В порядке. На поверку эта мысль отозвалась теплотой где-то глубоко внутри, и Генрих на пару мгновений позволил себе смежить веки. Казалось бы, к чему он вообще задал этот вопрос, коль скоро боль – неотъемлемая часть самой жизни? Всей жизни, а не только лишь того её отрезка, что протекает за запертыми дверями опочивален. Вот если бы герцог Хайбрэй чувствовал к своей молодой супруге что-то кроме вожделения, если бы она была ему дорога… а, впрочем, она и была ему дорога. Успела стать, пусть бы с того мгновения, как руки молодожёнов связала алая лента, и прошло всего ничего. Не как любимая женщина – уж этого-то ожидать было глупо – но как единственная. Не вообще, но с этого дня… вернее, ночи. Иными словами, что странного в такой заботе?
Мысли путались, повторялись, сплетались в клубок и разлетались прочь, словно застигнутые врасплох заговорщики. По телу разлилась приятная слабость и Генриха начало клонить в сон. Ни собственная нагота, ни ночная стужа, в перспективе могущая здорово подпортить Его Светлости пробуждение, не заботили его сейчас. Тем более, если обнять Леттис, укутанную в одеяло, и…
…следующие слова Её Светлости достигли сознания не сразу. По ощущениям, им понадобилось не меньше четверти часа, чтобы пробраться сквозь лабиринт, выстроенный из неги и отголосков страсти, и оформиться связным вопросом, а не набором звуком и слов. Недоверчиво приоткрыв один глаз, Генрих уставился на Леттис. Интересно, какой идиот надоумил её спрашивать, когда и так ясно, что…
- Да, – и в доказательство лёгкий, почти невесомый поцелуй в висок, - а я тебе?
В глазах Генриха таилась усмешка. Вряд ли первый раз обернулся для неё ни с чем не сравнимым наслаждением, скорее уж герцогу Хайбрэй был любопытен сама форма ответа вкупе с несложным ребусом: сколько в тех словах окажется правды?.. И сумеет ли он отличить её от прочего, наносного? Даже сон чуть отступил прочь, словно бы и ему стало интересно.
Помедлив ещё мгновение, Генрих всё же перебрался под одеяло, предусмотрительно отгородившись от Леттис льняной простынёй. Сонливость сонливостью, но обнажённая женщина в опасной близости от ещё хранившей воспоминания о страсти кожи – испытание, которое абсолютное большинство мужчин с треском бы провалили. И Генрих не был исключением, вот потому и подстраховался. Однако руку на талии Леттис (скорее, на бедре, но поскольку большой палец честно покоился чуть выше, можно сказать и так) всё же пристроил, заведя другую под голову. С тех пор, как умерла Тамила, Генрих никогда не засыпал рядом с женщиной, все его любовные свидания заканчивались спустя четверть часа, максимум – час, после того, как пик наслаждения оставался позади. Теперь же не только Леттис предстояло этому научиться, но и ему самому. Воспоминаниям, какими бы уютными они не были, не осталось места в этих покоях. Ни к сожалению и ни к счастью, просто потому, что новую жизнь на руинах старой не построить, а отголоски былой любви и так останутся в его сердце до самого последнего вздоха.   
Выпростав руку из-под одеяла, Генрих потянулся было убрать непослушную прядь, упавшую на лицо Леттис, и чуть заметно улыбнулся, когда пальцы его оказались в плену тонких пальчиков герцогини, оставившей на них поцелуй. Кажется, Её Светлось привыкала скорее, чем ему думалось. Ну вот и славно. И она – славная, хоть и злая, грубая… чёрт, как же там дальше-то? Впрочем, не суть. Главное, у них и впрямь может всё получиться. Нежность, страсть, доверие и забота – разве не из этих кусочков мозаики состоит витраж, который люди зовут «любовью»?.. Ну и пусть там ещё полно белых пятен – в конце-то концов, они женаты всего один день!.. И одну ночь.
«Да. А ты?»
Ответ, а затем и вопрос Леттис застали Генриха врасплох, ни сон, ни мысли ведь отступать не собирались.
- Да. И я… – Вот так просто, и добавить тут нечего. Разве что позволить себе ещё на миг прикрыть глаза.
«Ты уже был женат, если верить слухам…»
И вновь сон вынужден был отступить. Помедлив с ответом, Генрих внимательно посмотрел на женщину рядом с собою. Была ли она искрення или в словах Леттис таился подвох?
