Один коридор сменялся другим, поворот следовал за поворотом, а Роланд всё продолжал шагать вперёд, не отдавая себе отчёта – куда и зачем он идёт. И замок Бэйлор – место, где он родился и вырос – не стремился помогать с выбором молодому Баратэону. Помнится, прежде он сам подсказывал ему дорогу, открывая верные двери и направляя виконта по нужному пути. Прежде, но не сейчас. Казалось, даже здешние стены настроены против Роланда, что уж говорить о людях? И те, и другие должны были понять его выбор, а вместо этого… Отторжение, порицание и неразбериха преследовали виконта повсюду, куда бы тот не пошёл. Возможно, именно от этого он и пытается сейчас укрыться?
Всё запуталось. Всё просто-таки чудовищно запуталось. Долг и вера, которым настало время разойтись разными дорогами, отчего-то не пожелали этого сделать, как бы Роланд не был уверен в правильности своего выбора. Отец-Создатель видит, сколь искренне и непреклонно стремление молодого Баратэона посвятить свою жизнь служению Ему, однако разве может он оставить Бэйлоршир теперь, когда долг велит сделать это отцу во имя верности своему королю? Одни клятвы столкнулись с другими, подобно клинкам остро отточенной стали.
Клятвы. Все мы произносим их: одни обращены к богам, другие – к людям. Но как понять, какие важнее? Как уйти, пересилив в себе желание оглянуться? Где взять в себе силы, чтобы разделить жизнь на ту, что впереди и ту, что придётся оставить в Бэйлоре? И как остаться при том, что отец уже наверняка подобрал себе временного преемника, на чьи плечи ляжет ответственность и за этот замок, и за эти земли? Казалось бы, эта мысль должна принести успокоение – виконт всё же добился, чего хотел: его оставили в покое, его почти отпустили на встречу выбранной им судьбе – однако всё выходило с точностью до наоборот. Душила обида, да и гнев не особо уступал ей. Его дом, его судьба – та, к которой Роланда готовили едва ли не с рождения – всё это вот так вот просто взять и отдать другому?!
Кто именно станет этим «другим», Роланд пока не знал, но уже успел его возненавидеть. Ненависть – грех, и не дело ему поддаваться, вот только желание взять в руки оружие и доказать своё право в поединке, становилось сильнее с каждым прожитым днём. Как это вязалось с выбранной им судьбою? Да никак. И от этого становилось тошно. И страшно. Говорят, на ошибках учатся, но есть такие ошибки, которые могут разве что поражению научить. И оружие, выбранное, как самое верное, обернётся против руки, которая его держит.
Его учили, что меч – не просто оружие, а продолжение руки. Только так он перестаёт быть бездушной сталью с остро заточенным лезвием, и становится орудием. Но орудием чего? Справедливости? Возмездия? Кары? Ответов множество и для каждого из них своё время и место. Место?.. Что ж, кажется, хотя бы с ближайшей целью виконту удалось определиться.
Оружейная в Бэйлоре была одним из самых излюбленных мест Роланда. Просторная зала, отлично подходящая для уроков фехтования, содержала в себе сотни великолепных образцов оружейного мастерства. Мечи, боевые топоры и пики всех мастей были развешаны по стенам и расставлены по стойкам. Наполовину уже история, наполовину оружие, что ещё ни раз окрасится кровью. По соседству располагался и зал для тренировок, с малых лет знакомый Роланду до последнего камня на отполированном до зеркального блеска полу, однако будь на то его воля, и тренировки проходили бы здесь – в оружейной. Собственно, а почему бы и нет? Рядом нет никого, кто помешал бы. Да и Роланд уже вышел из того возраста, чтобы спрашивать позволение на каждый свой шаг. Его выбор – его ответственность. И сейчас, и в принципе.
Внимание виконта привлёк полуторный меч – меч-бастард, как иначе зовут его люди. Уже не одно, но ещё не другое. Середина. Но золотая ли? Обычно Роланд отдавал предпочтение одноручному мечу или ятагану, ну а в левую руку – неизменный кинжал, некогда принадлежавший деду, с которым молодой Баратэон не расставался ни на день с тех пор, как получил его из рук старого графа. Но «обычно» - совсем не то же самое, что и «всегда», так?
