif[/AVA][NIC]Robert Lockwood[/NIC]
Три дня пролетели, словно один. Никогда ещё Локвуду не приходилось столько времени проводить в лубках и повязках, поэтому тело его охотно отзывалось на магию ведьмы, стремясь залечить свои раны ради того, чтобы… да вот, хотя бы ради урока одной особенной девочке с волосами цвета расплавленной меди. Он не поможет ей обрести возмездие, зато обучит хоть как-то заботиться о себе, пока Роберт не… вернётся? Хм… вернётся зачем? Неужто только лишь для того, чтобы Малышка сумела исполнить свою клятву, убив его собственными руками? Впрочем, об этом можно будет подумать и позже, ну а пока…
- Нападай на меня, малышка.
Они стояли на поляне перед избушкой ведьмы в нескольких шагах друг напротив друга. Роберт, что не смотря на громкую утреннюю ссору с рыжеволосой (одностороннюю, потому как ругалась и кричала она – он молчал), был раздет по пояс, и девушка, выбравшая своим оружием шест от метлы. Тем же утром Локвуд, который сам был безоружен (стремясь хоть сколько-нибудь скрасить свои преимущества), предлагал ей выбрать в качестве оружия поварёшку, и бой чуть не начался прямо там, в избушке.
- Ну же, смелей. Чего ты боишься?
Уловка сработала – медно-рыжая коса взметнулась за спиной, когда Малышка бросилась на него. Медленно, слишком медленно, как и большинство тех, с кем Роберту доводилось драться. Или же это его глаза начинали видеть иначе, равно как и тело реагировать скорее, чем на тренировках? Пустой вопрос. Ну кого это сейчас волнует?
Уж точно не Локвуда. Сделав стремительный шаг в сторону (сломанные рёбра отозвались болью, ну и чёрт с ними), он перехватил шест здоровой рукой и крутанул вокруг себя, вынуждая Малышку, вцепившуюся в другой конец шеста, кубарем кувырнуться на землю. Шест рыжеволосая, разумеется, выпустила, вероятно, обидевшись за такое предательство собственной домашней утвари.
Протянув «оружие» девушке дабы она могла подняться, Локвуд безропотно отдал его Джудит.
- Нападая так, как сейчас, целься в корпус, а не в грудь. Так у твоего противника будет меньше возможностей уйти от удара. Ну или времени, что в данном случае одно и то же. – Произнёс он, поводя плечами, дабы почувствовать, как мышцы отзываются на нагрузку (пусть и куда меньше привычной), словно кошка – на ласку. - Но тебе я бы посоветовал целиться в ноги. Удары по коленям, ну или же ниже, довольно болезненны и могут вывести из строя большинство нападающих, дабы потом либо оглушить их, либо удрать как можно дальше от поля боя. В последнем, кстати, нет ничего недостойного, если ты защищаешь свою жизнь. Попробуешь?..
Попробовала. И даже почти удачно раза этак с десятого. Роберт едва успел подпрыгнуть, пропуская шест, а после – рухнуть на землю, сгруппироваться, перекатиться по траве и вскочить на ноги в нескольких ярдах от грозной воительницы. Чёрт, а вот это и впрямь было больно. Видимо, с едва сросшимися рёбрами и рукой в лубках следует обращаться как-то иначе.
- Ты молодец. Кстати, бить туда, куда ты пару раз красноречиво косилась, шестом – не самая лучшая затея. Не попадёшь. Разве что после долгих и упорных тренировок. Лучше коленом, если противник достаточно глуп, чтобы подставиться подобным образом и подпустить тебя близко. Но с этим уроком мы спешить, пожалуй, не будем.