- Мой первый брак – не слухи, а истина. И он был настоящим, да. Но мне бы не хотелось рассказывать о прошлом. Ни сегодня, ни вообще. – Кажется, Её Светлость всё же говорила, что думает, а не подбирала слова таким образом, дабы получившаяся конструкция могла побольнее ужалить того, кому предназначалась, значит и ответить ей стоило со всей искренностью, на которую вообще был способен засыпающий герцог Хайбрэй, сражённый приятной усталостью (и очень долгим днём в центре всеобщего внимания). - Прошлое – в прошлом. Я не забуду, но… я так же и не позволю ему отразиться на нашем будущем. Я всегда буду честен с Вами, миледи, – переход на прежний, «официальный» тон сопровождался улыбкой, что никак не свидетельствовало о серьёзности Генриха, -  и хочу, чтобы Вы были честны со мной, что бы там дальше не произошло. Как думаешь, ты с этим справишься?

Утро опускалось на столицу Хельма постепенно. Сперва светлел дальний край неба, с каждым мгновением всё увереннее очерчивая линию горизонта. А после по обе стороны от этой черты земля и небо начинали окрашиваться светом. Поначалу тусклым, словно бы от одинокой свечи, оставленной кормилицей у окна дабы отгонять чудовищ, что прячутся в темноте детских комнат. Но если тот огонь в конце концов затухает под каплями расплавленного воска, этот – небесный – лишь набирает силу, наполняя серые тени множеством цветов и ещё большим количеством оттенков. Так вот утро и шествует по городу, педантично сужая круг, пока, наконец, не добирается до окон, из-за которых за ним уже наблюдает черноволосый мальчишка, которого все вокруг почтительно зовут «принцем», и не подозревая о том, сколь немного это для него значит…
…С тех  пор прошли годы, мальчишка вырос, как-то буднично и незаметно взвалив на свои плечи ношу, что полагалось бы разделить между несколькими старшими членами его семьи. Только вот это сложно сделать, когда никого из них уже не осталось в живых. Равно как и времени встретить утро, затаившись у окна. Особенное утро, пусть бы и повторяющееся изо дня в день… Быть может, это являлось лишь плодом воображения Генриха, который (как, впрочем, и большинство живущих под лунным небом) полагал свой город чуть более особенным, нежели весь остальной материк, и утро везде наступало одинаково, однако если заблуждение не мешает тебе жить и достигать поставленных жизнью целей, то какой от него вред? Пусть себе будет.
День после свадьбы не стал исключением и Генрих вновь проснулся, когда за окнами уже расцвело… ну, или же даже несколько позже, учитывая, каким насыщенным выдался вчерашний день. И вчерашняя ночь. Покосившись на Её Светлость, беззастенчиво отнявшую одеяло и повернувшуюся на другой бок, замотавшись в добычу едва ли не с головой, Его Светлость перевёл взгляд на прогоревший камин и разбросанную по полу одежду. Следовало натянуть на себя хоть что-то, дабы выглянуть в коридор и велеть принести воды и подготовить чистый костю. Пожалуй, в том, чтобы быть принцем, всё же имелась определённая польза, отрицать которую стал бы лишь идиот. Время покажет, к этой ли категории относился лорд-регент Хельма лишь годы спустя, когда потомки разберутся с теми, кто жил и правил до Генриха, и возьмутся судить его самого. Ну, а покамест этого не случилось, герцог Хайбрэй бесшумно поднялся с кровати (благо, это была его кровать, знакомая вдоль и поперёк), натянул бриджи и рубашку, и направился прочь, безошибочно «угадывая» половицы, что не станут скрипеть под ногой и не разбудят Леттис до срока. Генрих ещё не решил, но, скорее всего, ему захочется сделать это самому.
Вчерашняя ночь, после которой герцогиня Хайбрэй так сладко спала, что и ухом не повела, когда дверь чуть слышно скрипнула (звук, который наверняка поднял бы с постели самого Генриха, с детства обладавшего чутким сном), вспоминалась с неожиданной теплотой, немало озадачившей лорда-регента и вынудившей плеснуть себе в лицо на пару пригоршней больше холодной воды, поданной стюардом для умывания. И то, как леди Фосселер позволила увлечь себя страстью, и то, как после сосредоточенно прислушивалась к себе, решая, стоило ли оно того, чтобы довериться ему… пожалуй, все новобрачные, чьи руки брачной лентой связали не чувства, но долг, убили бы за это! Ну или же, как минимум, сочли бы свой брак вполне себе сносной штукой, дабы не спешить разъезжаться по разным спальням. Но Генрих… нет, он и прежде не думал съезжать или выставлять Леттис прочь из своих покоев! Однако же он всё ещё помнил, каково это – просыпаться подле любимой женщины… и угрызения совести за тот факт, что нынешняя теплота является лишь отголоском той, настоящей, растянули утренний туалет Его Светлости с четверти до получаса.