Рукоять меча легла в руку, как влитая. Несколько непривычная тяжесть, однако к хвату обеими руками Роланд никогда не питал ни любви, ни даже смирения. Все преимущества казались виконту не существенными в сравнении с потерями в маневренности и ловкости, на которые он ставил не меньше, чем на силу. Подняв оружие на втянутую руку и уловив баланс, виконт резко взмахнул мечём, рассекая воздух надвое.
Пожалуй, следовало вернуть меч обратно на стойку, а самому вернуться к делам, которых хватало вне зависимости от того, быть ему графом или же нет. Да и что даст поединок с собственной тенью? Развеет обиду? Вот уж вряд ли. Роланд немало постарался, чтобы упрятать её как можно глубже: сперва от отца, а после от себя самого. Второе, впрочем, вышло из рук вон плохо. Ложь, даже если лгать не другим, но себе – один из грехов, а тому, кто намерен посвятить свою жизнь служению церкви, грешить не пристало. Остудит гнев? Пожалуй, будь он направлен против кого-то конкретного, это бы и сработало. Вот только объекта для гнева у виконта не было, как тот не силился представить себе его лицо. Злиться на отца – не за что и глупо. На себя – глупо и не за что. Просто так… Что ж, если иного не остаётся.
Вот только уходить всё равно не хотелось.
Скинув камзол и оставшись в одной рубахе, Роланд невольно поёжился от холода, мигом прильнувшего к телу. Ноябрь – граница между осенью и зимой. Поговаривали, будто зимы в Гасконии довольно мягкие, в сравнении с Хайбрэем и уж те более с Фйелем, однако Роланду до сих пор не выдалось проверить это на собственном опыте. Да и какая, в сущности, разница? Зима – она зима и есть. Но холод боится стали и вскоре отступит, трусливо прячась по углам. Всего несколько ударов, точных и выверенных, и тело вновь охватит жаром, замешанным на азарте и точном знании того: как, куда и с какой силой…
…Закрыть глаза, выровнять дыхание и влиться в ритм, отсчитываемый собственным сердцем. Если всё получается так, как нужно, время меняет свой ход и идёт на уступки, растягивая мгновение вдвое, а то и втрое против обычного. Удовлетворённая усмешка касается губ и, повернувшись всем корпусом, Роланд с силой атакует своего невидимого противника ударом, направленным сверху вниз… Невидимого? Но тогда откуда взяться ни с чем не сравнимому звуку удара стали о сталь, и боли в запястье от столкновения с нежданным препятствием?
В следующие несколько мгновений весь мир Роланда сузился до границ воображаемого поля боя, а все усилия были брошены лишь на то, чтобы удержать меч в руке. Получилось. Не только удержать, но и унять предательскую дрожь в руке. Меч-бастард не прощает самонадеянности, но даже он допускает для руки, держащей его, вторую попытку. Вот только суметь воспользоваться ею может не каждый. Роланд сумел, что, однако, не означало конец поединка. Особенно, учитывая то, кого виконта угораздило вызвать.
- Не ожидал увидеть тебя здесь, отец, – произнёс Роланд, отступая на шаг назад, чтобы окинуть графа взглядом с ног до головы, уделив особое внимание оружию, которое тот сжимал в руке. Простой одноручный меч для тренировок, остановивший удар наравне с предназначенным для настоящего боя. Внезапное смущение обернулось досадой: поединок ещё даже не начался, а счёт уже не в пользу виконта. - Тоже хочешь размяться или…
Поговорить? Казалось бы, всё уже сказано и всё решено, но отчего-то неоконченная фраза не вызвала отторжения. Лишь любопытство и интерес.

Атака графа заставила отступить, но не сдаться. Пока стоишь на ногах, пока в силах держать оружие, пока готовность умереть в поединке сильнее трусливого желания упасть на колени, выпрашивая пощады, ты не побеждён. Роланду внушали это с детства, и он хорошо запомнил урок, действительный даже когда реальной опасности нет и в помине. Впрочем, глядя на ухмылку графа Баратэона, опасность сложно было недооценить. Слишком много сказано в последние дни – опрометчивого, резкого, непреклонного – чтобы можно было всерьёз рассчитывать на то, что отец, как и в далёком детстве, просто укажет на ошибки и направит руку. Скорее уж он намерен задать виконту хорошую взбучку, которая… Роланд понятия не имел, что творилось сейчас в голове у отца, и не закончил бы фразу, даже если бы на кону стояла его собственная жизнь.