Отредактировано Henry IV Knighton (2017-06-07 16:23:02)

Смешная. До чего же она смешная всякий раз, когда берётся за что-то, чего не то, чтобы не умеет вовсе, но умеет не так хорошо, как… Чёрт, слишком много «умений» для одной мысли. Особенно притом, что выделить стоило лишь одно – способности к целительству и магии. Когда рыжеволосая колдовала, когда готовила отвары и мази, «на глазок» добавляя туда ингредиенты, смеяться над нею не хотелось, чуть менее, чем полностью. Равно как и над всяким, чей профессионализм завораживает своей точностью и отлаженностью, словно часы, созданные с полвека тому назад, но с тех пор не потерявшие впустую и пары мгновений.
«Кейт была такой же, – отстранённо подумал Роберт, поводя плечами и разминая пальцы сломанной руки, досадливо отмахиваясь от атакующей мышцы боли, - могла смеяться, отшучиваться, а то и первая завести разговор, но при этом помешивать зелье строго определённое число раз и, не глядя, доставать из ларца пузырёк с нужной вытяжкой. Что это? Магия или просто Кейт? Магия или малышка?..»
Хороший вопрос. Даром, что двусмысленный. Однажды Локвуд уже стоял перед подобным выбором. За что боги столь сильно ненавидят его, подталкивая к реке, в которую, вопреки народному мнению, можно будет войти и в другой раз, и даже в третий? Пусть Джудит – не Кейт, жертвовать ею Роберту не хотелось. И дело даже не в том, что малышка выходила его, когда братья бросили подыхать, надеясь, что время доделает за них грязную работу. Но эта забавная девочка с медно-рыжими волосами… огонь инквизиции не должен коснуться её. В особенности, если учесть, что верного выбора попросту не существует. Все проиграют, даже если позволят иллюзии обмануть себя. Свету никогда не одолеть тьму, так же, как и тьме не взять верх над светом, кто бы не сортировал людей и чем бы этот «кто-то» не руководствовался. Две стороны одной монеты. Неотделимые. Сложные. И одинаково важные всякому, кто запускает руку в кошель.
«Вот видишь, инквизитор, я быстро учусь!»
- Именно, – без тени иронии подтвердил Локвуд, цепким взглядом следя за «оружием» в руках рыжеволосой. - Ты молодец. Главное, не торопись верить в то, что уж теперь-то и впрямь сможешь постоять за себя. Нет предела совершенству, малышка. Именно эта мысль должна стать для тебя превыше собственных успехов. Потому как в тот самый миг, как ты остановишься, решив «вот это я теперь могу», непременно найдётся кто-то, кто опровергнет это суждение по праву силы. Никогда не недооценивай своего противника, малышка, каким бы слабым, а то и жалким, он тебе не казался.
Пожалуй, Локвуд ещё многое мог рассказать своей нечаянной ученице, однако малышка решила действовать. Впрочем, стоит ли упрекать её в том, что проходят все ученики, испытывая границы своих наставников на недосягаемость? Вот-вот ударит. Что ж, пусть не злится, когда Локвуд…
…не успел. Видел, как зарождается намерение нанести удар в глубине её глаз, как шест приходит в движение, с хорошей для малышки скоростью устремляясь к нему. Знал, что успеет отскочить в сторону, пропуская «оружие» под собою, а после – прыгнет вперёд, словно бы ненароком выбивая его из руки девушки. И даже уже начал действовать, да что там – тело в который раз готово было опередить разум, но… не успел.
Не может этого быть.
Боль. А после ещё удар. И ещё. Он видел, знал, куда она целит, намеревался уклониться, причём, без особых усилий, но тело вдруг решило сыграть с малышкой в тренировочного манекена, набитого песком и опилками. И противопоставить этому нелепому желанию разуму не удавалось решительно ничего.
Роберт Локвуд не раз попадал в переделки. Из некоторых он даже не выбирался, а выползал, выглядя и чувствуя себя немногим лучше, чем в тот день, когда рыжеволосая подобрала его на обочине дороги, но даже тогда никому из противников не удавалось уйти живым. Тренировочный бой – совсем не то же самое, что драка на смерть. Убивать малышку Локвуд, конечно, не стал бы… но и достать себя не позволил бы.