Но всё в подлунном мире имеет свойство когда-нибудь заканчиваться, и застёжки на дуплете – не исключение. А посему, велев слугам повременить с завтраком, а робко заглянувшим в гостиную камеристкам – напротив, быть наготове, Генрих вернулся в спальню, предусмотрительно захватив с собой зажжённую свечу. На сей раз дверь соизволила не скрипеть.
Умостить в камине новую порцию дров не составило труда: не только у стюардов, но и у принцев есть руки, причём, далеко не всегда предназначенные лишь для кубка с вином. Разжечь их – тоже (строго говоря, можно было воспользоваться и огнивом, но тогда Её Светлость точно проснётся, как по тревоге), и лишь потом Генрих направился к кровати, где всё ещё спала Леттис. Уселся рядом, провёл ладонью по волосам, в художественном беспорядке выглядывающим из-под одеяла. Кажется, вчера сон сморил их, едва разговор коснулся Эделайн… пожалуй, что к лучшему. Леттис Фосселер ещё предстоит узнать об отчуждении, стеной воздвигнутом между отцом и дочерью, но пусть лучше ей расскажут другие. Эделайн не повинна в том, что её матери больше нет рядом, и с каждым годом Генрих всё отчётливее сознавал эту истину, однако найти в себе силы и преодолеть последний шаг, разделяющий их… впрочем, какое Леттис до всего этого дело? 
- Доброе утро, – наконец произнёс герцог Хайбрэй. Негромко, но одеяло услышало и перестало сопеть так ровно, как прежде. - Ваша Светлость хорошо спала этой ночью? Быть может, видела во сне что-то особенное? – Последний вопрос Генрих задал наугад. Сам он сны не запоминал и большого значения им не придавал, однако женщины (во всяком случае, те, с кем водил знакомство Его Светлость) считали иначе. Впрочем, Леттис уже успела зарекомендовать себя исключением…

Кажется, операцию с камином и впрямь удалось провернуть, не разбудив Леттис. Ну вот и славно. Крепкий и здоровый сон ещё никому не вредил. Особенно, если альтернативой ему станет любопытство двора, который вчера лишили развлечения, самым бесцеремонным и возмутительнейшим образом не пустив на брачное ложе. Ухмыльнувшись, Генрих на мгновение прикрыл глаза: чувствовать себя этаким мерзавцем оказалось на диво приятно! Надо будет на днях натворить ещё что-нибудь, что не вписывается в придворное мировоззрение чуть менее, чем полностью!
Занимательная идея. Даром, что бесперспективная. Генрих Найтон выступал сейчас не в той роли, чтобы позволить себе развлекаться и развлекать самодурством. И, поскольку он даже принцем не позволял себе чего-то из ряда вон выходящего, мечты так и останутся мечтами, пусть бы и весьма себе заманчивыми.
«Доброе утро, милорд».
Показалось, или голос наконец пробудившейся Леттис был окрашен растерянностью? Словно бы она до последнего не верила, что может проснуться не в своей постели, да ещё и пребывая там не одна… разочарована?
И хоть это предположение (к счастью, покамест абсолютно беспочвенное) неприятно кольнуло герцога Хайбрэй тончайшей иглой, задать какой-либо вопрос с целью подтвердить его или опровергнуть, Генрих не успел. Наверное, к лучшему. Не стоит начинать… первое брачное утро с недоверия. Кстати, как и совместную жизнь. И пока это ещё в его власти. Ну а Леттис… Леттис села на кровати, прижимая к груди одеяло и настороженно (во всяком случае, так ему показалось) глядя на Генриха. Хотя, быть может, это было отражение каких-то иных эмоций… Проклятие, до чего же сложна эта самая «семейная жизнь»! Особенно на утро после свадьбы, когда то ли чужим, то ли уже близким людям предстоит решить, кем они всё же друг другу приходятся. И что могут друг другу предложить. А что – попросить взамен.
Но Её Светлость молчала. Его Светлость отвечал тем же, с интересом разглядывая супругу.
Молочно-белая кожа, спутанные волосы, голубые глаза: ещё вчера – две колючие льдинки, что и не думали таять, уже сегодня – отражение неба в озёрной глади, пусть бы и скованной первым зимним льдом. Леттис Фосселер не блистала той безупречной красотой, что положена каждой принцессе в каждой уважающей себя сказке просто по умолчанию. Не принадлежала она и к числу тех женщин, что приковывают к себе взгляды всех наличествующих в комнате мужчин – от последнего стюарда до Его Величества – просто показавшись на пороге. И вместе с тем новоявленная герцогиня Хайбрэй была красива  какой-то особой, неброской красотой. Линия губ могла показаться недостаточно чувственной, однако Генрих ещё помнил их вкус на своих губах. Черты – недостаточно плавными, однако герцогу Хайбрэй всегда нравились и высокие скулы и высокий, чистый лоб, который большинство женщин зачем-то стремились скрыть причёской или головным убором. Но больше всего Генриха привлекали её волосы: непокорные и жёсткие, но лишь до тех пор, пока не коснёшься их ладонью. И тогда локоны леди Гвиннбрайр будто отзывались на ласку, приобретая мягкость и словно бы начиная светиться изнутри, робко делясь теплом, на которое эта женщина… не способна. Во всяком случае, если верить ей самой и начать игнорировать ощущения собственные. Несусветная глупость, на которую лорд-регент Хельма был попросту не способен.
