Даниэль слушал полоумный бред госпожи Барди, изредка кивая в такт ее словам, создавая видимость того, что слушал. На самом же деле, он едва мог поставить себя на место графини, предпочитавшей выносить боль, поставив под угрозу свою жизнь лишь бы скрыть сию тайну от любопытных ушей. Сложно даже догадаться какая ситуация вынудила ее к такому решению. Неужели за все годы, что она провела в Борромео в качестве хозяйки, та, так и не научилась доверять? Враги не дремлят, сказал бы Дамиэно покачивая заметно поседевшей головой, и с этим мало кто не согласится, зная всю специфику общества в котором приходится находиться. Возможно ли, что Контессина размышляла таким же образом, постоянно оглядываясь ища за своей спиной один из клинков недоброжелателей? Сжатых, изуродованных гримасой лицемерия - лиц, блуждающих в потемках подворотни. Интриги, заговоры, безразборные половые связи - три столпа на которых стоял Хельм, вынуждая любого, даже самого беспечного, набожного петерианца, глубоко уверовавшего в благие помыслы людей - невольно начать искать подвох в каждом невинном жесте, косом взгляде, кривой улыбке. Враги мерещатся повсюду, в толпе на базарной площади, среди круга друзей, даже за столом, где собираются члены семьи. Каждый из известных лиц, всплывающих в памяти мог оказаться предателем. Замаскироваться под самого верного и ударить, вычисляя наиболее благоприятный момент чтобы подставить подножку. Ударить в поддых, одним точенным движением, выбивая кислород и возможность подняться. А виной всему обыкновенный, человеческий страх, со временем превращающийся в паранойю. Он создает иллюзии и каждый шаг наполняет превратностями. Именно им, по всей видимости, вдова покойного Лоренцо была обманута, и ее слова были тому подтверждением. Даниэль не понимал ее, но и его едва можно назвать святым, руководствуясь этой позицией, он предпочел не осуждать принятые графиней решения. Оторвавшись от дверного косяка, мужчина медленно приблизился к постели, садясь на ее край. Закатив рукава, он взял тряпку и окунул в чан с водой, не так давно оставленный Доротеей. Холодная, почти ледяная жидкость пропитала ткань, Арендт выкрутил ее и коснулся горячего лба Контессины. - Если Вы хотите, чтобы я молчал, Вам придется крепче держаться за жизнь. Весть о Вашей кончине едва можно будет удержать в тайне. - промакивая ее кожу, с величайшей осторожностью, будтно перед ним была не женщина, а нежные лепестки магнолии, способные рассыпаться от небрежного прикосновения. Она была все так же бледна, вперяя на него свои горящие нездоровым блеском глаза. Перед ним предстала другая женщина, лишенная всех блистательных убранств, напускного изящества, замученная ночным бредом, жаром сковавшим ее хрупкий стан, демонстрируя все то, что женщины ее возраста стараются скрыть. Напрасно, сейчас она казалась ему намного прекраснее, чем там в холле, обвитая своим зазнобством. Он даже не заметил, как рука безвольно замерла на ее щеке, нежно касаясь большим пальцем блеклой кожи. Арендт готов был признать ее красоту, но сама мысль хотя бы о частичном поражении заставила его передумать. - Можете не переживать, Ваши дочери считают, что Вы заняты приготовлением бала, а сами с самого утра отправились с сопровождением за тканями. Юный граф, тоже получил свою версию произошедшего. Слуги молчат и смиренно желают Вашего скорейшего выздоровления. Что касается меня, я задержусь в графстве еще некоторое время. Пока, не удостоверюсь, что мои швы не разошлись и Ваша жизнь вне угро...-не успев закончить фразу, как его прервала Доротея, - Обед готов, господин. - благодарно кивнув, мужчина встал с кровати, подошел к старушке и взял с ее дрожащих рук поднос, вновь возвращаясь на прежнее место. - Оставьте свою гордость и откройте рот. Вам нельзя делать резких движений. Поэтому в ближайшие дни, Вы будете питаться только так.
Отредактировано Daniel Arendt (2015-03-05 17:32:29)