Невозможно. Немыслимо. Невероятно. Уж если инквизиция и знает в чём-то толк, так это в том, как делать своих элитных солдат воистину непобедимыми для простых смертных. Изнуряющие тренировки, эликсиры без этикеток и объяснений, упражнения, кажущиеся бессмысленными, но дающие результат, с которым может поспорить лишь один из десятка опытных воинов… И ни одной малышки. 
Бросок вперёд получился каким-то вялым, на сей раз Локвуд даже на результат не особо рассчитывал. И, словно в насмешку, результата добился: рыжеволосая оказалась на траве, а руки Роберта сжались на запястьях девушки. Вот только вопросов меньше не стало.
«А ну отпусти меня, иначе я стукну тебя в то самое место, куда красноречиво косилась!»
- Тихо. Замолчи. Что-то не так. Надо подумать. – Фразы сделались отрывистыми, а взгляд, устремлённый не на малышку, но вглубь себя самого, внимательным и цепким. Строго говоря, идея у Роберта была, но такая, что категорически не нравилась отступнику, и столь же категорически его не устраивала. Но как? И, главное, когда? Ритуал не могли провести втайне от него – присутствие Роберта в качестве «почётного гостя» было условием обязательным. Ну а подобное забыть невозможно, равно как и вымарать из памяти подручными средствами. Да и пережить, вообще-то… Боги, чего она орёт?! Подумаешь, повалялась немного на травке!.. В конце концов, не на обочине же. Выпустив наконец свою «жертву», Локвуд поднялся на ноги и с недоумением взглянул на ладони, словно бы коря их в предательстве.
Если отбросить «этого не может быть», как несостоятельный лепет, то картина складывалась неутешительная. Особенно, учитывая продолжение, что ещё таилось за линией горизонта, но с каждым сделанным вдохом, с каждым прожитым мгновением становилось всё ближе.
- Я должен уйти. Чем скорее, тем лучше. – Обронил Локвуд, подымая с земли отброшенный шест и, словно на пробу, раскручивая его в руке. Пальцы обманчиво ловко перебирали по древку, словно бы только и ожидая, когда их хозяин ослабит внимание. - Тебе тоже нельзя здесь оставаться. Если всё так, как я думаю, за помощь мне тебя ждёт участь пострашнее огня. Тебе есть куда идти, малышка? Есть кто-то, кто может укрыть тебя? И, желательно, в крупном городе, а не в глуши. Так легче запутать след.
Они уйдут завтра, с рассветом. Роберт проводит свою спасительницу туда, куда она скажет, а сам… Впрочем, ей не нужно знать, куда отправится он сам. Главное, чтобы этой упрямой девочке с медно-рыжими локонами было куда идти.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2qzwP.gif[/AVA][NIC]Robert Lockwood[/NIC]

«Что случилось? Я задела у тебя что-то важное?»
О да! Некоторые люди и впрямь считают самолюбие «чем-то важным». Настолько, что носятся с ним, как с яйцом, рискуя затоптать всякого, кто бросит неосторожный (вернее будет сказать – недостаточно почтительный) взгляд в сторону сей «величайшей ценности». К счастью для обоих, Роберт Локвуд к этой категории умалишённых не относился. В произошедшем его заботило лишь то, что этого произошедшего попросту не должно было случиться. Ради малышки и её безопасности. А то и жизни, если братья (насмешка! с такими «родичами» никаких врагов не надо) зайдут так далеко. А они зайдут – уж в этом-то Роберт мог быть уверен. Не так давно он и сам был по ту сторону.
«Уйти? Куда? Ты же больной! На голову! Тебе нельзя уходить, ты еще недолечился!»
