- Ваш смех приятно слышать, - он опирается локтем о столб опоры. Смотрит на незваную гостью дружелюбно, но не улыбается. Хотя по Адемару де Мортену трудно стало понимать, в каком он настроении.  Хозяин Мортеншира замкнут и немногословен, он как темное порождение из сказки. Стоит ли ожидать за его спиной страшные тайны? Скорее всего. Только сам де Мортен их не выдаст и под пытками, пустит ли так близко, чтобы отыскать самостоятельно – вряд ли.  У него очень узкий круг таких доверенных лиц. – Хотя я едва вас признал. Только по смеху. – ложь чистой воды. Де Мортен обладает хорошей зрительной памятью, он не забывает никого и ничего, и сомнительно, что забыл бы племянницу. Но ему досадно, что она не имела намерений навестить его так долго – и явилась сейчас. И потому хочется уязвить ее, уколоть. – Дражайшая племянница. – легкое покачивание головы, и темные волосы перемещаются по плечам. Они стали уже слишком длинными, свиваются в кудряшки, что раздражает в нем любителя прямых линий. Но стричься графу то ли лень, то ли внешний вид в крайней степени безразличен. Он и сейчас одет очень просто. Высокие сапоги, свободные рабочие штаны, рубашка, камзол. Все из плотной теплой ткани, без лишней вычурности. Вышивки. Отделки галуном. И прочих глупостей. Плащ оставлен поверх дверцы одного из денников – молодого жеребца сейчас седлали под объездку. Рыжий скакун уже прошел основную подготовку, но плохо ходил под седлом в поле и хозяин сам лично сегодня собирался с ним работать.
Собирался.
Пока один из конюхов не доложил с удивлением, что с холма буквально бежит какая то женщина. Поначалу Адемар решил за Франсуазу. Но сестра давно жила с мужем в соседнем графстве и пешком к нему не ходила. Других же женщин, которым так спешилось к его особе он не припоминал и удивился, узнав в повисшей со смехом на изгороди женщине свою племянницу. Аделина Миддлтон почти не изменилась. Разве что из девчушки окончательно превратилась в молодую женщину. Ослепительно красивую настолько, что этот не самый изысканный наряд не мог исказить этих черт неприглядностью. Он прошел леваду быстрым шагом напрямик к ней и испытывал на каждом шагу возрастающую обиду. Сестра и племянница были исконно единственными женщинами, кому он безраздельно себя отдавал.
Были.
Но сестра вышла замуж. И уехала. А еще раньше замуж вышла Аделина. Уехала. И совершенно позабыла о нем. Писала тысячи писем родителям и братьям. Своим подругам. Мужу. Но ни разу ни одного с адресатом «Адемару де Мортену».
Обидно ли мне? Мне до скрежета зубного обидно. Предательство тем больнее, чем ближе к тебе предатель. Знаешь ли ты дитя, знаешь ли, что ближе тебя было так мало? Ты находила во мне друга, но забыла едва отыскав другого. Интереснее.
Хотя он мысленно ворчал, заговорил с ней спокойно. Шпильку не удержал, но загладил улыбкой. Так было отчего то всегда. Он и ребенком на нее не мог долго сердиться, только видел эти большие наполняющиеся грустью глаза и сразу спешил исправиться, вернуть им радостный блеск. Как видно – не все вещи меняются от времени. Ему как было трудно противиться обаянию племянницы в семнадцать своих лет, так и осталось – в свои тридцать четыре. Медленно разгладились вертикальные борозды меж бровей, граф де Мортен улыбнулся теперь уже действительно добро и нежно. И стянул перчатку с левой руки, чтобы дотронуться до лица девушки.
- Приветствую тебя в Мортеншире, ма шери. Ты хорошо добралась?

- Все так же не приемлите правил? – де Мортен кивнул головой в сторону изгороди высотой ему немного выше пояса, что все еще разделяла их. Снял девичьи руки со своих плеч и отошел в сторону сделав шагов пять в сторону калитки и любезно ее распахнул перед дамой. После дождя земля была набухшей и пресыщенной влагой, он в сапогах проваливался местами по щиколотку, но левады требовал держать в пригодном для работы состоянии всегда. Поэтому здесь вся поверхность была покрыта плотным слоем песка давно впитавшего всю воду и Аделина могла бы пройти, не замарав ни туфель, ни платья. – Прошу. Пойдемте в дом, ма шери. Тут прохладно для вас. – вежливость превыше всего. Чопорная вежливость не всегда показатель дурного нрава, это еще и способ задать дистанцию между людьми. Но дистанция нужна была не племяннице, дочь Миддлтонов всегда игнорировала то, что хотела игнорировать. Дистанция жизненно нужна была Адемару.
