Аделина всегда отличалась умением хорошо держаться верхом, еще с самого раннего детства, что было неудивительно – родители крайне редко привлекали к ее играм соседских дочерей, считая, что те недостаточно воспитаны, что оказать на нее благоприятное влияние, а портить и без того бурный норов, так только себе проблем наживать.  И собственные братья были компаньонами во всех начинаниях, но в столь юном возрасте в этих сорванцах цело лишь одно желание – сделаться лучше всех вокруг, не важно, девочек или парней, вот только это желание было в равной мере присуще и их единственной сестре. Так что, если предаться уединенному семейному погружению в прошлое, можно вспомнить премного наизабавнейших моментов, когда очаровательный круглолицый ангел в белом платьишке и с кудрями через секунду оказывается в ближайшей канаве, колошматя крохотными кулачками более старшего по возрасту, но не по габаритам Освальда за то, что он отобрал ее куклу. Потом были пони… о, едва она заметила крохотную первую коняшку Освальда, в ней загорелся настоящий интерес, в котором бабушка Салима и заметила первые искры пожара, которого боялись прежде от Береники. Бьянка Фальгрелли, ее родная бабушка, была с берегов далекой Балморры и славилась в Атлантии, как и на своей родине, не только умением держаться в седле, но даже обращаться с тетриппой, едва ли не лучше любого возницы-мужчины, что уверенной рукой ведут разгоряченные четверки по ипподрому на состязаниях. Говорят, Бьянка и сама выступала возницей, даже выигрывая, но этот нрав, горячий, неукротимый, полный бешеной жажды жизни и бесконечного пламени страсти, в конце концов, привел к трагедии, о которой вспоминать не любил никто. Аделина лишь в пятнадцать лет узнала, как погибла леди Фальгрелли, и была ошарашена этой историей более, чем любой романтической сказкой; но к тому времени она не только внешне переняла все яркие, отличительные черты лица прекрасной балморрийки, которых не было у такой же красивой, но более «хайбрэйской» по облику матери.  Но и явно унаследовала то, что матери не досталось ни в каком виде – прославленный бабушкин нрав, лед и пламень в одном флаконе, где желания, страсти и настроения менялись так легко и быстро, как направление ветра над полем, но никогда не переставали кипеть, лишь изредка уходили в тень благочестивости и воспитанности. В пятнадцать Аделина еще умела обманывать себя верой в то, что ее характер идеален, а сама она образец воспитанности и манер, кои должны быть у истинной хайбрэйской леди, но сейчас, в свои двадцать три, уже видела мир без прикрас, как и себя в нем.