Иными словами, увиденное Генриху понравилось. И в тот же миг закралось любопытство: а что видит сейчас леди Фосселер? Ну а что на сей счёт думает? Так и подмывало спросить, расколотив вдребезги ещё один шаблон из серии «не подобает»!..
Не успел. Леттис заговорила первой, ухватившись за его вопрос, как утопающий за протянутую руку. Странное сравнение… странное и до обидного точное.
«Который час? Пора вставать?»
- Понятия не имею, – правдиво отозвался Генрих, который и впрямь не озаботился временем в смежных покоях. Зачем, если в здешних оно остановилось хотя бы на один, сегодняшний день? - А вставать – только если Вам этого хочется. – Едва заметно улыбнувшись, герцог Хайбрэй вопросительно изогнул бровь, что должно было означать: а хочется ли? - Отправить к Вам Ваших камеристок… - «…коль скоро Вы не желаете моей компании?» - Или же приказать подать завтрак сюда? – Вот и первая развилка, Ваша Светлость. Что бы Вы себе не надумали, прошлой ночью Генрих был честен в своих намерениях дать шанс их браку. Да вот только… для этого нужны двое, одному нипочём не справиться. - И тогда у Вас будет время вспомнить и рассказать мне, что именно я делал в Ваших снах. Признаться, мне любопытно. Сам я не запоминаю сны даже столь поверхностным образом. Никогда не запоминал. Даже не знаю, хорошо это или плохо. Вы хотите, чтобы я ушёл, Леттис? – Переход получился слишком резким, однако даже это лучше, чем надоедать своим присутствием женщине, что только и мечтает остаться в одиночестве.

Её Светлость выглядела слегка растерянной, словно бы перебирая в уме варианты, как себя вести. Варианты разные, да вот только «как ни в чём не бывало» среди них определённо не нашлось. Казалось, Леттис сражалась с собой, мечась между той, кем она вошла в эти покои накануне вечером, и той, кем проснулась сегодня. Обнажённой и закутанной лишь в одеяло. А ещё – украдкой рассматривающей Генриха и наверняка сравнивающей его с тем, кто целовал её ночью. Ну и?.. Что она видит? И ведь не спросишь – леди Фосселер наверняка решит, что над нею надсмехаются. Одной ночи слишком мало, чтобы Леттис успела понять (а вслед и запомнить): смеяться над женщиной, что принадлежала тебе несколькими часами ранее, не способен ни один нормальный мужчина. Лишь желать продолжения. Ну, или же не желать, однако об этом варианте Леттис Фосселер определённо стоит тревожиться меньше всего. Грубая и злая? Быть может, Генриху доведётся проверить правдивость этих слов совсем скоро, но пока что он видел перед собою лишь чувственную женщину, отгородившуюся от мира (а заодно и от себя самой) стеной из разочарований и одиночества. По счастью, стена эта состояла не из каменных, но из ледяных глыб, а значит, их можно растопить. Не дыханием, так огнём, что несомненно пылает внутри этой женщины, охотно отзываясь как на страсть, так и на нежность.
«Я бы еще поспала. Не хочу встречаться с гостями и слышать их бестактные комментарии».
Между тем, Её Светлость, наконец, разобралась хотя бы в части своих желаний. Что ж, это можно считать хорошим началом. Можно ведь? Ну, до тех пор, пока не доказано обратное…
- Не посмеют, – убеждённо мотнул головой Генрих, однако почти сразу же после сего утверждения смущённо потёр переносицу, понимая, что скорее бы оправдал оголодавшую волчью стаю перед овцами, нежели двор перед леди Гвиннбрайр. Если в Гаскони, где она выросла, люди хоть сколько-нибудь и отличались от Хайбрэя в своей любви к двусмысленным намёкам, то скорее в лучшую сторону… - Во всяком случае, быть слишком назойливыми. Уверен, Вам не составит труда осадить одну или двух дам, а остальные, если они хоть сколько-нибудь умны, поймут намёк и не станут Вам докучать. – Строго говоря, уверенности Генриха хватало лишь на полдюжины северянок, однако Леттис об этом знать не следует. В особенности потому, что даже сейчас леди Фосселер способна дать отпор всему двору разом. За исключением, пожалуй, его самого. Другое дело, что герцог Хайбрэй и не собирался нападать на неё.