Подавая девушке приветственно раскрытую руку, чтобы помочь переступить порожек изгороди по рыхлому песку, граф смотрел за ней так же внимательно как за дорогим новорожденным жеребенком. Лет прошло немало, былой ребенок давно исчез, зато была молодая женщина. С характером этого ребенка, что только что продемонстрировала. Сначала он оторопел – честно признать и никуда не деться. Оторопел до степени, что столбиком пал в объятья племянницы и едва сам не нырнул через край изгороди. Даже руками схватился за верхнюю перекладину. Что же поделать – он никогда не был привычен к изъявлениям ласки. После того как овдовел стал сторониться их вовсе.  И за эти сезоны в работе и замкнутом уединении совершенно привык к ненарушаемости своего личного пространства до крайней степени.  Закрытый по натуре, он много лет назад перестал надеяться на понимание и признание, и просто хотел избавить внутреннего себя от лишних стрессов благодаря ложным надеждам. Никто из прислуги не отваживался прикасаться к хозяину и все шло согласно задуманному.
Но с племянницей и ее появлением где либо всегда нарушались все планы. Достаточно ли понимания, что в эти секунды он пережил столь бесцеремонным вторжением настоящую революцию?  Только что он был один и это его абсолютно устраивало, организм давно адаптировался к избранному ритму жизни. Что же до срывов, которые присущи любому человеку вне зависимо от силы воли, то их риск существенно снижался большим количеством работы. И вот вся идеальная система рушится в один миг. И ему остается только вздохнуть.
- Вас интересуют лично мои дела или дела графства? – слабину пытается скрыть за нарочито неприступным «вы». И совершенная ерунда, что мысли внезапно срываются с отмеренных им его перфекционизмом полочек и хаотично перемешиваются. А еще из глубины подсознания поднимаются те, которым присутствовать в голове воспитанного человека вообще не положено. Человека. Но не мужчины. Но даже будь перед ним самая распутная дама Хайбрэя, он не расслабился и не позволил им утвердиться в сознании. Он гонит их вон, и снова отступает перед воспоминанием о крепком объятии. Бессмысленная и беспощадная война. Вечная. Война с самим собой. Война со своей природой. Внешне же граф позволяет себе только тонкую дружественную улыбку, чтобы даже на секунду не позволить своим демонам смутить гостью. Он подставляет ей локоть, предлагает держаться за себя, чтобы идти увереннее. Он придерживает своей резкий широкий обычно шаг, чтобы ей было удобно. Он болезненно напрягает плечи и шею, наклоняется к ней, чтобы девушке не нужно было перекрикивать ветер и напрягать слух. Он сам говорит громче, чего никогда не делает, потому что графу де Мортену плевать. Услышат его или нет? Это не его трудности. Он ничего пустого не говорит. И предпочитает пустое не слушать. Никогда.
- В любом случае светские разговоры оставим к чаю. Вы ведь замерзли. У вас совсем холодные руки, ма шери. Плохой я родственник, если позволю вам заболеть.  – а она хороший? Не приехала ни разу. Не навестила. Не написала. Даже передать вестей не просила. Помер бы – не спохватилась. И приехала наверняка по какой то выгоде, а ты растаял. Распушил перья довольный дядюшка….. Заткнись. – Прошу. – и указал свободной рукой на двери небольшого коттеджа. Он имел всего два этажа и больше походил на охотничий домик. Часто им и являлся. От фермы до замка было ехать почти сутки не торопясь и де Мортен потому уезжал на ферму на несколько дней сразу. В этом коттедже и жил в эти визиты. Теплый добротный дом: первый этаж из камня, второй из бревен. Камин. Кухня, столовая, гостиная, кладовая и уборная – на первом. Три комнаты на втором.  Именно сейчас снова всколыхнулись недобродетельные мысли, но в этот раз их изгнал внутренний голос. Ему удалось снова всколыхнуть осевшую было обиду и в этом мутном пруду под названием «рассудок Адемара де Мортена» сейчас было ничего не разобрать. Крупной дрожью свело на миг руки, он списал это на холод. Но улыбаться резко перестал.
