Кристиана продолжала смотреть на Аделину взглядом, которым старшие обычно смотрят на своего ребенка. Любимого. Дорогого. Очаровательного. Радующего взгляд. И на того, кто совершает невинные глупости, пока не причиняющие никакого вреда окружающим, но характеризующие эту инфантильность ребенка.
Аделина была очаровательна. И еще более очаровательна в своем незнании. Оно горело на ее милом личике огнем. Разливалось пожаром на щеках. И ничего, ни испачканные руки, выбившиеся пряди из прически,  ни даже сильно испорченное дорогое шелковое платье не могли уменьшить это очарование, которым была переполнена эта живая женщина, светящаяся изнутри чем то волшебным. Если Кристиану можно было сравнить с орлевинской толстостенной вазой из горного хрусталя. Монолитной, словно один кусок льда, через который едва могло пробиться солнце, лишь отдаленными бликами и светом, напоминающим, что где то оно обязательно должно быть, то Аделина была как яркий ночной фонарик. Лучезарный, манящий, спасительный и ничего в окружающем мире не могло погасить ее огня. По крайней мере, Кристиана на это надеялась.
Так что на самом деле все же произошло? Кристиана вдруг поняла, что на ее лбу выступила испарина и она устало провела ладонью по вспотевшему лбу. Нет, страх, гнев, не понимание никуда не ушли. просто внезапное озарение слегка притупили их. очень сложно оставаться целостной, единой, когда в тебе. как в ведьминском котле намешано столько всего.
Леди Ларно даже с завистью посмотрела на этих двоих, продолжающих самозабвенно выяснять отношения. Они то были цельными. Аделина в гневе. Адемар на пути к раскаянию и стыду. А она... она ощущала себя разбитой. Вдребезги. Не была способна вот так легко перемещаться от одной очень сильной эмоции к другой. хотя бы потому что, то самое чувство, что светилось в глазах Адемара ей не было знакомо. Точнее знать она о нем знала, как художник. эксперт, теоретик, могла предугадать, почувствовать, но не у себя. Не в себе. Это оно было способно колебаться. словно чаши весов у цирюльника. От любви до ненависти. От слепого обожания, да алчущего стремления задушить собственными руками.
Понимала ли она Адемара? Да. Соглашалась ли с ним? нет.
Кристиана знала одно. Каким бы эгоистичным и расчетливым не было ее отношение к подруге, ее она обижать не даст. Не даст. Потому что та принадлежит ей. Как самый нежный собеседник. Как лучшая часть ее жизни на данный момент. Как спосительная тонкая нить связывающая ее с ярким и живым миром чувств и переживаний. Кристиана заново училась у Аделины жить. Жить и радоваться. И уж точно, Адемар со своим безумием ревности не должен был ей в этом помешать.
На пороге комнаты снова возникла Кэтти. Ни проронив ни слова поставила на стол ларец со всем необходимым, что Кристиана всегда возила с собой. Это был ящичек из маренго дуба, резной и очень крепкий, обитый серебряными пластинами с тайными замочками, которые отпирались несколькими нажатиями на определенные места. Происходил глухой щелчок и хранитель тайн отпирался, являя миру полость разделенную на десяток отделений в которых находились крошечные пузырьки и жестяные баночки со снадобьями, а так же небольшое количество чистой, аккуратно нарезанных кусков ткани.
Кэтти поставила ларец на стол и рядом кувшин с водой. Так же молча распахнула окна до самого конца, в надежде, что гарь расползшаяся по комнате быстрее выветрится. выхватила из рук Аделины испорченный плед, хотела забрать у Адемара его так же испорченный камзол, но передумала и одарив всех присутствующих осуждающим взглядом снова поспешила скрыться.
- Прошу вас простить меня за эту безобразную сцену.
Кристиана плотно сжала губы, все так же неподвижно стоя у дверного косяка. В ее взгляде было все. И осуждение, на грани с самым суровым порицанием. И медленно затихающие вспышки гнева. И самое главное, то, что он уже сам понял. она знает. она догадалась. Но, сейчас.. сейчас она промолчит и ничего не скажет, не выдаст его секрет. По своим собственным причинам. Потому что, быть может он заслужит у Аделины прощения. Быть может у каждого должен быть шанс?
