Обрушившиеся на страну напасти были тяжким испытанием для всех добрых петерианцев. Война  и чума - достойное испытание веры, силы духа каждого из живущих. Лишь тот, кто непоколебим в своих убеждениях и преданности, кто рьяно молит Мать-защитницу о помощи в тяжкие времена, борется за себя  и своих близких может сказать о себе, что он с достоинством выдержал жестокую проверку. Себя графиня Доррет, безусловно, причисляла именно к таким людям.

На время похода своего сына, она отказалась от любых увеселительных мероприятий в замке. Практически не принимала гостей, встречаясь лишь с советниками, казначеями и управителями хозяйства Фосселеров, да и то лишь для того, чтобы не выпустить из своих рук управление землями. Отказывалась она и от привычной еды, обходясь самым минимумом, совсем не пила вина, не гуляла и плохо спала. Все свободное время графиня молилась, принуждая к этому и всю свою свиту.

Некоторые в замке всерьез беспокоились о здоровье уже немолодой женщины, но она решительно отвергала любые попытки заговорить с ней на эту тему, объясняя свое поведение тем, что через вознесенные к небу молитвы она помогает молодому герцогу одолеть врага, таким образом буквально сражаясь с ним на поле боя.

Когда сын перестал писать, мать разослала шпионов  и гонцов едва ли не в каждый город в Атлантии, дабы они принесли ей вести о сыне. Узнав таким образом о его недуге, она впала в настоящее кратковременное безумие на почве религии. Впоследствии, именно свою самоотверженность и молитвы дни и ночи напролет она будет считать причиной чудесного выздоровления Лестера. Равно как силой своей веры она объяснит победу в битве.

В последний день зимы было намечено возвращение победителя домой. И только теперь Элизабет Доррет отменила свой строгий запрет на развлечения, музыку  и пиры. Замок будто оттаял после лютых морозов, ожил и преобразился. Неделю готовились украшения, созывались музыканты, певцы и актеры. Простолюдины искренне радовались, ведь графиня внушала всем, что произошла общая победа, одержанная всеми петерианцами Гасконии.

- Мой сын доказал, что язычники из Фйеля не ровня славным людям Гасконии, на стороне которых законы Богов и людей. Пусть же родной дом встретит его всем самым прекрасным, что есть в герцогстве, - отдала тогда слугам распоряжение графиня.

На официальную встречу героев войны, организованную на глазах сотен людей, она по своему обычаю не пошла. Никто не был удивлен такому: все давно привыкли, что после смерти мужа Элизабет неохотно принимает участие в различных показательных общественных мероприятиях, точно все еще находясь в трауре по супругу. Управление и ведение дел она предпочитала обсуждать в спокойной обстановке, в присутствии лишь тех, кого тот или иной вопрос непосредственно касался. Герцога она ждала в собственных покоях, где были специальные помещения, которые можно было бы назвать ее рабочим кабинетом: именно в них, среди книжных полок, сундуков и географических карт, она принимала посетителей, обсуждала с советниками вопросы управления.

Не имея привычки наряжаться к каким бы то ни было знаменательным событиям по-особенному, графиня осталась верна своему закрытому платью и плотной шали, кутаясь в которую она наблюдала из окна за въезжающими через ворота всадниками. Знамена Фосселеров заполонили внутренний двор. Сейчас советники и командиры гвардии поприветствуют своего герцога, затем, наверняка, произнесут какие-то слова перед толпой, и только потом мать сможет увидеть наконец своего сына вблизи, впервые за долгое время.

Проходит чуть больше четверти часа, и вот дверь открывается. В покои проворно проскальзывает слуга  и объявляет о том, что Герцог Гасконии, лорд Атлантии прибыл. Затем он также проворно исчезает, а в комнату входит Лестер. Мать поднимается, нарочито медленно подходит к сыну вплотную. Шаль распахивается  и руки графини обнимают плечи сына.
- С возвращением домой, дорогой сын. Боги услышали мои молитвы, даровав нам эту важную победу и... вернув тебя домой, ко мне.

Уши Элизабет услышали сказанное сыном, но суть его слов до нее дошла не сразу, точнее она не могла поверить в то, что поняла все верно. Лестер был у Барди, там ему понравилась какая-то девушка, но почему он называет ее "графиня"? Он оговорился? Кого он имеет ввиду? Если только не... Глаза матери даже расширились, она приподняла одну бровь, обошла прошедшего вглубь кабинета сына, глядя на него снизу вверх, но оттого не менее строго. Затем не спеша опустилась в свое кресло с мягкой спинкой, обитой тканью и такими же удобными подлокотниками.