- Анна, подай нам горячего… глинтвейна! – гаркнул своим поставленным голосом граф, пропуская внутрь теплого коридора гостью. На ровной поверхности он почти на голову возвышался над племянницей. Засмотрелся на ее кудри и поймал себя на внезапной жажде до них дотронуться. Странное желание тактильного контакта тут же вызвало вспышку раздражения и ее он выплеснул в то, что едва не с остервенением обрушил снятый с Аделины плащ на вешалку.

Где был твой благословенный смех?
Где был он, когда я тонул в беспросветной бездне отчаяния?
Где был он, когда я задыхался под тяжестью не своей вины, сделанной моею?
Где был он, когда я хотел никогда больше не просыпаться?
Где был твой благословенный смех, Аделина? Девочка с серо-зелеными глазами, которые так легко меняют цвет.  Девочка с роскошью каштановых кудрей, которые светятся темным пламенем под светом факела. Девочка с хрустальным голосом, который так нереален в своей похожести на голоса сказочных эльфов. Девочка с улыбкой богини зари, которая ею одной способна затянуть любые раны. Девочка с непосредственностью ветра, которая в пять лет обещала мне стать моей женой. Какое заклинание произнесла ты тогда, что я остался в твоем плену навечно? Маленький мой эльф. Мой подменыш. Откроешь ли ты мне когда нибудь эту тайну? Даруешь ли свободу милосердно?  Но твой народец говорят не знает милосердия. Значит я стану свободен, лишь навсегда сомкнув веки?
Он слушал ее голос. Слушал, но не слышал в нем слов. Не внимал их смыслу. Смотрел как она мечется по комнате. Как обвивает руками старое одеяло. Ему уже более двадцати лет, его давно пора выкинуть в денники как полотенце для новорожденных. Но Адемар любит, чтобы оно лежало именно тут. Ровно на этом самом месте. Иногда вечерами возвращаясь сюда после работы, в тусклом свете камина он видит не расправленное покрывало на сидении дивана. И почти физически ждет, что сейчас из за лестницы с восторженным визгом выскочит кудрявое пятилетнее создание. И бросится к нему на шею. И он замирает обманутый памятью в напрасном ожидании. Никто уже не радуется его приходу и не тянет играть в лошадки. Никто не ложится на колени и не требует интересных сказок про маленькие народцы.
Де Мортен вздрагивает всем телом. Этот призыв звучит голосом из прошлого. Только теперь этот голос льется из губ молодой женщины. Но он точно так же как раньше в недоверии своему слуху подходит к дивану и аккуратно опускается рядом с ней.
Как неумолимо время. Я не могу прогнать чувство, что это было вчера. Вчера мы играли в поле в лошадок и я был лучшим из коней маленькой принцессы Аделины. Вчера она задувала свечи на своем именинном торте за свое шестилетие. И вот уже сегодня она смотрит на меня глазами двадцатитрехлетней девушки. Сколько же мне? Уже тридцать четыре. Как неумолимо время. Еще вчера я помню себя молодым подвижным юношей. А сегодня я уже почти старик. Положи мне свою голову на колени, мой маленький эльф. Примени свои чары и верни меня ненадолго в те далекие дни. Забери мою душу сегодня прочь от всех обид и ожесточений. Прочь от долга и обязанностей. Забери и не отдавай. Я не хочу возвращаться в сегодня.
Устроившись так, чтобы им обоим было удобно, де Мортен опирается плечом на спинку и смотрит на гостью своими непроницаемыми светлыми глазами. Они оттенка застывшей полированной стали сейчас. Зрачок широкий. Он заполняет почти всю радужку, разогнав ее к темным ободкам по краю. Под прямыми ресницами застыла тень.