Она молча кивнула ему головой.
- Рассказывайте... какую гадость сочинил мой брат, что бы очернить имя моей... подруги.
Кристиана не на минуту не сомневалась, что это Фредерик.

Но граф не начал отвечать тут же. Он чувствовал в себе потребность присесть куда нибудь, потому что легкая ломота в коленях была предвестником слабости. Такое случалось, если ему доводилось вопреки обыкновению выплеснуть наружу слишком много эмоций, слишком много энергии душевной и сил. Поэтому мужчина отпихнул испорченный и уже упавший на пол в момент, когда он разжал пальцы чтобы схватить Аделину за руки, кафтан. Потом протянул руку, взял стоящий поодаль стул за спинку и подвинул к себе.  И только потом опустился на него, проводя раскрытой ладонью по волосам, чтобы убрать их с лица назад, на затылок. Мокрые черные пряди липли к коже, а он сам чувствовал как по спине начинает пробирать озноб, чем то напоминающий предлихорадочное состояние. С такими стрессами не будет слишком сложным и заболеть, свалившись с ног на ровном месте. Слишком насыщенными вышли для него последние полтора месяца, слишком много забрали сил и чувств. Но сейчас он и вовсе ощущал себя безжизненной пустой телесной оболочкой. Но и эту пустую оболочку ему не желали оставить неприкосновенной.
Фредерик… Фредерик… Фредерик…  еще чуть-чуть и впору обеими руками схватить за голову, зажимая уши.  Он всегда относился к соседу спокойно, без лишних эмоций. Принимал его как есть, и просто не рвался к тесному общению – избавляя себя тем самым от необходимости терпеть погрешности нрава брата Кристианы. Но сейчас одно это имя не давало ему успокоиться, снова поднимая  плотной багровой пеленой неукротимый гнев. От Кристианы логично было услышать это имя, в столь фамильярном обращении. Он ее брат в конце концов. Но то что и Аделина назвала его по имени, не укрылось от внимания. И граф сверкнул на племянницу потемневшими глазами в которых без труда читался не упрек даже – гневное возмущение. Такая демонстрация расположения – даже он не удостаивался подобного, и это ранило еще больнее. Выходит ли, что для нее он и вовсе не имел никакого значения в ее жизни, и правда все общение меж ними обусловлено лишь родственным положением и ее природно открытым нравом?  Если так, то глупее его человека не сыскать…
Граф прикрыл веки и провел по ним пальцами, словно убирая что то попавшее на глазное яблоко. Он и в самом деле устал, испытывая теперь лишь одно желание прежде всего – удалиться в Мортеншир, запереться в покоях и никого не пускать. И так провести неделю, а то и две – восстанавливая силы и душевное равновесие. Хотя вряд ли это удастся теперь, когда мысли о Фредерике Ларно и племяннице будут назойливыми мухами постоянно витать где то рядом.