Воодушевление Лестера было очевидно, для нее вообще практически все его чувства и состояния читались как на ладони, но тут он даже не пытался скрыть своего торжества. Он в самом деле считал, что принес благую весть, что мать обрадуется этому, похвалит, как хвалила и поощряла все детство любую шалость и забаву. Но детство прошло, перед ней был не маленький лорд, а взрослый мужчина, участвовавший в войне, сражавшийся со смертельной болезнью. И этот лорд сейчас выдавал вот такое. Лучше бы он не открывал рта по этому поводу вовсе, Элизабет всегда считала, что ему полезнее не говорить, а слушать, чтобы затем повторить сказанное ему.

- Лестер, - вкрадчиво начала мать, не меняя однако своего тяжелого взгляда синеватых глаз: - Ты сейчас говоришь о вдове графа Лоренцо Борромео?

Контессину Барди, безусловно, она знала. Они даже несколько раз виделись, Элизабет всегда испытывала неприятные чувства, когда Лоренцо привозил свою жену к ним в замок. Эдвин заглядывался на нее, а Борромео хвастался при этом еще больше. Пышные формы графини, от которой прямо исходило ощущение здоровья, силы, красоты и молодости, не шли ни в какое сравнение с худой, вытянутой, как струна, Элизабет. Мужчинам больше нравились такие, как Контессина, что злило мать Лестера всю ее молодость, да и сейчас совершенно очевидно, что та вдова, в отличие от Доррет, не утратила с годами свою привлекательность. А вероятно и распутность, в которой Элизабет всегда ее подозревала. Если вообще не преумножила это греховное качество, ощущая, что стареет.

- Дорогой сын, она старше тебя на десять лет, - констатировала факт Элизабет, поджав губы и стараясь не выдать клокочущего в ее сердце возмущения, держать тон голоса ровным и серьезным: - Даже если, не дайте Боги,  допустить, что ты на ней женишься, да и пусть просто вступишь в связь, расскажи-ка мне как она будет вынашивать твоих наследников? Что о вас с ней скажут при дворе? Что стареющая вдова нашла себе мальчика для утех? Не слишком ли холопская судьба для герцога Гасконии? Или ты хочешь уравнять себя с "мужчинами на одну ночь", которых культивирует на своем острове твой друг Домиций?

Взгляд глаз матери был такой, что тяжело было его выдерживать. В нем читалась вся ненависть, которую она в этот момент испытывала к Контессине и уйма того, что она могла сказать, и еще обязательно скажет, дабы пресечь глупости, которые собирался натворить Лестер.

- Вы, верно, бредите, мама!
С больной головы на здоровую. Графиня даже не посчитала нужным отвечать на подобное заявление сына. Скорее всего - решила она - герцог еще не оправился от потрясений пережитой болезни и, главным образом, войны. Командование войсками и участие в сражениях делают мужчину жестким, закаляют его душу, равно как  и тело. Некоторые не могут более проявлять заботу, ласку, прислушиваться к советам и находить компромисс долгие годы, однажды продрав горло, окрикивая бойцов своего отряда в суматохе  и свалке сражения. У Лестера же, так или иначе, это пройдет. Слишком унизительно для гасконца столь высокого положения превратиться в грубого солдафона.

- Жениться? Разумеется, дорогой сын, но в этом деле не следует делать выбор, пребывая "очарованным", как ты сказал. Чары - инструмент контроля и подчинения, а власть нужно держать в своих руках. Мы найдем тебе достойную невесту: скажем, выгодный брак с девушкой из Фйеля мог бы упрочить мир, завоеванный тобой, - Элизабет склонила голову набок и оценивающе посмотрела на сына, помедлив, будто что-то припоминала: - Кроме того, я слышала, что король тяжело ранен и находится при смерти, у него останется вдова...

Не самое лучшее время вести разговоры о таких вещах, тем более с человеком, уставшим с дороги и соскучившимся по родному дому. Но когда-то ведь нужно было начинать: времени Богами отпущено не так уж много. Тем не менее, посеяв эти зерна в мыслях Лестера, мать решила более не давить на него. Пока что достаточно: его горячность и горделивость не позволяют ей сломать его сопротивление и резко изменить его мнение в ходе одного разговора. Здесь нужны многие часы бесед и уговоров. Что же, если чего у нее и имелось вдоволь, так это терпения.

- Какие нынче новости? Чем дышит Гаскония?
- Слезами вдов, проводивших мужей на нашу войну и чумным смрадом, - вновь характерно поджав губы и кутаясь в свою шаль ответила графиня: - Но я уверена теперь, после возвращения живых победителей, в герцогстве станет чуть больше света и тепла.
– Я слышал лишь о том, что чума отступает.
- Во всяком случае, лекари всячески пытаются убедить в этом меня и народ. Я зорко приглядываю за их действиями и неустанно молюсь о скором спасении нашего края от напасти.

- Знаешь, мама, я приехал не один…
И без того зачастую широко открытые веки Элизабет, расширились еще больше, она подалась вперед, проявив искреннюю заинтересованность. Сейчас она причудливым образом стала похожа на большую седую сову. В первое мгновение промелькнула мысль, что Лестер привез с собой Барди, но графиня отринула эту мысль: он бы не посмел.