Стройная, статная, в новом платье для верховой езды из темно-синего бархата, с шляпкой, неуверенно держащейся на самом, казалось, краю волнистой каштановой копны, собранной в высокую прическу, откуда игриво падали несколько подкрученных прядей, подпрыгивающих на скаку, когда, надменно вскинув хорошенькую головку с несколько более массивной нижней челюстью, чем было модно среди женщин, сложив полные губы в легкой полу-улыбке, леди Мидейвелшира проносилась мимо экипажей на своем чистокровном мортеншильде, с боем буквально купленном намедни у дядюшки. Почему с боем? Потому что де Мортен, как всякий человек в возрасте, особенно, мужчина, был упрямо склонен преуменьшать таланты Аделины в этом поприще, утверждая, что этот конкретный конь, такой же бешеный, как огонь внутри девушки, не то животное, которое подходит леди. Он может понести, вещал дядюшка, и Аделина только фыркала, гладя уверенными движениями длинную морду того прекрасного гнедого оттенка, когда на солнце начищенная шкура переливается, будто золотом усыпанная, с большой звездой во лбу, поскольку она-то себя отлично знала. В бытность своего брака, пожалуй, как-то раз даже ее супруг спасовал перед подобной ситуацией, тогда как Аделина, плюнув на приличия, перемахнула ногу через опору, плотно обхватив бока своенравного атлантийского жеребца, и преспокойно начала лупить его собранным «хвостом» поводьев по бокам, принуждая скакать еще быстрее, пока тот просто не выдохся. Но с тех времен прошло немало, и теперь, выждав траур, она вела себя примерной девушкой, понимая более чем отлично, как может сказаться на репутации подобная выходка. Но понимание и дело часто расходятся у людей, вот и она постоянно балансировала на грани пропасти, порой в последний раз успевая удержать свой нрав от переступания через правила….
В такой поездке дорога бывает крайне скучна, если ехать по всем правилам, и это наскучило ей так же быстро, как и ее горячему скакуну. Утомившись в конце кавалькады прескучными беседами о новом любовнике баронессы Конти, которого в упор не замечает ветвисто-рогатый барон, она лишь слегка сильнее прижала пятку к боку коня, как Ваако, раздув ноздри, сделал широкий скачок в сторону от кареты. И, не сдерживаемый твердо за повод, молниеносно почуял ослабление давления трензеля. Заложились назад остроконечные уши, и под аккомпанемент раздраженному фырканью, он поскакал вперед, чуть в стороне от остальных, несколько не смущаясь отсутствием дороги под ногами. Наверно, на этом собранном галопе они были красивы: будто подвисающий в воздухе на каждом прыжке рослый статный гнедой жеребец с симметрично высокими черными чулками на тонких крепких ногах и длинной, заплетенной в сложную косу, черной гривой и таким же пушистым хвостом, сейчас задранным параллельно земле, и его всадница, как изваяние, застывшая в седле, с невозмутимым лицом, только едва заметно покачивающаяся на каждом толчке гибким станом, и тонкая вуаль, вышитая вручную, служащая для удержания шляпки, парила в воздухе свободным концом.  О, леди Мидейвелшира прекрасно знала, что вопиюще привлекает сейчас всеобщее внимание, но находила, что это легкое пошатывание установленных порядков может допустить для своего удовольствия, иначе ее радужное настроение окончательно испортится, и от долгожданного пикника не будет никакого удовольствия.  Она так же отлично знала, как на нее сейчас смотрит большая часть мужчин в кавалькаде, и наслаждалась ощущением хотя бы этих взглядов, жалкой, но компенсацией невозможности выплеснуть свои страсти иначе ради приличия и репутации. Однако, достигнув главы кавалькады, она свернула обратно к процессии, придержав недовольно вскинувшегося на короткую свечу Ваако, и даже в этот момент не дрогнул ни один мускул на лице. Она намеревалась обратиться с разговором к барону Конти, собственно, по ее мнению, обаятельному и очень добродушному старику лет пятидесяти, и он, очевидно, ожидал того же, заприметив ее приближение, потому что обернулся и улыбнулся приветливо, но ее намерения были прерваны.

Это был статный, приятный собой мужчина средних лет, и первое, что невольно бросилось ей в глаза, это очевидное, уловимое сходство с одной ее подругой, которую Аделина любила, не погрешить, всей своей душой, как умела – без границ и предисловий. Резким движением пальцев она заставила коня развернуться на задних ногах на месте, точно нарочно выставляя его голову и грудь ограничением дистанции между собой и этим человеком. Его яркие зеленые глаза сверкали искрами, как дорогие изумруду, но, вместе с тем, чувствительная в этом плане Миддлтон вся покрылась мурашками с головы до ног, пронесшимся вдоль позвоночника, когда лишь краем, но почувствовала необъяснимое, давящее чувство, исходящее от всадника. Кто-то назвал бы это незримой силой, которой, наверно, хочется сдаться или поклониться, но – не тут. Аделина, и пожелай, не смогла бы, как ветер, который бесполезно запирать в клетку, он тем яростнее ищет способ выбраться, так происходило и с ней, всякий раз, когда аура собеседника пыталась возобладать – необходимо было из принципа встать на дыбы.