- Реальным врагом? – В противовес Баратэону старшему усмешка Роланда вышла азартной, словно бы всё происходящее было хорошей игрой с заманчивым призом для победителя. - Вот уж не думал, что в этих стенах мне стоит опасаться реальных врагов!
Все попытки дерзить отцу обычно заканчивались для Роланда не очень, но он всё равно ничего не мог с собой поделать. Сейчас бы атаковать, но граф успел увеличить дистанцию до двух шагов, а запоздалая попытка вполне могла стоить Роланду оружия, завершив бой позорным поражением. Крутанув в руке меч и поудобнее перехватив рукоять, он приготовился выжидать. Совсем недолго, ведь спустя несколько мгновений Баратэон старший уже атаковал его. Сталь скрестилась со сталью, воля с волей. Именно в этот момент Роланд понял: из этого боя он должен выйти победителем. Неважно как, неважно почему, просто должен и всё, даже если на первый взгляд это и кажется невозможным.
Недооценивать противника – глупо и самонадеянно, переоценивать… тоже, вроде бы, не очень хорошо. Виконт знал окончание этого правила, однако то и дело забывал о нём, едва меч оказывался в его руках. Он предпочитал переоценивать, и уж тогда выкладывался в полную силу, поединок за поединком оттачивая своё мастерство. Впрочем, граф определённо не нуждался в переоценке. Не смотря на возросшую с годами необходимость вести сражения по большей части на бумаге (тот, кто считает, будто бумажных битв не существует, просто никогда не вёл переписку с соседями и не управлял делами графства), граф Баратэон не потерял форму и, тем более, не позабыл, с какой стороны следует браться за клинок. Просто не будет, но разве не в этом смысл? Одержать верх над более сильным противником, заставить его услышать и – самое главное – постараться понять.
«Два мнения: твоё и неправильное, так, отец? А вот и нет. Есть ещё и моё собственное, которое даже ты не будешь мне диктовать.»
Отбив атаку, Роланд сам пошёл в наступление. Прямой удар, затем рубящий, обманный манёвр, в результате которого конкретная защита графа будет направлена несколько правее, чем следует… Вот только действия отца вновь оказались непредсказуемыми и атака виконта захлебнулась, а сам он вынужден был уйти в глухую оборону, парируя выпады, всё нарастающие по силе и решимости.
Новый виток наставлений, а вот претензии – старые. И даже хорошо изученные. Настолько, что над ответом и думать не пришлось: он сам собою сорвался с губ, не отвлекая внимание от боя.
- Мой долг – следовать за своим предназначением, моя ответственность – защищать веру от тех, чей эгоизм и самомнение ставит их выше богов! – Запальчиво выкрикнул Роланд, парируя очередной удар, отдавший болью в предплечья. Ну вот как? Как?! Неужели виконт мало времени посвятил тренировкам, неужели недостаточно силён и решителен, чтобы всё это в связке с молодостью нельзя было противопоставить отцовскому опыту? - Или ты считаешь меня трусом, который бросит свою семью и свои обязанности ещё когда пыль от сапог твоей кавалерии не успеет осесть на дорогу? Лишь в таком случае твой страх не беспочвенен, а опасения… опасения всё равно оскорбительны!
И всё же гнев графа передался и его сыну, захлестнул разум, ослабил внимание. Роланд и сам не понял, как получилось так, что клинок в отцовской руке обжёг его горло стальным холодом. Вроде и меч тренировочный, и бой, а горечь от поражения самая что ни на есть настоящая. И обида, почти детская, иррациональная обида, которая зачастую толкает на глупости большие, чем она сама. 