- Не имел я личной беседы с графом Райтлендшира, - мрачно и неохотно ответил он на вопросы обеих дам. Всем видом мужчина не скрывал, что тема эта ему болезненно не по душе, но голос звучал ровно и без всплесков эмоций. Напротив – в нем точно и не осталось больше эмоций. Ровный безжизненный голос. Уставший потухший взгляд.  – И не могу уверенно говорить вам о том, он ли сочинил… или рассказал, - быстрой вспышкой затаенной обиды взгляд в сторону племянницы. У него все еще не было никакого мотива полагать, что история действительно выдумана, как предполагает судя по всему леди Ларно.  Но вспышка погасла быстро, мужчина вернулся к этому меланхоличному состоянию, оперев локти о колени и свесив кисти рук меж ними. Сейчас он разом утратил былую легкость движений и статность осанки, превратившись в тридцатичетырехлетнего, уже не молодого, человека и даже морщины на лице казались более глубокими.   – Я всего лишь прогуливался по саду, когда услышал как за пышными розовыми кустами звонко и громко переговариваются женщины. Я не стал бы слушать, - он поднял взгляд на Кристиану, точно оправдывался. Но это было правдой – всем его хорошим друзьям известно насколько безразличен мортенширец к сплетням и пустой болтовне, что говорить о тайном подслушивании. – Но услышал насмешку над фамилией Миддлтон и вынужден был прислушаться. Так и узнал, что весь двор судачит о том ныне вечером, что леди Миддлтон на недавнем пикнике… - на графа внезапно напал паралич. Он точно потерял голос настолько внезапно запнулся. Открыл рот. Снова закрыл. Нервно кашлянул. И сипло кое как выдавил. – уединялась с вашим братом, Кристиана.  Дальше слушать я не стал, но и к чему – и без того известно, что скажут дальше. Не так много что можно сказать… - он горько усмехнулся.  И уронил голову в подставленные ладони, покачав ею. – Какой позор… какой позор. Глупее, леди Аделина, вы еще не поступали... - он снова поднял лицо, взглянув на племянницу. Но вместо гнева на этот раз там была странная смесь глубокого огорчения и тоски. И снова покачал головой.

Отредактировано Ademar de Mortain (2017-07-29 16:50:52)

Привыкшая видеть Кристиану спокойной и сдержанной Аделина, пожалуй не ожидала увидеть такое продолжение "трагедии" игравшей сейчас самыми разнообразными оттенками, начиная от ревности и гнева, заканчивая страхом и испугом.
Кристиана была готова снести в этой жизни многое. И сносила. И не такое. Но! в том прошлом было было очень большое "но" словно клеймо выжженное посередине ее спины, как у племенной кобылы. отмеченной особым знаком. и это "но" не включало в ее жизни людей затрагивающих ее душу и разум, не являвшимися особо важными составляющими составляющими ее духовной жизни, окрашивающими ее в яркие, положительные оттенки. Ко всему, что было у нее до этого она относилась, как к "приходящему" и "уходящему". Весьма спокойно и прагматично. Богиня дала, Богиня забрала.  И если Адемару сейчас... и может быть потом, она могла простить всплеск его ярости и гнева(и только это, а не пролитую кровь Аделины, про которую она еще поговорит с ним тоном, не женщины, способной быть не только мягкой и сдержанной), потому что, смогла рассмотреть за этим ту причину, которая могла хотя бы на половину оправдать его действия, то оправдания словам и поведения Аделины, кроме взбалмошности и глупости она не находила. Ни на крупицу! кроме того безусловного женского "хочу! И вы мне не запретите!"
Нет! Она не могла ей запретить! И все произнесенное раньше, были лишь слова. Но Кристиана не зря пришла к тому, чем и кем она сейчас являлась и в ней благодаря Эдаму, Фредерику и другим, подобным ей мужчинам жила та женщина с несгибаемым стержнем внутри, способная в одиночку преломить не одну проблему свалившуюся ей на плечи.
Прямо перед лицом Аделины гулко захлопнулась дверь, являя ее взгляду не ласковое и спокойное лицо подруги к которому она привыкла. Не было там ни слез, за обиду, которой та наградила ее своими словами полными недоверия о том, что ее вовсе не убедил рассказ о ее брате и что тот не так отвратителен, как обрисовала Кристиана. Лицо Кристианы было тенью того, что могла видеть Аделина до этого, смотря на Адемара. Плотно сжатые губы говорили о несгибаемой воле женщины и желании донести до капризной девчонки все, что ждет ее, если она продолжит дальше подобным образом.
Кристиана прижалась спиной к двери, громко выдыхая, так, что ее грудь в тугом корсаже поднялась невероятно высоко.
- Послушай меня внимательно...
На Аделину смотрели глаза на прочь лишенные той прохлады и безмятежности, с которой она обычно взирала на окружающий мир. В этих глазах сгорели бы все священники и инквизиторы Хайбрея... будь на то воля ведьмы.