«Если Ваша Светлость составит мне компанию, я бы предпочла позавтракать здесь».
- Составлю. С удовольствием, – не раздумывая, ответил лорд-регент, оглядываясь на дверь с намерением окликнуть слугу. Однако продолжение фразы заставило его медленно обернуться обратно. Показалось, или Леттис и впрямь не насмешничает, но флиртует?.. - Увы, мои таланты в… обратном процессе, Вы сказали?.. довольно скромны. – Генриху и впрямь как-то не доводилось прежде одевать раздетых им женщин. Как, наверное, и подавляющему большинству мужчин. Но как там говорится: всё когда-нибудь бывает в первый раз? - Однако, если Вы объясните, что там к чему, я справлюсь, не сомневайтесь. – В глазах герцога Хайбрэй вспыхнула лукавая искорка. - Мне всегда говорили, что я быстро учусь. Так что Вы уж постарайтесь… вспомнить сон. – Словно бы в задумчивости коснувшись руки герцогини, Генрих нарочито неспешно поднёс её к губам, целуя запястье. После чего педантично вернул ладонь на место, заодно получив словесное подтверждение тому, что его общество ничуть не тяготит леди Фосселер. Ну, вот и чудно. А значит, ни к чему развивать эту тему.
За сорочкой, которую попросила Леттис едва ли мгновением после, Генрих тоже ходил без спешки. Не думает же Её Светлость, будто изобрела уникальную игру? А даже если и думает, то неужто собралась играть в неё сама? Ну уж нет, священнослужитель, что накануне связал их руки алой венчальной лентой, велел иначе. А кто они такие, чтобы перечить Создателю? Особенно, если перечить не особенно-то и хочется.
Вернув нижнюю рубашку владелице, Генрих отвернулся, позволяя ей одеться. Не стоит требовать от Леттис отринуть стыдливость после первой же ночи – пожалуй, в этом даже было что-то особенное. И пикантное, если учесть, что герцог Хайбрэй слишком хорошо помнил, как снимал эту самую сорочку с разгорячённого ласками тела супруги. Сперва она соскользнула с плеч, обнажая грудь, а вскоре и бёдра лишились последней, хоть и весьма сомнительной, защиты. Кажется, на губах до сих пор ощущается вкус её кожи, а ноздри дразнит аромат волос – жёстких на первый взгляд, но удивительно мягких на ощупь…
«У Вас нет гребня?»
Забавно. Её Светлость словно бы мысли подслушала… Ну или же не забавно, учитывая, что болтают о Фосселерах? Впрочем, Генрих уже давно вышел из того возраста, чтобы верить в сказки. И ещё не достиг того, в котором собственная жена воспринимается не иначе, как ведьма.
- Разумеется, есть, – обернувшись, Генрих с задумчивой полуулыбкой оглядел герцогиню с ног до головы. Удивительно, но даже в домашнем облачении Леттис Фосселер смотрелась величественно и грациозно. Общую картину портили лишь спутанные волосы… хотя, если бы кому-то пришло в голову поинтересоваться мнением лорда-регента на сей счёт, он бы сказал, что подобная «причёска» идёт леди Гвиннбрайр куда больше вчерашней. Леди Гвиннбрайр? Нет, теперь уже леди Хайбрэй. Пора бы  привыкнуть. Целая ночь ведь прошла.
Взяв в руки гребень, привычно обнаруженный на каминной полке, герцог Хайбрэй приблизился к Леттис, молча протянул ей свою находку.
- Вот, возьмите. Надеюсь, так Ваш сон вспомнится быстрее. – Пальцы соприкоснулись. На одно единственное мгновение, однако Генриху этого хватило, чтобы ощутить тепло – отголосок минувшей ночи. После чего Его Светлость направился к двери, чтобы отдать распоряжения слугам относительно завтрака.

Расторопные слуги кинулись кто куда, едва заслышав слово «завтрак». Собственно, на этом свою миссию Генрих мог счесть исполненной и с чистой совестью вернуться в спальню. Однако вместо него это сделали две камеристки, поспешившие на помощь Её Светлости, и лорд-регент счёл за лучшее повременить, чтобы дать Леттис время привести себя в порядок. О женском туалете Генрих знал достаточно, дабы заподозрить – одной расчёской дело не ограничится.
Скучать Его Светлости не пришлось: следующие четверть (а то более) часа заняли несколько писем, ещё с вечера дожидающиеся его внимания. Одно из них касалось Орллеи, два – ситуации на границе с Фйелем и самого Фйеля, потому время Генрих провёл с пользой, затребовав перо и бумагу и набросав черновики ответов, один из которых тот час же распорядился передать Шелтону для «доведения до ума». Строго говоря, мастер над шептунами и сам прекрасно справлялся с инструктажём своих пташек. Жаль, что находящаяся в его распоряжении стая слишком малочисленна, дабы охватить все мятежные земли. И поделать с этим прямо сейчас, увы, нечего. Лишь запастись терпением и надеяться, что Хельм не рухнет раньше.