Искреннее негодование малышки помимо воли вызвало усмешку. Её переживания связаны с тем, что убивать «недолеченного на голову» кодекс ведьм не позволяет? Мысли мыслями, но вслух подобного сарказма Локвуд себе не позволил. Она не убийца, его малышка, и никогда убийцей не станет. В мире не так уж и много людей, подобных рыжеволосой. Убивают во имя мести. Убивают ради куска хлеба. Убивают и для забавы. Ну а малышка – не сможет. Скорее всего, даже во спасение собственной жизни. Значит, убивать придётся ему. Что ж, это не сложно. Если боги и впрямь существуют, от души Роберта уже ничего для них не осталось, а значит, и страшиться новых убийств ему не имеет смысла. Спасать уже нечего. И беречь – тоже.
Нечего. Но кого.
- Больным на голову я был всегда, малышка. Ни одно твоё снадобье не способно этого изменить.
Шест в последний раз крутанулся в руке, а после – с силой вошёл в землю, отдаваясь в мышцах болью, пробуждающей прежнюю силу. Даже если тело вновь попробует подвести его, упрямства должно хватить, чтобы выгадать для малышки немного времени. А уж она – сообразительная девочка – должна суметь им воспользоваться.
Между тем, вопросы сыпались из рыжеволосой один за одним. Часть Локвуд попросту упустил, будучи занят своими мыслями и ощущениями, но общий смысл сводился к одному: какого чёрта?! Забавно. Она и не подозревает, насколько близко подобралась к сути в своём шумном, но ставшем таким привычным, почти уютном малышкином гневе.
- У меня нет друзей, – педантично заметил Локвуд, когда рыжеволосая выдохлась и изволила сделать перерыв в своих неумелых угрозах и трогательных нападках, - но даже если бы и были, я бы не привёл их в твоё жилище, в котором и сам всего-навсего гость. Но враги тем и отличаются от друзей, что не спрашивают разрешения. Так уж вышло, что теперь они у нас общие. В смысле, твои стали моими. С тех пор, как я оказался на той обочине, где ты подобрала меня, малышка. – Шест неохотно пошёл вверх, окропляя изумрудную траву крупицами земли. Коричневое на зелёном. Совсем, как грубое домашнее платье, за ненадобностью отброшенное прочь. - У Инквизиции есть способы не только выявлять истинных ведьм среди оклеветанных зря, – строго говоря, Роберт почти не лгал Джудит, протягивая девушке шест от метлы, аккуратно очищенный им от земли. Такие способы и впрямь имели место быть. Другое дело, что использовались они крайне редко ввиду… определённых причин, и невинные сгорали столь же медленно, как и «виноватые». Медленно и мучительно. Клеймо, выжженное на его груди, лишь отголосок той боли, - но так же мои братья весьма хороши в поиске… в данном случае, в поиске меня. Уж не знаю, по какой причине меня не убили сразу, – ложь. Причину он знал. Даже слишком хорошо для изгнанника. Но знание это никак не поможет его малышке. Оно вообще никому не поможет. Оно просто есть, и… ничего кроме. Такое порой случается со знаниями, - но теперь эту оплошность решили исправить. Я не боюсь умирать, малышка, просто… мне пока нельзя. Если бы проблему можно было решить моим уходом, я бы сделал это прямо сейчас, оставив тебя и твоё убежище. В конце концов, мне нужно совсем немного время, чтобы завершить одно дело, а после я сумею сделать так, что Инквизиция меня уже не достанет, – живым. Ну а по ту сторону все равны. Пускай сперва попробуют дотянуться. - Но если всё пойдёт не так, и я попадусь братьям раньше, через меня они смогут выйти на тебя и это место. Не спрашивай – как. Обычные пытки я выдержу, но для таких, как я, у них припасено нечто особенное. И вот тогда лучше бы мне не иметь связи с твоим новым укрытием, малышка. - «Равно как и с тобой. Правда, боюсь, это уже не получится…» - Собирайся. Дня у нас нет. Уходим сегодня.