- Я помню о долге перед семьёй и этими землями, хоть ты и утверждаешь, что это не так! – Вырвавшись из отцовской хватки (ну или же Баратэон старший отпустил его сам, наигравшись, словно кот с мышью), Роланд отскочил на несколько шагов назад, чтобы тут же ринуться в атаку, подгоняемый той самой обидой, которую люди замечают много позднее – только лишь когда наступает время анализировать свои поступки и можно взять передышку перед новыми. - И я исполню его так, как меня всегда и учили. Ты учил! Я сохраню для тебя твои земли, я стану заботиться и защищать эти стены и людей, которые считают Бэйлор своим домом. Я стану опорой нашей семьи и никогда не предам её… но мой выбор – не предательство! И я вернусь на свой путь сразу же, как только ты возвратишься домой!
«А ты возвратишься. Отец-Создатель не допустит иного.»
Поединок затягивался, выматывая и силы и нервы, натянутые, словно струна. Но Роланд скорее готов был умереть на этих каменных плитах, чем прекратить его. Атаки становились злее и безрассуднее и лишь осознание того, что оружие в его руках способно отнимать жизни, а не только учить фехтованию, удерживало в постоянном напряжении, не позволяя довести удар до конца. Двоякое ощущение: яростный жар с одной стороны и ледяное спокойствие – с другой. Оба одинаково обжигают и оба манят к себе, обещая передышку друг от друга. Остаётся лишь выбрать… но как, если выбор попросту невозможен? Равно как и между двумя судьбами одного Роланда Баратэона.

Основа? О чём он?  Роланд уже давно не тот мальчишка, что впервые в жизни взял в руки клинок, зная лишь, с какой стороны за него следует держаться. Он воин, который владеет оружием столь же хорошо, сколь и собственным телом. Недостаток опыта компенсирует молодость и сила, которые нельзя списывать со счетов, разве нет? А уж если к ним присовокупить ещё и быстроту реакций с отчаянным желание одержать верх… Атаки перемежались с мальчишеским желанием доказать как свою правоту, так и своё право принимать решения (отцу или всё же для начала себе самому?..), и с этим глупым порывом, увы, ничего нельзя было поделать. Победа не ради победы, но ради признания – тщеславного до того, что аж тошно. Осознание этого злило, заставляло совершать ошибки, раскрываться чуть больше, чем следовало, спешить там, где надо бы замедлиться, позволяя противнику самому обмануть себя. Отчаянно желая победить, Роланд шаг за шагом приближался к поражению. Какая-то часть его сознания видела это отчётливо, но другая продолжала цепляться за возвышенные лозунги, закрывая глаза на промахи, которых становилось всё больше. Ошибки? Ну и пусть. Их все ещё можно исправить, пока не закончен этот бой. А бой не закончен, пока Роланд в состоянии держать в руках кли…
…Со стальным звоном меч виконта упал на гладко отполированные камни. Технически он даже успел понять, как это произошло. Но понять вовсе не означает «принять» или «смириться». Ещё мгновение тому рука сжимала рукоять, теперь же в ней осталась лишь пустота. Почти осязаемая, но от того не ставшая менее бесполезной. Он проиграл. Снова. И самое досадное в этом поражении то, что виноват в нём лишь Роланд. Ну и ещё, пожалуй, его горячность, которая, впрочем, была понятием слишком эфемерным, чтобы можно было разделить с нею вину.
Сердце должно быть горячим, а разум – холодным. Но что из них следует слушать во время боя, а что – оставить за чертой, призванной обозначить границу турнирной площадки? Глупый вопрос. Разве кто-то когда-либо слышал о поединках сердец? Никто. И никогда.
Стремительный шаг, который граф сделал навстречу сыну, едва не заставил того отшатнуться. Ударит? Пусть так. Роланд не боялся боли. Что до унижения… пожалуй, его уже и так более, чем достаточно. Собрав воедино всю свою смелость, виконт взглянул в глаза графа. Хуже не будет, ведь так? Хуже уже просто некуда.
Никогда не следует спешить с выводами. Слова отца били куда сильнее его кулаков, оставляя в душе глубокие отметины, которые редкий меч сумеет оставить на теле, не оборвав при этом саму жизнь.
Там будет лучше? Отец-Создатель да будет свидетелем: Роланд не искал, где лучше. Такое место уже есть: этот замок, этот город и эти люди, которых младший Баратэон был готов защищать до последней капли своей крови. Принадлежал ли он им? Принадлежал. И не отказывался от этого долга. Но разве долг перед людьми может быть выше долга перед Создателем?.. Прежде горячность отца лишь убеждала Роланда в обратном. Сейчас же что-то изменилось. И слова вроде те же, и смысл… разве что интонации стали другими.