- Моя жизнь слишком однообразна, ма шери. В ней уже давно нет ничего нового. Или интересного. Все чем я занят – это управление делами графства. Это скучное дело. Для такой нетерпеливой особы как ты – вдвойне. – граф позволяет себе улыбку. Сейчас Аделина ее не может видеть и потому она полна явной нежностью. Мужчина поднимает согнутую в локте руку от спинки, чтобы подпереть свою голову. Убирает с лица черные пряди, заправляет их назад. – Кроме нового приплода у кобыл мне даже нечем сейчас похвастать. Поэтому лучше расскажи мне наконец – что тебя привело? – вопрос этот для него большой важности. Настолько, что ритм сердцебиения учащается. Суровый и мрачный нелюдимый граф де Мортен. Герой страшных ночных сказок местных крестьян. Одинокий и холодный – но и он внезапно отчаянно хочет, чтобы дорогой ему человек сказал вслух о своей любви. Какая бы она ни была. Пусть даже совсем маленькая. Он считает, что ему нечего терять. Но он не хочет согласия с этим от мира. Он хочет опровержения. Он хочет быть кому то ценным. Нужным.
Скажи мне. Скажи, что я старый дурак. Отхлещи по щекам. Обругай последними словами. Или обними меня. Скажи, что все мной решенное – безумная блажь. Скажи, что мое присутствие в этой жизни один из фонарей твоего пути.  Скажи, чтобы я больше не смел думать о подобном, что мне нечего терять. Что я никому не нужен… но ты не скажешь.  Ты скажешь, потому что ты не знаешь. Не знаешь, как мне это нужно. Ты не скажешь, потому что тебе нет дела. Ты приехала за решением своих бед. Тебе не нужны поиски моей заблудившейся души.
Не нужны.
И какое дело, что я отдал бы ее тебе на хранение? Отдал бы, только изъяви желание. Скажи мне.
Но ты не скажешь….

- Странная просьба, - наконец изрек граф почти замогильным тоном. Племянница все еще протягивала к нему свои руки, но была проигнорирована. Адемар остался сидеть на месте, опустил подбородок почти к груди и пристально взирал на решетку камина.  Будто там на изогнутых медных цветах его привлекла что то очень важное. – Очень странная. – де Мортен отлично знал свои отношения с кузеном. Назвать их хорошими можно было с большой натяжкой и причина тому была вполне объективная. Но очевидная не всем.
- Ты хочешь, - впервые за встречу он заговорил с ней прямо и резко. Поднял исподлобья взгляд и языки пламени желтыми искрами отражались в зрачках серых как зимнее облачное небо глазах. – Чтобы я отправился к твоему отцу – он сам не мог до конца понять, что это – правда или шутка. Весенний запоздалый розыгрыш? Граф смотрел на племянницу как замерший в веках каменный идол и в взгляде его не осталось сейчас даже тени былой теплоты. Он сидел откинувшись, правую руку держа поверх спинки дивана, левую на своем колене. Неровное положение спины, одна нога уведена за вторую и согнута, вторая выставлена вперед. И низко склоненная голова. Черные волосы свалились по плечам, свесились вдоль лица. Жили только тонкие губы, когда он говорил. И иногда длинные пальцы, гладящие подушечки друг друга. – И отговорил его от твоего брака, который уже скреплен договором?  Ты хорошо понимаешь, Аделина – свою просьбу? Говард не самый могущественный человек этого мира. Это так. Но он все же граф. Его брат известная церковная фигура. И ты думаешь, что разорвать договор с таким человеком – это как нарвать цветов в парке?  Думаешь, что твой отец не понимает этого? Уж он то точно понимает последствия подобного, он за них уже платил! – граф вздохнул. И изменил позу, чтобы хоть как то унять раздражение.  Ему не нравилось происходящее. Ни то в нем, что его хотели использовать как орудие. Ни то, как именно это орудие должно сработать. И Адемару не трудно было бы сцепиться бы с Миддлтоном – он делал это не раз. Но проигрыш ли или победа равно ударят и по самой Аделине, просто она этого не видит. Никому не понравится быть отвергнутым. Не понравится, что договор нарушают. Отношение к такой семье будет не самым приятным, а дама прослывёт вздорной. Де Мортен сейчас злился на нее за то, что так необдуманно она просит его участия в том, что ударит по ее репутации. Но потом – когда поймет – будет поздно. И наверняка по извечной женской привычке она начнет винить его.  Обвинять в том, чего он не делал. Да, он к этому привык – это линия проходит над всей жизнью, но не так. Не сейчас. Аделина была отдушиной в этом круговороте обвинений. Единственный человек, который не косился на него, не видел в нем чудовище, не обвинял и не сплетничал за спиной. Он уже думал иной раз – неужели просвет и жизнь все таки может быть хоть немного милосердной?