Другой черновик вскоре отправился в камин, сгорая вместе с невесёлыми думами, и Генрих отдал письма секретарю, наказав вернуть их в отцовский кабинет. Пройдут годы, прежде чем за массивным дубовым столом будет восседать нынешний король, ну а до тех пор кабинет так и останется «отцовским». Прав на него у Генриха Найтона было примерно столько же, сколько на корону Хельма... и эта мысль заставила герцога Хайбрэй улыбнуться. Регентство, каким бы сложным оно не являлось, не бесконечно, а значит ему «всего-то» и остаётся, что провести это время достойно памяти предков. И королевства, которое так или иначе вверил ему Чарльз.
Воспоминание о Чарльзе против обыкновения не заставило лорда-регента Хельма нахмуриться и стиснуть зубы, запрещая себе критиковать старшего брата за решения, что он успел принять во время своего недолго правления. Быть может потому, что эти мысли так или иначе вернули его к Эдуарду – нынешнему монарху и… очаровательному ребёнку, которого Генрих любил, словно родного. Негоже думать о Его Величестве, как о ребёнке? Чушь. Детство – лучшее, что случилось с Эдуардом Найтоном, равно как и со всяким, рождённым под небом Создателя. Жаль только, что ранняя гибель родителей омрачила его, вынуждая взрослеть раньше срока. Впрочем, юная леди Моцарт всеми силами стремится замедлить сей необратимый процесс, подбивая Его Величество на забавные выходки! Надо бы после заглянуть к Эдуарду, проверить, как у него дела. Скажем, в обед. Завтрак же Его Светлость уже обещал иной особе. Кстати, она уже должна быть готова…
…или не должна. Вернувшись в спальню и уже открыв было рот, чтобы заверить леди Фосселер в её неотразимости (судя по вчерашнему вечеру, кривить душой Генриху не придётся), лорд-регент так и застыл в нескольких шагах у порога, озадаченно переводя взгляд с причёсанной, но не одетой супруги на аккуратно уложенное платье.
«Вы не передумали, Ваша Светлость?»
Тон, каким воспользовалась Леттис, дабы задать столь провокационный вопрос, был на редкость невинен, а платье споро перекочевало ей в руки. Вот только к тому моменту у Генриха не осталось даже иллюзии, что герцогиня Хайбрэй намеревается облачиться в него сама, чего раньше сделать «попросту не успела».
Ну да, как же!
Воззрившись на платье с видом охотника, ожидающего, что в любой момент из кустов (или из-под подола, что более вероятно, учитывая обстоятельства) на него может попереть в атаку дикий кабан, Генрих какое-то время то ли испепелял, то ли гипнотизировал его взглядом. Но не долго, ибо в голосе Леттис к концу её монолога, посвящённого тонкостям женского платья, всё ж таки появился вызов. Или не появился, но… не всё ли одно? Чем ещё можно объяснить этот спектакль?
Строго говоря, Генрих редко позволял себе принять чей-либо вызов, если дело не касалось поединка. Младшего принца слишком многие пытались выбить из равновесия, чтобы он в совершенстве не освоил науку давать им отпор, обращая всё таким образом, что дураками чувствовали себя сами вызывающие, но здесь и сейчас… почему бы, собственно, и нет?
- По силам, – словно ни в чём не бывало, кивнул головой Генрих, в несколько шагов преодолевая расстояние, отделяющее его от супруги и принимая платье из её рук. Признаться честно, половину инструкций герцог Хайбрэй благополучно пропустил мимо ушей, однако как там говорится: глаза боятся, руки – делают?
Первым делом руки задумчиво пробежали по ткани, после чего довольно сноровисто надели платье на голову новоиспечённой герцогини. Критически полюбовавшись результатом и сделав вывод, что получившийся результат несколько отличается от привычного взгляду, Генрих позволил платью скользнуть по фигуре (искренне надеясь, что Леттис сообразит вовремя просунуть руки в рукава, но не торопясь с инструктажем). Руки самого лорда-регента дисциплинированно двинулись вслед за тканью, якобы случайно коснувшись груди и очень даже демонстративно огладив талию леди Фосселер. Ниже талии начинались бёдра. Подумав положенные пару секунд, руки сместились ниже и принялись разглаживать несуществующие складки. Её Светлость обещала, что интересное начнётся потом? Чушь! Генриху уже сейчас было интересно, в особенности – сохранять невозмутимое выражение лица, которому позавидовала бы и потомственная швея, деловито примеряющая своё изделие на заказчицу. 