Оставив рыжеволосую переваривать услышанное (и, как он надеялся, исполнять указания), Локвуд направился к кадке с водой. Неуклюже стянув рубаху, с наслаждением опустил туда голову, а после – плеснул несколько пригоршней себе на грудь. Вода ещё не успела высохнуть на коже, когда Роберт вдруг понял: у них не то, что дня нет, но и часа лишнего в запасе не осталось…
…Он вышел из-за дерева, заслоняющего лесную тропу, и теперь стоял возле него, небрежно опираясь о ствол плечом и словно бы с рассеянностью озираясь вокруг. С рассеянностью и любопытством – настолько живым, сколь вообще могли себе позволить и передать блеклые, словно выцветшие глаза. Невысокий рост, неприметная внешность – такую нипочём не узнаешь в толпе – и опасность, которая для Роберта всегда отдавала чуть гнилостным привкусом застоявшегося воздуха. Застоявшегося в подземных казематах, из которых невозможно выйти. Поговаривали, будто люди сходили там с ума уже на исходе вторых сутк, не умея выдержать ни спёртого воздуха, ни непроглядной тьмы, ни безумия тех, кто обитал в соседних с ними камерах уже многие годы. Лишь слепой смотритель время от времени поднимался наверх, чтобы забрать хлеб для узников и поесть на монастырской кухне. Лишь смотритель… да ещё и вот он. Человек с выцветшим взглядом. Выцветшим там, куда ни разу не заглянуло солнце.
- Ну здравствуй, друг, – негромко произнёс пришелец, убедившись, что его заметили. - А неплохо ты здесь устроился.

[AVA]http://funkyimg.com/i/2qzwP.gif[/AVA][NIC]Robert Lockwood[/NIC]

[AVA]http://funkyimg.com/i/2qzwP.gif[/AVA][NIC]Robert Lockwood[/NIC]
Все дети боятся темноты, вернее, чудовищ, что таятся под её покрывалом в ожидании момента, когда одним молниеносным рывком можно будет вцепиться в жертву и уволочь её за собой. В мир, где есть лишь слёзы и страх – глубокий, словно бездонная бездна. Что? Такой не бывает? Равно как и чудовищ в темноте?.. Скорее всего, так оно и есть. Вот только как объяснить это детям, чьи фантазии не идут ни в какое сравнение со скучным здравым смыслом?
Никак. Рано или поздно дитя вырастает, и с каждым прожитым днём реальные заботы вытесняют вымышленные, а накопленная за день усталость смыкает веки, стоит голове лишь коснуться подушки (ну или же того, что её заменяет – не всем детям везёт одинаково). Какие уж тут страхи? Какие чудовища? Глупость, да и только…
…Ровно до тех пор, пока то самое чудовище из темноты не выходит при свете дня, чуть рассеянно улыбаясь в ответ на немой вопрос в твоих глазах. Чудовищ не бывает? Что ж, если тебе так угодно…
Роберт Локвуд не слишком хорошо помнил своё детство, вернее, тот его отрезок, что был до Инквизиции, однако кое-что отложилось в его памяти совершенно точно: темноты Роберт не боялся. Сперва рядом с ним всегда были те, кто сидел у кровати до тех пор, пока мальчик не засыпал, одним своим присутствием отгоняя не только чудовищ, но и саму тьму. Затем своё взяла привычка. Ну а после страх и вовсе стал под запретом. Инквизиция довольно действенно отучала бояться (или же ломала о колено, если не получалось). Тем более странно видеть чудовище вне темноты. Видеть… и бояться его. Иррационально, самозабвенно, до дрожи. Как раз тогда, когда казалось, что ничто под небом Создателя уже неспособно тебя напугать.
- Ну, что молчишь? – Между тем спросило «чудовище», склоняя голову на бок. - Не рад мне?
- А должен? – Вопросом на вопрос ответил Локвуд, подбираясь, словно зверь перед прыжком. Несколько томительно долгих секунд понадобилось на то, чтобы рассудка достигло удивление: он не узнал собственный голос, треснувший наподобие хрупкой скорлупы.
- Не знаю. Быть может, и нет. Но, знаешь, это всё равно неприятно. И невежливо. Ты бы хоть притворился, что ли…
- Притворился?
- Ну да. Ты хорошо умеешь притворяться, я знаю.