Вот и замкнулся круг…
- Ты осознаешь, Аделина, цену за это? Последствия? – он снова вздохнул с тяжестью приговоренного.  Голос звучал теперь устало лишь, обреченно. Но в нем уже не было мрачной агрессивности. Мужчина поднял руку и опустил на лицо, проводя вдоль. Сомкнул пальцы на переносице и так держал некоторое время. Эта пауза была необходима как глоток воздуха – слишком много неожиданной информации. Его мозг устал и требовалось время, что спокойно все обдумать, но Аделина же не даст его. – Я не отказываю тебе, - граф убрал руку и снова посмотрел на племянницу. Если ему быть виноватым – так в чем то одном. Либо в отказе, либо в последствиях. Две вины на его одно слишком много от нее. – Просто не хочу недоразумений после. Хочу, чтобы ты все понимала и готова была принять. А последствия будут таковы, ма шери. Твой отец наверно уже привык к конфронтации с соседями. Он переживет. Но за тобой при дворе встанет репутация мужененавистницы, капризной, вздорной дамочки. Если ты настроена всю жизнь провести вот так, - граф качнул кистью руки, - в одиночестве, то да. Это приемлемо. Но если ты видишь себя еще законной женой и матерью… - запнулся – то такая репутация отвратит от тебя много потенциальных женихов. Ты готова к этому?

Отредактировано Ademar de Mortain (2017-04-11 14:49:46)

Она пошла…
… и наткнулась на выставленную быстрее молнии руку.  Граф мог быть очень быстрым, когда хотел, а сейчас он хотел – уж поверьте. И сам возник прямо перед ней, но немного левее – как будто усомнившись, что руки достанет ее сдержать и подставив еще и плечо.
- Ада, душа моя! – чересчур порывисто и поспешно изрек граф и сам себя в этом тут же укорил. Некоторые эмоциональные порывы лишь портят дело, не добавляя ему пользы – и сейчас была такая ситуация.  Разве что впору сказать, что мужчина едва ли не потерял контакт с реальностью от несправедливых укоров в свой адрес. Де Мортен не всегда и не все делал по совести, таков удел управляющего огромным хозяйством. Но он никогда не вредил тем, кем дорожил. Не старался ухудшить их жизненное положение. Если чем и обижал, то невольно. Аделина же изрядно обидела его своими подозрениями, ни на чем не обоснованными, кроме очевидных догадок.  – Разве я когда либо был несправедлив к тебе? – уже спокойнее продолжил он, наклонившись к самому ее уху и все еще крепко держа в объятьях. Он знал, что племянница непременно захочет показать свой оскорбленный норов и начнет вырываться. Но де Мортен мог позволить себе дурную сцену наедине – и совсем другое, это сцена на глазах у всей фермы.  Вряд ли рабочие еще не знают, что как человек он не самый прекрасный экземпляр, но истерики подобного толка вредны его гостье.
Не могу же я в самом деле перебить всех свидетелей, чтобы не пошло гнусных слухов?
- Разве не прислушивался к твоим пожеланиям и нуждам? – низкий приятный голос сейчас был богат обертонами и вопреки обыкновению достаточно притягателен сейчас.  А еще он удивился, что ошибся в определении аромата, источаемого ее волосами.  Там было явно несколько нот. И одна из них наверняка атлантийская роза.  Каштановые локоны легко касались подбородка, Адемар, который с детства боялся щекотки, пребывал на распутье. То ли рассмеяться, то ли отстраниться. – Откуда же тогда такая неприязнь?  - недолгий порыв прошел, как южный ветер. Граф вполне овладел собой и снова минимизировал контакт, все же отступил на шаг назад. И убрал руку с ее талии, которой прежде удерживал беглянку, но все еще был начеку.  – Я сказал, что помогу. – прежние жесткие ноты вытеснили мягкость. - И я помогу.  – ленивым движением жилистых пальцев мужчина отвел с своего лица мешающие черные пряди, которые покинули положенное место при том резком рывке с дивана.  – Раз уж ты готова принять любые последствия – так тому и быть.