- Доброго дня, милорд, - меж тем, спокойно и даже благодушно отозвалась девушка, ограничившись лишь улыбкой и легким кивком головы, но ее серо-голубые, дымчатые глаза следили за каждым движением Фредерика сосредоточенно, настороженно, кто-то подумает, что так смотрит лань на приближающегося охотника за мгновение за побега, и ошибется, потому что так смотрит, скорее, волчица на приближающуюся рысь. Цепко следит, пригибаясь к земле, и ждет, еще не начиная обнажать клыки в утром рычании, прежде, чем дистанция будет сокращена до необратимости смертельной схватки.  И чувственные губы раздвигаются в широкой улыбке, демонстрируя еще здоровые, жемчужные и ровные зубы.  Лицо ее кажется искренне расположенным к человеку, который лично ей не сделал ничего дурного. Но сразу всплывали в памяти истории Кристианы, и так трудно было сдержаться, бешеной волей задавливая этот рык в горле, чтобы прямо сейчас не вцепиться в красивое лицо, впиваясь ногтями в блестящие зеленые глаза, в слепом бездумном желании отомстить за страдания несчастной подруги. – Действительно, судьба прежде нас не сводила, лишая удовольствия познакомиться с вами лично. Что ж, наконец, это случилось, и я рада счастью увидеть вас, милорд, своими глазами. Слухи не лгут, вы и впрямь очень представительны, - качнулись слегка густые черные ресницы.

Волки бьется насмерть, часто проигрывая более крупной рыси. Но, закрывая спиной беспомощное потомство, волчица не видит, не допускает иного выхода, когда попытка затаиться  не удалась, и врагом были замечены. И кровью всегда расписывается ярость, красной кровью на черной земле; к тем, кого она любила, наивная в чем-то Миддлтон относилась, как к своим детям – волчица, но у нее не было ни клыков, ни когтей, ни скроенной в поджаром теле мышечной силы. Она была всего лишь женщина, и весь бешеный темперамент бабушки не спас той жизни, когда брошенный нож вонзился в тело. При дворе нет места честной схватке, только яд, стекающий по стенам изысканных речей….  Но чего она все еще не понимала, так это зачем из всей толпы прославленный Фредерик Ларно подъехал именно к ней.

- Разве представительность свойственна только старикам? – тут же парировала с тонкой, крадущейся по полным губам, от рождения достаточно насыщенных алыми оттенками, чтобы исключить необходимость в помаде, нисколько не смущаясь встречать прямой взгляд собеседника, но не держа его долго, то и дело, уводя взор в сторону, однако, не в испуге или смущении. Напротив, Аделина отправляла его поблуждать по процессии, как если бы сравнивала Фредерика с кем-то, едущим в ней.  Если такой человек и был там, (а в процессии доставало прекрасных образцов мужественности и мужской грации, чтобы было на кого посмотреть) то девушка ни на ком не задерживалась слишком долго визуально, дабы искушенный оппонент мог бы приметить этот объект «привязанности». Ее голос, мелодичный, достаточно высокий и чистый, казалось, приобрел в себе насмешливые нотки, а мышцы лица будто сделались более расслабленными, но перебором пальцев, скрытых перчаткой из хорошей, тонкой выделки, кожи, поводьев и неуловимым под платьем касанием шенкеля она заставляла снова и снова Ваако, нервно и норовисто всхрапывающего, переступать передними ногами в такт всем перемещениям коня графа, дабы дистанция меж ними по прежнему выдерживалась, как минимум, головой и шеей коня, отказываясь приближаться даже на дюйм ближе. О, как иронична судьба! – встреть Аделина графа Райтлендшира прежде, до знакомства с его сестрой, она, возможно, даже имела все шансы не остаться к нему равнодушной, ибо даже злобный нрав (по словам Кристианы) не портил четких, гармоничных черт, рождающих собой приятный, даже красивый облик, светлые волосы, очевидно, золотисто-русого (или просто выгорели на солнце) и зеленые (редкий цвет, надо отметить) глаза под тенью длинных ресниц (и зачем мужчинам такие опахала?) и вовсе делали его очаровательным. И в седле он держался отменно, что леди Мидейвелшира не могла не отметить взглядом почти что знатока.