- Но уж никак не лучше тебя.
- Это верно, – улыбка пришельца вмиг сделалась довольной, словно у ребёнка, наконец заслужившего скупую отцовскую похвалу, - у меня всегда получалось лучше.
- Притворяться, – волна животного страха схлынула прочь, отчего привыкший его внушать чуть заметно поморщился, а Роберт – напротив – выпрямился и расправил плечи. Спиной он чувствовал присутствие рыжеволосой. Чувствовал и благодарил небо, что у Малышки хватало ума промолчать, а не влезть в разговор с присущей ей бесцеремонностью (а то и вовсе размахивая метлой или поварёшкой). - И только.
- Верно, – не стал спорить пришелец, наконец «отлипая» от дерева и делая пару ленивых шагов по направлению к Локвуду и Малышке, - у каждого из нас свои особенности, друг мой. Одному лучше удаётся притворяться, другому – следить, третьему… ну да ладно. Невежливо придаваться воспоминаниям, которых не может разделить с нами эта очаровательная юная леди, – поклон безымянного, адресованный рыжеволосой, был столь изящен и безупречен, словно бы они стояли не на лесной поляне, а в зале для приёмов королевского замка Его Величества, ну а сама Малышка являла собой не растрёпанную ведьмочку, а прекраснейшую из королев. Проклятие, а ведь он и впрямь хорош в искусстве притворства! Было время, когда Роберта это злило, как злят чужие таланты, которыми боги обошли тебя. - Кстати, не представишь нас друг другу?
- А если я скажу «нет», ты обзовёшь меня «неотёсанной деревенщиной», расстроишься и покинешь наше совсем не изысканное общество? – С каждым словом к Локвуду возвращалась уверенность, щедро сдобренная решимостью вцепиться в горло, если потребуется, и не разжимать зубов, словно специально выведенная порода гончих.
- А тебе бы этого хотелось? – Вмиг позабыв о Малышке (вернее, умело разыграв перемену интереса), пришелец перевёл взгляд на Роберта.
- А если я скажу «да», это что-то изменит? – Скупая улыбка на долю секунды тронула губы. Помнится, они любили эту игру, могли наслаждаться ею часами, перебрасывая вопросы, словно мяч. Кажется, у настоящих детей в их возрасте были настоящие игрушки, но эти двое и без них всегда находили, чем занять себя, ускользнув от бдительного ока наставника. Друзья? Пожалуй, они могли бы стать друзьями. Только вот Инквизиция всегда недвусмысленно отзывалась о «дружбе».
- Нет, не изменит. Разве что я пойму: ты остался таким же грубияном, каким и был. Ладно я, но перед этим очаровательным созданием тебе не стыдно?
- Нисколько.
- Простите моего друга, – вздохнул незнакомец, вновь оборачиваясь к рыжеволосой. - Его манеры… как бы это сказать? Хм, пожалуй, самым верным будет «их нет». И пока сей прискорбный факт не затронул Вашего обо мне впечатления, позвольте представиться. Маркус, – ещё несколько шагов «чудовища» отдались в мышцах Локвуда столь сильным напряжением, что из груди едва не вырвался стон. Неодобрительно покосившись на него, Маркус протянул руку рыжеволосой, намереваясь коснуться её запястья поцелуем в лучших традициях придворных условностей. Что поделать, он слишком любил условности. А ещё – правила, которые частенько устанавливал себе сверх положенного. И как со всем этим уживалась любовь к играм? Признаться, Роберт никогда этого не понимал…
Любовь к играм? Так вот, что здесь происходит? Что ж, отчего бы и не сыграть? Ну а Малышка… что бы она ни ответила – неважно. Играть всё равно будут не с ней. Не ею. Хотя…
- Аманда. Её имя – Аманда.
- Вот как? Правда? – Удивлённый взгляд достался так и не успевшей ответить Малышке. - Красивое имя. Жаль, Вам совсем не подходит. Но если Вы пожелаете – я буду звать Вас Амандой.