- Я прощу тебе то, что ты посчитала меня вруньей, не посчитав мой рассказ убедительным, по причине того, что я знаю своего брата и его дьявольскую способность соблазнять таких...
Она чуть не продолжила свою фразу "глупеньких, как ты", но вовремя сдержалась.
- Я прощу тебе это по причине того, что ты и вправду поддалась его безмерного обаяния и по причине того, что ты слишком добра... мне хочется верить, что твоя доброта, это единственная причина, по которой ты посчитала мой рассказ не правдоподобным и не значительным, когда я предостерегала тебя, держатся от моего брата подальше... Я прощу тебя за твои едкие и неоправданно обидные слова, про мое отношение к тебе. И я знаю, что пройдет время и ты сама устыдишься им, потому что, что бы ты там не говорила и не придумывала себе, ты первая из женщин, что стала мне так дорога, и на столько, что я предупредила тебя и поведала всю правду о своей семье и всей своей предыдущей жизни. Я даже... прощу тебя  за то, что ты посмела сравнить меня с этим чудовищем...
Кристиана сглотнула, переводя дыхание, усмиряя непослушное сердце, колотящееся по ощущениям, где то в районе шеи.
- Но я не прощу тебе бездумно сгубленной жизни... твоей и своей.
Челюсть леди Ларно заходила ходуном, словно у бойцовской собаки.
- Ты понятия не имеешь в ценности и хрупкости этого проклятого понятия! Выросшая в постоянном тепле и любви! Ты не на грош не ценишь то, что другим дается с таким трудом, потом, кровью и слезами!
Кристиана провела узкой ладонью по губам, словно стирала кровь, после звонкой пощечины, полученной когда то молодым Фредериком. Нет, он больше не поднимал на нее так руку. Так откровенно, диктуя свою волю. Но, все это время она жила под давлеющим над ней не любовным взглядом брата, а самым тяжелым гнетом вынужденного сосуществования с тем, кто держит нити ее судьбы в своих руках.
- Ты не знаешь, как это ВЫЖИВАТЬ! А не жить в свое удовольствие, купаясь в любви и внимании близких. Не представляешь, как это когда тебя насилуют, бьют, унижают! Поэтому тебе кажется, что твое капризное "хочу" не повлечет за собой никаких последствий, потому, что ты привыкла, что твои проблемы всегда  решала твоя семья и твои мужчины, которых я была лишена в своей никчемной жизни! мне пришлось делать ВСЕ! Совершенно ВСЕ! Самой!
В голосе Кристианы звучала нескончаемая горечь от слов и обвинений, прозвучавших из уст Аделины. О! если бы это был Фредерик... на него бы она деже не посммотрела. Из гего поганого рта это могло лится сколько угодно.. но она! она! Аделина! После того, что она ей открылась...
Сейчас Кристиана делала это еще перед одним человеком... Адемаром, мужчиной, который не должен был слышать все эти интимные подробности ее личной жизни.
- Жизнь Аделина это не игрушка, врученная тебе для того, что бы ты вот так запросто, по упрямству и глупости превратила ее в Ад на земле! Я столько лет сражалась за не не для того, что бы смотреть, как ты разрушишь свою... не такую горькую и бессмысленную, как моя!
И потом, Кристиана перевела взгляд на Адемара, еще более тящелый и откровенный.
- Убив моего брата вы лишите меня любой возможности вести тот образ жизни, который я веду сейчас, лишите меня того достатка, свободы и будущего, пусть, призрачного, но будущего, которое у меня есть сейчас и которое я строила, пройдя через все, что я сейчас здесь озвучила. Вы растопчите меня. Я лишусь всего... глупой надежды когда нибудь получить мои земли....
В этом очень откровенном признании было все... И более всего..горечи одинокой и бесправной женщины.