Соседство «жестокости» в одном с «церковью» предложении едва не заставило отшатнуться. Захотелось возразить, заявить, что отец ошибается, и привести доказательства, которые… которых у Роланда не было. Была лишь вера. Отчаянная вера в то, что так не может и не должно быть! Вера не требует доказательств, но как защитить её без них, не утопив в крови несогласных?
- Я не хочу оставлять их. Я не хочу оставлять и семью, – собственные слова показались вдруг жалкими, неудачным оправданием из детства «это не я, оно само». Прежде они звучали иначе, так что изменилось? Поражении в поединке или же интонации? - Как ты не понимаешь: я не ищу простого пути и не бегу от ответственности, я… – какими бы жалкими не казались Роланду его оправдания, без них стало только хуже. Он словно бы заблудился в чужом, незнакомом замке, куда отец взял его с визитом, наказав сидеть в своих покоях до его возвращения. Но много ли значит подобный запрет в глазах мальчишки? Пусть даже обычно это очень послушный мальчишка. И то пугающее чувство беспомощности, когда ты вроде и хорошо запомнил дорогу, но чужие коридоры водят тебя по кругу, не позволяя вернуться назад, вдруг так отчётливо вспомнилось Роланду, словно ему по-прежнему было шесть лет. - Я должен заботиться о людях – ты и сам не устаёшь это повторять. Но люди – это не только Бэйлоршир, это ещё и… – «…весь остальной мир? А не много ли ты на себя берёшь?!»
Чем бэйлорширцы хуже других? Да ничем. Они лучше. И у них уже есть лидер, другой просто не нужен. Но где, в таком случае, этот «другой» сможет пригодиться, как не в доме, в котором он родился и вырос? Ответ ускользал от Роланда не хуже, чем попытка оправдаться. Подняв меч и для проформы крутанув его в руке, виконт отнёс оружие обратно на стойку, и лишь оттуда вновь обернулся к отцу. Вера в богов никуда не делась, а вот в собственную правоту…
- Я не оставлю Бэйлоршир и свою семью, – повторил он, вслушиваясь в совершенно иное звучание этих слов, - не потому, что обязан, а потому, что это всё равно, что предать всё, во что я верю. – Упрямство? Отнюдь. Скорее неуклюжая попытка примирить одну сторону монеты с другой. Получалось не очень, но это лишь пока. Кто сказал, что веру и судьбу, дарованную богами, которым, собственно и принадлежит его вера, нельзя совместить? Почему нужно выбрать что-то одно, а от другого отказаться? Ещё недавно у Роланда был готов ответ и на этот вопрос, но куда он подевался теперь? - Как скоро ты уезжаешь? – Вопрос, граничащий с дерзостью. Ну, или просто столь же неуклюжий, как и всё, сказанное им ранее. - Я… что мне стоит знать, чтобы… Я не подведу тебя, я сделаю всё, чтобы не повести.

Отец требовал ответов. Тех, которых у Роланда не было. Нет, не так… Ответы были, они определённо были – ещё вчера. И позавчера тоже. И раньше, много раньше этого дня, так не похожего на все предыдущие. Книга Света охотно давала их ему, равно как и советы, и указания о том, как следовало поступать. Давала мягко, не настаивала. Согласно им Роланд Баратэон мог выбрать любой путь, который сочтёт своим.
Он мог стать воином. Отец-Создатель, да он уже почти им стал! Поражение не говорит о слабости. Оно лишь указывает на ошибки, которые нужно будет исключить в следующем бою. И в следующем. И в том, что за ним. Вкус победы – всё равно, что терпкое вино на губах. Эйфория при виде противника, который просит пощады, кружит голову даже сильнее. Стоит привыкнуть, пристраститься к ней, поверить в то, что так будет всегда благодаря собственной исключительности, и поражение убьёт вернее клинка, отточенного до того остро, что без труда перерубает волос на лету. Ну а то, что не убивает, лишь делает сильнее, так ведь?..