«…нужно затянуть, чтобы платье не сваливалось…» - эти слова Его Светлости вспомнились с запозданием, да и то лишь после того, как своенравное (не иначе, как норов – в хозяйку) платье таки скользнуло вниз. Безусловно, Генрих мог бы остановить его, однако руки по-прежнему покоились на бёдрах, и лишь невозмутимый взгляд скользнул в направлении, противоположном «сваливанию», слегка подрастеряв эту свою невозмутимость в районе груди. Тонкая нижняя сорочка мало что скрывала, и это скрытое живо дорисовывало воображение.
- Простите, кажется, я не внимательно слушал, – без тени раскаяния произнёс Генрих, после чего наконец взглянул новоиспечённой герцогине Хайбрэй в лицо. Впервые с начала одевания. В серых глазах плясали лукавые искорки. - Но, думаю, я знаю, как это исправить. Шнуровка, Вы говорили?
Шнуровка и впрямь обнаружилась под пальцами, шустро перебравшимися чуть повыше. Разжать их и хватать радостно устремившееся на пол платье? Ну не-е-е-ет… А вдруг замешкается и Её Светлость откажется иметь дело с «платьем с пола»? Впрочем, думал Генрих недолго: одна его рука скользнула вдоль спины леди Фосселер, по пути уцепив ворот своевольного платья, другая же прижала Леттис к своему телу. Всего на нескольких мгновений, но их более чем хватило, чтобы обдать щёку молодой женщины горячим дыханием, вдохнуть аромат её волос и многозначительно взглянуть в глаза, и вспоминая, и напоминая о прошедшей ночи. Без платья.
К слову, о платье. Якобы вспомнив о чём-то архиважном, Генрих ухватился за ткань обеими руками, позволяя Леттис прижиматься к нему самостоятельно.
- Не поможете? – Самым что ни на есть невинным тоном осведомился Его Светлость, когда платье было возвращено на плечи. Красноречием Леттис он не обладал, потому просто поймал ладонь леди Фосселер своими пальцами и поднёс её к груди, принуждая прижать платье к себе и несколько мгновений добросовестно показывая пример. Другую ладонь постигла та же участь, и лишь потом Генрих отстранился, виновато поведя плечами. Мол, я вижу, что Вам нравится, миледи, но, увы, я занят. Мне нужно шнуровать платье.
Кстати, о шнуровке.
- С какой следует начинать, Ваша Светлость? – Как ни в чём не бывало поинтересовался он. - С левой или с правой?

Реакция Леттис на его «невинные» прикосновения, взгляды и сочетание слов оказалась в точности такой, на какую Генрих и рассчитывал. Отлично, просто отлично! Быть может, Её Светлость и впрямь была грубой и… как там она ещё о себе говорила?.., но уж бесчувственной – категорически нет. А ведь именно с этим Генриху было бы примириться сложнее всего. Если женщина не отвечает на страсть и игнорирует прикосновения, брак можно считать завершённым даже при том, что алая венчальная лента всё так же связывает запястья. Впереди – быть может, уже за следующим поворотом – поджидают одиночество и разочарование, с годами могущие обернуться лишь ненавистью и желанием причинять боль. Не затем, что иначе чужой клинок оборвёт твою собственную жизнь, как это всегда и бывает на поле брани, но потому, что эта – чужая – боль начинает приносить тебе удовольствие… Его Светлость успел насмотреться на достаточное количество подобных примеров (благо, что хоть не в собственной семье), чтобы раз и навсегда уяснить: он не хочет становиться таким вот чудовищем. Пусть бы даже общество не будет иметь ничего против этого, предоставив в распоряжение герцога Хайбрэй загодя придуманные оправдания, годами кочующие с одного супружеского ложа на другое.
«Я могу повторить, но пока вы хорошо справляетесь…»
Голос леди Фосселер вернул в реальность. В небезнадёжную и весьма волнующую воображение. Губы дрогнули, намереваясь улыбнуться в ответ, однако усилием воли Генрих поборол сие намерение. Для нынешнего «поединка» его щитом была бесстрастность, которую лорд-регент и поспешил добавить как взгляду, так и голосу.
- Вы слишком добры ко мне, Ваша Светлость. Но я должен постараться и вспомнить всё сам. – Признаться, Генрих и сам не понял, каким образом у него получилось выделить одно из слов голосом столь многозначительно, что в силках короткого «всё» запуталась не только инструкция по надеванию платья, но и воспоминания о прошлой ночи. Особенно яркие, когда они так близко друг к другу, что при желании губы могут коснуться губ. Желание было. У Генриха. А у Леттис? Интересно, отважится ли Её Светлость на этот поцелуй? Ночью она была на порядок смелее, едва не заставив герцога Хайбрэй потерять контроль.