В этот момент двери распахнулись и появилась служанка, несущая на подносе прежде заказанный глинтвейн. Две большие кружки были наполнены свежеприготовленным, еще дымящимся напитком, от которого шел сильный аромат пряностей. Стойкий к холоду де Мортен часто забывал о опасностях переохлаждения и потому регулярно добивался того, что терял голос. Хриплое карканье причиняло ему немало боли при попытках так же небрежно походя давать команды и замечания. В этом смысле глинтвейн стал едва ли не постоянным участником графского стола. Атлантийские пряности и цитрусы, хайбрэйский мед и гасконское красное были его спасением от простуды. Но сейчас отчего – впервые за многие годы – Адемару захотелось… напиться.  Скинуть с себя бремя управления, что навязано отцом.  Просто сидеть и смеяться. Рассказать гостье о своих приключениях в Фйеле и Гасконии. Но вместо того, чтобы приказать принести еще вина, он только указал девушке вновь на кресло:
- Прошу, присядь, если бунт окончен и ты готова говорить со мной без криков и оскорблений, которых я мне кажется не заслужил. – Голос его звучал теперь миролюбиво. Ему не хотелось слишком давить, хотя обида засела и требовала высказать все, что внутри имелось. Только это могло напугать Аделину, чего графу вовсе не желалось.  - мы собирались пить глинтвейн. И я предлагаю забыть пока о наших спорах и заняться этим. - он и сам опустился на место. Поправил для удобства брюки на коленях, взял пузатую кружку местных мастеров и подал в руки гостье. Вторуя взял себе и слегка салютнув ей, отпил первый глоток. Пряный напиток тут же горячей волной прошелся по горлу и принес с собой тепло печи, в которой готовился.
- Могу я позволить себе задать вопрос? - неожиданно поддался Адемар приступу мучительного любопытства. - А если бы это был не старик Говард... кто нибудь моложе... ты пошла бы за него замуж?

- Этого никто не знает, - сухо и неожиданно холодно заявил граф и решительным действием отвел ладонь гостьи от своего лица.  Возможности человеческой души переносить невзгоды почти безграничны, но и они имеют свой предел. Он вряд ли мог объяснить девушке, что действием своим она причинила собеседнику боль немыслимой силы, с большей охотой он взялся голыми руками за раскаленный добела металлический лом, чем согласился бы повторить. У Адемара было много времени, чтобы перебрать по щепоткам всю свою жизнь, и теперь он знал – не зря с детства Аделину сравнивали с феями заброшенных лесов, называли за спиной хозяев подкидышем лесного народца.

Фея – создание эфемерных потоков. Ее физический облик – наваждение, ловкая иллюзия. Наблюдая за одиноким путником, она ловит из его разума самые желанные черты и их являет на себе перед его жадным взглядом, но всегда в дымке, на границе игры света и тени.  Она манит и уводит за собой, невесомое дитя зла.  Но ведь злом ее называют священники, в давности своей забытой осталась вера в то, что феи просто народ. Они пришли на землю раньше людей. Они чужые нам и природой своей, и помыслами. Говорят – феи заманивают, чтобы убить. Думаю, это не так. Одинокий путник в лесу для нее лишь незнакомое создание, с которым можно поиграть. А потом ей наскучит, и она исчезнет. Растворится в пелене тумана, из которого была соткана. Но увидев фею – невозможно ее забыть. Вечно терпеть муки страдающего от разлуки сердца?

Но можно шагнуть с обрыва и навсегда остаться в этом лесу с ней.

Помню – бабушка рассказывала мне маленькому страшную гасконскую легенду. В ней говорилось о графе, могущественном и жестоком человеке. Он попирал законы и морали, без сострадания к детям и женщинам вырезая врагов и имя его горьким пеплом оседало на губах произносившего. Однажды в захваченном городке он согнал всех мирян в самую большую церковь Господа и приказал обложить хворостом. А потом поджечь – и восседая гордо на коне перед вырывающимися языками пламени без каких либо эмоций смотрел на рушащееся здание и слушал отчаянные крики людей внутри. Плач младенцев. Его боялись и проклинали, но в час войны – звали. Колышущиеся на ветру зеленые стяги первыми поднимались над холмами и уже лишь они одни внушали ужас. Люди поговаривали, что граф не был таким, пока не заблудился однажды в Сером лесу на Адонисовом  холме. Этот холм  обходили стороной из за слухов в феях, что живут в этом лесу. Разумеется граф встретил фею и стал клясться в своей любви, но диковинное создание лишь смеялось. – Все смертные одинаковы, - пересказывала так ее слова из легенды бабушка. – Вы говорите о любви сегодня и забываете о ней завтра. Нет вам веры! Не клянись, человек – твое сердце мне не нужно.
