Утренние прогулки, на едва зарождающейся заре, очень хорошо способствовали формированию настроения на весь день. Ветреная, переменчивая Аделина наслаждалась, неторопливо перестукивая туфельками по мощеной дорожке, порыва ветра, наполненными запахами росы и распускающихся цветов. Камеристка, не мешая вдохновению госпожи, так же неторопливо следовала позади, в двух шагах, прижимая к груди книжечку в замшевом переплете, а после, когда они подошли к излюбленной беседке, и вовсе, с негласного дозволения, опустилась на скамеечку. Аделина же, то и дело запрокидывая к небу с таинственной улыбкой свою точеную головку, бродила рядом, прямо по траве, нисколько не смущаясь перспективой измочить подол дорогого платья травянисто-зеленого цвета с вышивкой по тяжелому, коротко ворсовому бархату. Впрочем, страха промочить насквозь туфельки тоже не было, благо, до дворца рукой подать, чтобы успеть сменить их, не простудившись, а ощущение травы, ласкающей открытую часть ступни, было не сравнить ни с чем. Будучи вдовой, вынужденной, в перспективе хорошего брака, соблюдать все чопорные принципы морали и нравственности, она осознанно лишала себя необременительных романов, но это вовсе не означало, что в молодом пылком сердце и не менее чувственном теле не было, подчас глухой, тоски по нежности чужих рук. Это приходилось компенсировать иными способами удовольствия, например, гулять по саду и ощущать прикосновения зеленых трав, касаться пальцами набухающих бутонов цветов, срывая с них капли утренней влаги, и чувствовать возрождающийся аромат, терпкий и свежий одновременно.
- Аааааааа! Змея! – визг камеристки заставил Аделину совершить, поистине, диковинный прыжок, разом оказавшись на ступеньках беседки, и в панике озираться в поиске угрозы. Змей Ада и любила, и боялась одновременно, испытывая к ним тягу наравне с священным ужасом. Трава шевельнулась, и на тропу, нехотя, выползло гибкое тело, поднимая голову в направлении двух перепуганных женщин, и только тут леди сообразила, что верещит, по инерции, вместе с камеристкой, только зачем-то прикрывая ту собой. Неизвестно, как развернулись бы события, если бы из тени деревьев вдруг не появился…
Аделина замолкла, с страхом и неверием глядя, как резко опускается сапог на ничего не подозревающую змейку, а, когда та беспомощно роняет раненую голову, судорожно содрогаясь всем телом, мужчина вдруг приседает, с грацией, совершенно неожиданной для такого мощного тела, подхватывая, без тени брезгливости, змею, и отшвыривает ее в сторону. Его голос, низкий, богатый обертонам, звучит завораживающе, и она почти физически чувствует желание ему подчиниться, отпуская напряжение, вызванное невольной паникой. И даже не понимает, когда, практически невольно, исполняет книксен, а камеристка вторит ей.
- Благодарю вас, милорд, - улыбаются еще немного бледные губы, - вы наш спаситель. Какое же имя хранить мне в памяти о этом дне? – ей кажется, что она знает, но все равно чувствует себя обязанной спросить. Спустившись к нему, она кажется себе ничтожно маленькой, едва доставая, пожалуй, спасителю до плеча, и впервые видит столь высокого мужчину, с серебристыми, как воды водопада, волосами, ложащимися ему на широкие, правильно развернутые плечи, укрытые серой тканью длинного кафтана. Полы одеяния доходят практически до пола, чем выдают атлантийский крой, но Аделину сейчас это мало волнует. Куда интереснее его лицо: узкое, вытянутое, с волевым подбородком, высоким красивым лбом. Темные, в отличие от волос, густые брови нависают над удивительно, почти кристально серыми, как те же воды под солнцем в безветренный день, глазами. Длинный, аристократический нос, достойный любого знатного хайбрэйца, тонкие, красиво изогнутые губы. Он немолод – это выдает сеточка морщин у глаз, губ и на лбу, но невозможно точно определить, сколько лет ему именно. – Аделина Миддлтон, милорд, леди Мидейвелшира, с глубокой радостью выражает вам свою благодарность за сей поступок, - стараясь не терять дара придворной речи, произносит она, сама же не в силах отвести взора от этих холодных, льдистых глаз. Она никогда прежде не видела герцога Гасконии, Кеннета Фосселера, но из того, что ей описывали, почти уверена – именно он перед нею.