Неферт ненавидит кутаться в холодный ночной воздух, словно в покрывало, ненавидит красться во мраке улиц к заветному дому, ненавидит оглядываться и бояться, что ее поймают за руку, будто воровку. В такие минуты она ненавидит и Николло, их связь, их рискованные встречи, но больше всего - саму себя. Она прислушивается к портовому шуму, крикам чаек и крикам пьяных в тавернах, к собственным шагам и шуршанию помойных крыс и котов за спиной. Многочисленные браслеты кажутся свинцовыми и более того - раскаленными; Неферт больно и страшно. Если ее увидят здесь, так поздно и так далеко от ее дома - репутации конец.
   Она пробирается в мастерскую Николло незамеченной, сердце колотится как сумасшедшее, и нужно время, чтобы восстановить прерывающееся дыхание. Девушка опускается на пол, стягивает с головы черное покрывало, и молится богам, благодаря их за еще одну ночь. Она не хочет признаваться в этом самой себе, но только Николло и эти встречи с ним поддерживают в ней жизнь. Это о нем она думает, выступая перед толпой на площади, мыслью о нем она заставляет себя вновь и вновь одеваться в яркие платья и танцевать на горящих углях. Если бы не де Ланца - она бы давно сломалась. И за эту зависимость Неферт ненавидит его еще сильнее.
   Она обхватывает руками узкие плечи, пытаясь согреться, подходит к огню. В отсутствии хозяина, неутомимого источника идей и неиссякаемой энергии в мастерской так тихо, что слышно, как мыши скребутся на чердаке. Неферт улыбается нежно, когда ее взгляд падает на чертежи любовника. Это, наверное, была одна из причин, почему де Ланца так прочно обосновался в ее сердце: он был словно не от мира сего, вечно вдохновленный, постоянно в поиске. Балморийка давно перестала верить в людей, но она твердо знала - если кому-то и суждено изменить мир, то определенно этому сумасшедшему изобретателю. "Сумасшедшему изобретателю", - повторяет она вслух, чувствуя, как от одной мысли по телу расползается животворящее тепло. Какой бы обжигающей не была ненависть, любит Неферт еще сильнее.
   Но тут же она одергивает руку, словно ужаленная особо смертоносной змеей, когда среди набросков и вычислений встречает портрет женщины. Другой женщины. Неферт не глупа и не наивна. Она прекрасно понимает, что Николло - такой же слуга богов искусства как и она сама. Как нельзя требовать от балморийской артистки прекратить выступать перед мужчинами, так нельзя просить от художника не рисовать красивых или богатых женщин. Это их работа. Неферт повторяет это себе так часто, что уже набила словами оскомину в тщетных попытках заглушить ревность. У нее нет права ревновать, ведь она сама далеко не одна из святых на картинах де Ланца.
   Вот только она помнит эту девушку; помнит взгляд, которым наградил ее Николло, и который она так отчаянно попыталась забыть. Помнит белокурые волосы, невинный взгляд и беззаботный смех. И еще, еще портреты, наброски, пробы пера. Все - одно. Бумага сминается под рукой, а потом и летит в очаг. Балморийку трясет в тихой и бессильной злости, костяшки сжатых в кулаки пальцев белеют. Как бы она хотела вышвырнуть в огонь и саму эту девушку, и художника. "Ненавижу, ненавижу", - шипит сквозь зубы. Она бы закрыла глаза на любую связь де Ланца, пусть бы! Но мысль о том, что другая может его вдохновлять, что другую он мог превознести как когда-то Неферт... О, эта мысль приводит в бешенство.

    Когда Николло сердится, черты его безупречного лица обостряются, он превращается в вылитую из металла статую: резкие линии, твердость и строгость. Он великолепен, и хотя Неферт никогда умышленно не доводила его до этого состояния, ложью будет сказать, что в такие минуты она не любуется им. Что ей не хочется коснуться этих острых скул, прижаться губами к бьющейся на шее жилке. Что она не сходит с ума от его скрещенных на груди рук, от упрямо сжатых губ, от твердого, хмурого взгляда, прожигающего насквозь.