- Тогда и мне оно ни к чему, - воскликнул граф и, выхватив кинжал, вонзил его в свою грудь. Но Серый лес срубить намеревались, и пред угрозой гибели своего дома дитя лесного народца применило свою древнюю и страшную магию. И заменила сердце своего добровольного пленника на сверкающий камень из недр земли. Он очнулся в одиночестве уже в кромешной тьме ночи и с тех пор стал тем, каким его запомнил народ. Из самых страшных битв выходил он играючи. Жуткие раны затягивались как ссадины, и вскоре пошла молва, что убить его нельзя. Адонисов холм стал цветущим местом, трогать хоть кустик из Серого леса было запрещено под страхом смертной казни, а граф часто уезжал туда когда солнце начинало клониться к горизонту и возвращался, когда уже оно село. Так прошло много лет, но однажды случилась засуха. Все поля были покрыты умирающими стеблями и только лес, насмехаясь, качал сочными кронами.  Отчаяние толкает на страшные поступки, притупляя страх. И вот когда граф уехал из замка в поход, жители подожгли солому на полях вокруг леса. Дымом заволокло весь лес, а потом пламя жадно накинулось под палящим солнцем на деревья. То, что не уничтожил огонь – на утро подчистую срубили крестьяне. И совпадение ли – через день пошли дожди….

Сказка лишь частично ложь, не так ли? В детстве слушал ее с глазами полными страха и интереса. Потом позабыл, пока не поехал год назад отвозить мать в родовое гнездо гасконских де Мортенов – откуда мы все вышли. Два с половиной века назад один мой предок, глава рода и прославленный воин Ив де Мортен бесследно пропал. С высокой башни восточного крыла можно увидеть и по сей день уродливый холм. Он абсолютно гол, лишь торчат ямы, рытвины и сухие пни деревьев. Их корни так глубоки, что не могут и выкорчевать. Холм Нарциссов – таким он числится на карте, но больше ни одного нарцисса не выросло на нем с того памятного дня, когда кровавым заревом окрасил горизонт страшный пожар, стеревший с лица земли… да. Серый лес. И бродящим среди этого пепелища последний раз видели моего прапра…родственника.
Так где же правда? Он славился жестокостью и однажды сжег церковь с пленными. Он слыл непобедимым. И зеленый стяг с грифоном вызывал трепет. Но мне стало внезапно интересно не все это. Мне был волнителен лишь один вопрос, который я слышал в своей голове стоя перед портретом предка. Простила ли фея ему, что он ее не сберег? Отпустила ли душу давно обещанную Аду на свободу или наказала, оставив жить, когда сама – ушла? Простил ли сам Ив себе, что не сохранил? Крестьяне в тех местах до сих пор верят, что один раз в месяц, когда светит та же луна среди искореженных остатков леса и поднимается почти в рост человека липкий белый туман, можно увидеть на холме темную фигуры рыцаря. Но разумеется быть поблизости считается прямой дорогой в объятия смерти – жив или мертв, рыцарь Серого леса никому не простил своей утраты.

- Из меня вышел бы плохой муж, - как будто из под воды доносится внезапно севший голос. Он не отвел ни разу взгляда, будто пытался в этих милых и утонченных чертах разгадать иллюзию. Мать удивилась внешнему сходству с далеким предком на портрете, а сам Адемар куда больше и с нехорошим осадком ощущал сходство в ином. и все же его фея явилась вновь - что если в последний раз? - чтобы терзать и мучить и снова исчезнуть.  - Не будем больше говорить об этом. - решительно пресек мужчина и допил свою порцию. я отправлюсь к вашему отцу, как только размещу вас в замке. - откинув всякие мысли о расслабленности, он встал и через чур резко.  - Как вы понимаете, не может быть и речи о вашем отъезде отсюда, пока дело не улажено. Когда же я вернусь, судьба ваша придет с ответом твоего отца. А теперь - отдохните, - и он слегка поклонился, после чего двинулся к выходу.

Отредактировано Ademar de Mortain (2017-04-22 15:36:44)