Он мог стать священнослужителем. Наставлять и учить, защищать и вести за собой. Боги любят свои творения, какие бы горести они не посылали во имя испытания. Потери, забвение, предательство… Если бы на земле никогда не наступала ночь, как смогли бы люди оценить красоту дня? Значит ли это, что тьму следует полюбить столь же горячо, как и солнечный свет? Отнюдь. Но вот быть ей благодарными определённо стоит.
Он мог стать даже художником… Впрочем, нет. Художником Роланд определённо стать бы не смог: понадобилось бы самое большое из всех известных чудес, чтобы при взгляде на его «творения» у старого учителя живописи не сводило скулы, и он не спешил бы перевести дух рядом с работой Норин, приговаривая что-то вроде «Ну не всем же быть талантливыми». Так что художник из младшего Баратэона разве что для примера сгодится.
Пример… Титул виконта был непреклонен: Роланду, как и всем его предкам, надлежало встать во главе Бэйлоршира, беря пример с их верных решений и избегая ошибок, которые те совершили. Казалось бы, на редкость достойный путь, но почему тогда ещё вчера при мысли о будущем становилось нечем дышать? Стены замка Бэйлор, в котором родился и вырос Роланд, давили на него, словно бы норовя сдвинуться с места и за считанные удары сердца превратить широкий коридор в ловушку. Ты должен, ты обязан, ты станешь… Выбор? О нет, виконту такая роскошь не по карману.
«Что привлекает тебя больше? – Внутренний голос не часто снисходил до бесед с Его Милостью, но когда он всё же это делал… да будет Создатель свидетелем – уж лучше бы молчал. - Служение богам или возможность выбора, который они якобы могут предоставить?»
Якобы. Потому, что «ты тот, кто ты есть». Так сказал отец, и так говорили… кто? Многие. Слишком многие, чтобы можно было запомнить их в верной последовательности. Но это и не нужно, ведь то, что раньше было просто словами, лишь сейчас обретало смысл.
Смотреть в глаза становилось всё сложнее, однако внезапно взгляд графа потеплел, а Роланд… Казалось, самое время почувствовать облегчение – награду за выбор, который он всё-таки сделал, однако вместо этого виконт мог чувствовать лишь раскаяние. Он не хотел ничего дурного, он даже неправым не был, так отчего это чувство, щедро сдобренное разочарованием? Возможно, отец простил его, и все остальные простят тоже, но как примириться с собой? Баратэон-старший был прав: Роланд не простил бы себя, он бы себя возненавидел. Ни завтра, так через месяц. Ни через месяц, так через год.
- Что перевернётся? О чём ты? Разве эта война – не одна из многих? Горцы и прежде хотели сверх того, на что они имеют право. Но Хельму всегда удавалось ставить их на место. Почему в этот раз должно быть иначе? – Уверенность, с которой говорил Роланд, по крепости могла сравниться лишь с благодарностью, которую он испытывал за возможность переменить тему. - Хотел бы я… – фраза так и осталась незаконченной. Помнится, много лет назад Роланд часто просил отца взять его с собой, когда тот отправлялся на битву. Казалось, что он уже достаточно взрослый, чтобы встать рядом с графом в бою. Однажды он даже сбежал вслед за войском и был отловлен лишь спустя двое суток после начала марша… Да уж, безрассудное было время. Даже в сравнении с нынешним. - Я позабочусь о них. И о леди Аррен – она ведь теперь тоже наша семья. – Признать это оказалось просто. Не то, чтобы Роланд имел что-то против новой супруги отца. Ещё недавно она и вовсе казалась ему подарком Создателя, способным помочь убедить отца отпустить своего наследника, вручив ему в руки равноценную замену. Но даже тогда леди Роксана воспринималась Роландом, как нечто отдельное. Была семья: отец, сестра, тётушки и бабка, а была леди Аррен, которая вдруг появилась рядом с ними. Рядом, но не вместе. Интересно, как давно эта граница между ними обратилась в прах?..
Преданность купить невозможно? Всё верно. И заменить её нечем. Короткий кивок обозначил согласие. А вместе с ним и готовность исполнить наказ. Вернуть доверие, доказать, что достоин – непростая намечается задача. К счастью, Роланд никогда не любил, чтобы было просто.