    Но сейчас ее трясет от ревности, разочарования и боли. Она снова проиграла в этой глупой карточной игре с жизнью. Неферт прекрасно понимала, что их отношения не продлятся вечно, и понимала, что должна уйти прежде, чем он устанет от нее. Прежде чем во взгляде Николло появится скука, безразличие и отвращение. Прежде, чем появится другая. Это было больше, чем девушка могла вынести. Так ей казалось. Но жестокие балморийские боги смеялись над своей дочерью, каждый раз испытывая ее на прочность, словно свою любимую игрушку.
    Вместе с чертежами горели и рисунки, в том числе и портреты Неферт. Она не смотрела как чернеет бумага, как превращается в пепел работа, над которой так долго трудился де Ланца. Ей было достаточно того огня, который отражался в глазах художника.
    Неферт всегда уходила первой; это была ее глупая попытка сохранить последние остатки достоинства. Для ее репутации это было важно: городские сплетники не упустили бы случая перемыть косточки известной танцовщице. Быть брошенной, растоптанной, ненужной - что может быть хуже? Неферт берегла свою любовь к Николло от чужих глаз, словно редчайшую жемчужину. Но конец все равно всегда одинаковый.
    Она знала, что сейчас - самое подходящее время, чтобы уйти. Взять плащ и закрыть за собой дверь. К чему выяснять отношения? Балморийка считала себя слишком умной для этого. Уже к завтрашнему вечеру у нее будет новый любовник, она будет целовать чужое лицо, чужое тело и этими чужими ласками выведет, словно яд, свою любовь к Николло.
    Она разворачивается, чтобы уйти, но возвращается на полпути к двери: сердечная боль оказывается сильнее любых доводов рассудка.
    - Почему, Николло? - спрашивает она срывающимся голосом, - почему? Чего тебе было мало? Моей любви, моего боготворения? Скажи мне! Ее маленькие кулаки бьют художника в грудь; злости и отчаянья в этих ударах неизмеримо больше чем силы. Неферт хотелось бы, чтобы де Ланца действительно был высечен из камня. Пусть бы костяшки ее пальцев стерлись до крови, пусть бы испачкали его рубашку. Балморийка готова молиться о боли физической. Она не заплачет - ни за что. Ионета слишком добра, Дождливая всегда оставляет глаза сухими, чтобы не случилось, какие бы несчастья не выпадали на ее долю. Пусть бы хоть раз отомстила за разбитое сердце своей дочери! - Почему? Чем она лучше?
    "Почему так рано?" - едва не срывается с губ Неферт, но она вовремя останавливается. Нет. Говорить эти слова Николло она не станет, не признается, что до смерти сожалеет о потерянных минутах, о поцелуях, которым не суждено случится, об каждой ночи, которую она могла бы провести с ним. Пусть бы их с художником отношения не были вечными - разве могла она просить о подобном? - но пусть бы боги дали им еще немного времени. Там, в очаге, горели не столько портреты и схемы, сколько надежды и самые сокровенные грезы. Она бы сама присоединилась к ним, а еще лучше - с Николло.
    - Что рисунки? - с горечью спрашивает не художника, саму себя. - Пусть бы богиня сожжет их все дотла; пусть развеет пепел южным ветром. Пусть сотрет в пыль и прах твой Ка, Ба и Сах! - проклинает Неферт. Если это правда и в ней, наследнице богов, дочери благословенного острова, есть хоть доля небесной силы, то Ионета услышит ее. Пусть увидит клокочущую в душе девушки ярость и боль, и пусть покарает того, кто так обошелся с ней.
    Балморийка никогда не прощается; сегодня она бросает на когда-то безумного любимого человека последний взгляд и уходит прочь, со всей силы хлопнув дверью.