Поцелуй поцелуем, но на объятья решимости Леттис хватило. Надо признать, прикосновения её рук (пусть бы и сквозь ткань теперь уже его рубахи) едва ли не окончательно уничтожили в памяти Его Светлости инструкцию к несчастному платью, которое угораздило вклиниться между герцогом и герцогиней. Надо полагать, судьба свадебного облачения ничему его не научила… А вот Генриху шутка Леттис бросала вызов. И коль скоро он его принял, включившись в игру, останавливаться на половине пути было бы худшим решением из всех возможных. Разве что слегка поменять правила. Причём, на пользу обоих супругов.
С левой, значит? Серьёзно кивнув и сделав вид, будто не замечает румянца, вспыхнувшего на щеках герцогини, Генрих принялся… за правую. Что-то подсказывало Его Светлости, что разницы на самом деле никакой и не было, так почему бы не подразнить Леттис ещё немного, распаляя внутри неё тот самый огонь, который зародился прошлой ночью? Ну а если на сей раз он потеряет контроль… что ж, значит, так тому и быть. В конце концов, грубым с женщинами Генрих никогда не был, разве что увлекающимся. Прелесть в том, что за запертой дверью спальни это скорее плюс, нежели минус. Судя по сбившемуся дыханию Леттис, это «правило» супружеской жизни она уже усвоила. И, кажется, ничего не имела против.
Шнуровка поддалась не сразу. Герцог Хайбрэй даже намеревался бросить сие неблагодарное занятие, однако упрямство одержало верх. Тем более, что впереди Его Светлость ожидал весьма любопытный поединок с корсетом, который Генрих намеревался выиграть во что бы то ни стало.
- Признаться, я думал, что будет сложнее, – усмехнулся лорд-регент, отступая на шаг назад, дабы без помех обозреть результаты своего труда. Причём платье его интересовало куда меньше хозяйки, чьё выражение лица Его Светлость без помех изучил украдкой, сражаясь со шнуровкой. Изучил и остался более чем доволен, одновременно с этим сумев удержать на собственной физиономии ту самую благочестиво-безучастную маску. Её Светлость она чем-то не устраивает? Ну так пусть сделает хоть что-то, чтобы сорвать маску, обнажая истинные эмоции, что всё сильнее переплетались с испытанными прошлой ночью!.. К счастью, любовь, о которой так любят петь менестрели, далеко не единственное, что может связать супругов, дабы сделать их брак не просто сносным, но и счастливым. - Хотя, быть может, сложное ещё предстоит, – за спину к Леттис Генрих зашёл с довольно-таки задумчивым видом, словно бы прикидывая фронт работ, и лишь потом позволил себе улыбку.
Миг… и пальцы с некоторой долей новоприобретённой привычки коснулись шнуровки. Просто завязать? Ну не-е-ет, это скучно. А вот притянуть Леттис к себе, обвив руками талию и обжигая дыханием ухо – в самый раз.
- Вы не сдержали слова, миледи, – укор в голосе дрогнул и сменился вкрадчивыми нотками в то самое время, как руки неспешно двинулись вверх и вниз по телу герцогини словно бы для того, чтобы разведать обстановку и определиться, где им нравится больше. - Ваш сон… Вы пообещали вспомнить и рассказать мне его, но я до сих пор не услышал от Вас ни слова. – Замерев на мгновение, дабы коснуться шеи Её Светлости сперва одним поцелуем, а после и другим, Генрих заставил темноволосую повернуть голову. На самом деле, это не сложно, если неторопливо миновать грудь (даром, что скрытую за тканью платья – удобно лечь в ладонь ей это не помешало), скользнуть пальцами по шее и подбородку, а после – коснуться скулы, указывая направление. - Вам ведь говорили, что своё слово нужно держать, не так ли? – Чуть подавшись вперёд, Генрих склонился к лицу леди Фосселер, словно бы намереваясь запечатлеть целомудренный поцелуй на её щеке. Как бы не так! - Особенно теперь, когда Вы стали моей женой. – Сейчас губы почти касались губ, дразня темноволосую близостью поцелуя и всего, что может за ним последовать. Запах волос Леттис, жар её кожи и запертая дверь спальни, в которую никто не отважится постучать, заставляли сердце биться быстрее, однако Генрих не спешил с поцелуем. Минувшей ночью Леттис доказала ему свою смелость, а значит, пора сделать ещё один шаг и заявить о ней при свете дня. Женщина, что принадлежала ему по закону богов, людей и желания должна была полностью отринуть свои страхи, оставив их в прошлой жизни. Сама. Генрих может лишь помочь ей в этом, ответив на поцелуй и не размыкая рук. - Ну и что мы будем с этим делать, Ваша Светлость?