Слишком насыщенный эмоциями вечер истощил графа порядком.  Он стоек был к физическим нагрузкам, но столько чувств разом выносить не привык. Одна эмоция сменяла другую слишком быстро, слишком много сил вытягивая из него. Но хуже всего то что конца этому не предвидилось и будь его воля, он был готов уже сбежать из этой цитадели страстей – но посреди ночи плотника не сыскать, и оставлять по своей же вине оставшихся без входной двери женщин наедине с ночным городом он позволить себе не мог. Но шумело в ушах, глубоко в черепе со стороны лба накапливалась утомляющая тянущая тупая боль, завладевая им все сильнее. На то, чтобы отчитать сейчас Аделину, он потратил последние остатки эмоций и превратился сейчас в соляной столб. Глубокое удручающее опустошение – это было единственное доступное чувство сейчас.
Он не любил чужие сердечные тайны. Когда просто понять их глубин. Когда находил раздутыми из ничего. И предпочитал не слышать, не видеть и не хранить. Но именно сегодня его соседка – немало взвинченная своенравным упрямством Аделины очевидно – позволяла жарко срываться с уст словам, которые обнажали ее прошлое и перед ним. Адемар знал Эдама Лаута. И знал что жизнь с ним для любой бы женщины была Адом на земле.  Но слышать подтверждение этому в яростных речах своей подруги было неприятно – но что он мог сделать? Выносить сор из избы в дворянских домах считается дурным тоном, неважно – бьет ли муж жену, изменяет ли, держит в черном теле. Или просто измывается морально – самым утонченным из способов.  Любого человека можно довести до безумия.
Любого человека можно довести до безумия. Иногда мне кажется, что эта та цель  которую зачем то преследуешь ты. Не знаю, зачем тебе это нужно. Игра? Забава? Возможно. В любом случае – осталось недолго, я почти ощущаю это.
Но удивительно – чьи речи повлияли наконец на эту вздорную девчонку? К кому она прислушалась больше? Или суммировала угрозы? Не важно, но то как меняется ее лицо он – жадно за ним следивший из под опущенных ресниц – заметил сразу. Вот меняется исчезая вертикальная морщина меж бровей. Вот сами брови поднимаются выше, убирая тень с глаз. И глаза становятся мягче, добрее взглядом. Но он был готов ко всему – и все же оказалось, не до конца. Граф так и застыл с открытым ртом, собираясь что то сказать в ответ на горячие и спешные речи и одной и второй даме. Но сначала параличом напало это беглое «я так люблю вас», а потом и осталось что ошалелыми глазами смотреть на пылкий поцелуй, оставленный на губах Кристианы. Пусть и короткий, достало его чтобы уже де Мортен успел ревниво нахмуриться, ожесточиться лицом. И проворонил маневр в свою сторону.
Он заметил движение и даже чуть расправил плечи, разводя руки, ожидая по обыкновению дружественных примирительных объятий.  Как обычно бывало. Потом примирительный поцелуй в лоб. Но никак не того, что в пылу примирения его едва ли не с силой дернут за шею вниз, чтобы поцеловать прямо в губы. Короткое, но крепкое прикосновение к губам, от которого моментально волна оглушающего жара срывается по телу.  Ошарашено и оставалось, что хлопать лишь ресницами на племянницу, которая продолжила еще что то делать, кажется взяла их с Кристианой за руки.  То есть он чувствовал конечно прикосновение тонких изящных пальчиков к своей руке, их теплое пожатие, но воспринимал так, словно происходило не с ним. А разум лишился последней точки опоры, и со стороны наверно мортенширец являл собой совсем смешное зрение: по крайней мере его и без того выразительные глаза такими большими уже очень давно не были, как и такими растерянными. Взгляд человека, у которого из под ног выбило почву.
- Хорошо, - наконец промямлил почти притихшим тоном граф, сглотнув сухость в горле. И посмотрел на Кристиану, обретя снова подвижность мышц, - Но слов своих не отменяю при всем сострадании к вам. - долгим взглядом, в котором читалось такое же непримиримое упрямство. Он принял решение, озвучил - и отступать был не намерен. Пусть уговаривает свою подругу не чудить, если хочет чтобы братец был жив как можно дольше.

Отредактировано Ademar de Mortain (2017-08-11 16:31:19)