    Ночной ветер принимает ее, в запале забывшую покрывало, в свои колючие объятия, целует смуглую южную кожу, которую должен был бы целовать другой. Неферт делает глубокий вдох, наполняет легкие холодом, который обжигает не хуже огня и злости.

Отредактировано Nepher-t (2017-07-20 01:07:58)

Zayn - Pillowtalk

   Она действительно устала. Устала кричать, разбивать свое и его сердце вновь и вновь, убегать в ночь. Устала мириться, зашивать дырку в груди, улыбаться и делать вид, будто все хорошо. В жизни Неферт никогда не было места ничему хорошему, а после встречи с Николло, все стало только хуже.
   Усталость накатывала на нее солеными и горькими морскими волнами, угрожая однажды затащить в бездну.
   Теплые руки мужчины обвивают ее плечи, Неферт чувствует его дыхание, ей кажется, что еще немного, и тонкий пергамент ее кожи вспыхнет и сгорит, как горят те чертежи. Неферт не видит ничего дурного в том, чтобы обратиться в прах. Особенно, если в руках де Ланца.
   - Это ты глупый, - шепчет она, голос срывается на сип, на рыдания - ты глупый, невозможный, я ненавижу тебя, слышишь, ненавижу!
   Ей бы хотелось, чтобы Николло отпустил ее, даже не так - чтобы он вышвырнул ее, забыл о ней и разорвал все эти нити-связи, которыми их двоих так причудливо оплели боги. Потому что каждое его слово, каждый его поцелуй для нее - пытка, сотня раскаленных ножей, загнанных под кожу. С каждым вдохом он все сильнее привязывает балморийку к себе, а она попросту не может принадлежать какому-либо мужчине. С каждым вдохом она любит его все сильнее, но эта любовь была отравлена с самого ее зарождения. И Неферт ненавидит своего любовника за то, что он делает с ней, а еще больше ненавидит себя.
   Она целует Николло, вкус его губ смешивается с солью. До боли в пальцах сжимает его рубашку, прикусывает губу до крови. Боги, нельзя же врать самой себе - Неферт любит этого мужину, желает его и только его. Она бы с легкостью отдалась ему просто здесь, на темной пропахшей морем улице, или бы красиво умерла у него на руках. К черту полутона, к черту компромиссы. Если гореть - то дотла.
   Знала ли она, что в этой дурацкой, никому не нужной войне она будет стоять на распутье? Конечно, знала, но предпочитала не думать о том, что будет дальше. Для женщины, чья жизнь постоянно висит на волоске, думать о следующем дне - непозволительная роскошь. Она надеялась, что этот день не наступит. Что ей не придется выбирать между правдой и ложью, между любовью и жизнью, между собой и Николло. Но вот его слова разрушают таинство ночи, разрушают все. Эту битву Неферт может лишь проиграть.
   - Хорошо, - отвечает она, и как обычно лжет. Она останется; слишком много дал ей де Ланца и остаться до утра - самое меньшее, чем можно ему отплатить. Сегодня она останется. К черту все остальное.
   Она позволяет мужчине подхватить ее на руки, занести наверх, в комнату на чердаке, которая несколько месяцев служила ей укрытием от всех бед. Ту, в которой несколько минут назад горели чертежи изобретателя, тепло этого огня укутывает ее, словно шаль.
   - Мне так жаль, - шепчет она, не уточняя - за чертежи или за их отношения в целом. И то, и другое - огромная ошибка, которую уже не исправить. Пальцы Неферт путаются в тесемках рубашки ее любовника, в его волосах. Она целует его в шею под подбородком, как хотела с их последней встречи. Разбирается наконец с его рубашкой и кафтаном, отбрасывает их подальше. Она знает каждый дюйм его тела, каждую клеточку кожи, бронзовой в свете очага. Такой невыносимо родной.
   - Я люблю тебя. Ты знаешь это?
   Может быть, у художника и есть другие музы, другие женщины. Сегодня балморийка не будет думать об этом. Она тяжело больна и имя ее болезни - Николло де Ланца. Все остальное не имеет значения.