- Дядя? – на самом деле, она немного удивилась, хотя виду и не подала, привыкшая при дворе к самым неожиданным и каверзным вопросам, и давно выучившаяся не подавать виду, что смогли выбить из равновесия. В женской части дворца дуэли на словах составляют такие же турниры, как у мужчин с копьями на перевес. Логичнее было бы поинтересоваться, как поживает ее отец, ведь она не была сиротой, чем справляться о делах и благополучии человека, приходящегося ей двоюродным дядей, который, вдобавок, слывет весьма нелюдимым.  – Насколько я помню его, в последний раз пребывал в отличном здравии, милорд, пусть не сиял, подобно Солнцу, и розой не благоухал, увы, граф де Мортен испокон веков предпочитает непокорную сирень, - и снова скользящая улыбка, в которой так легко скрывать, за шапкой вежливой учтивости, не самое большое желание к беседе – с этим конкретным человеком, потому что подъехала к процессии леди именно за тем, чтобы немного поболтать.  – Непременно навестите, он всегда рад гостям, - улыбка стала шире. Неужели он думает обмануть ее этой учтивой фразой, когда каждый дурак знает, что лорд Мортеншира приемлет лишь встречи сугубо по делу, не терпя праздные визиты.  Представив себе на миг, какое лицо скорчит дядюшка, когда к нему кто-нибудь заявится вот так, без приглашения, она даже не смогла удержать на губах короткий, задорный смешок.  Но странная, таинственно-загадочная улыбка, вдруг отразившаяся на губах мужчины, с которым она вела беседу, и прищур глаз, резко его оборвали, потому что после такой усмешки можно ожидать любой исход, от предложения о браке до удара хлыстом.

- Милорд, - услышав обращенные к ней слова, она покачала головой,  - как все женщины, я, разумеется, очень люблю подарки, особенно, неожиданные и приятные, однако же, мое воспитание не позволяет мне принимать их от посторонних мужчин, - соврала и не покраснела, поскольку никогда не смущалась этим ограничением прежде. Конечно, при живом муже за это можно было получить нагоняй, но после, при дворе, она совсем не запрещала поклонникам подносить себе дары, вот только всегда с четкой позицией – ничего не обещая. Но здесь и сейчас, от Фредерика Ларно, который, конечно, совсем не был беден и мог позволить себе даже пошвыряться деньгами в стороны просто так, по прихоти своей, она не готова была так рисковать. Что-то подсказывало, что не тот он мужчина, который подарит что-то от чистой души и позабудет о том….
И все-таки было жутко любопытно, настолько, что она даже забыла злиться.

Чуть сильнее сжались пальцы, когда мужчина полез в карман, от подозрительного ожидания, а, увидев красивую камею, она и вовсе сжала плотно губы, совершенно не согласная считать такую вещь сущей безделицей, хотя, признаться, камеи любила – как и искусные украшения в целом. Поэтому, возможно, реши он подарить ей такую вещь, потребовалось бы все ее упорство, чтобы отказаться, но, к ее вящей радости (и огорчению одновременно), граф пояснил, что речь не о этой вещичке, которая, стало быть, ему дорога. – У вашей матери отличный был вкус, милорд, - искренне заметила девушка, ведь, в конце концов, та женщина была и матерью Кристианы тоже. – Да, я помню эту историю, - кивнула она ему, и локоны, вьющиеся свободно возле лица, качнулись вперед. Наверно, одна из самых любимых для половины дам, восхищающихся силой любви и подвигами, для Аделины имела свой вид. Леди Мидейвелшира не могла с самой юности, как прочитала ее, не относиться с состраданием к бедному колдуну, который по какой-то причине никак не мог послать к чертовой матери это Лизельду, и старался изо всех сил, чтобы получить ее любовь, но неизбежно приходил где-то блуждающий постоянно рыцарь и героически побеждал, конечно же. Хотя, спрашивается, что ж ты так плохо охранял даму своего сердца, что ее постоянно приходилось потом спасать? Или это даме вечно приключения искались на одно место? Что ж, тогда, пожалуй, у них с Адой и впрямь есть что-то общее, если верить характеристике отца.
- Желаете меня заколдовать, как тот колдун? -  против настроения, она сначала сверкнула на собеседника заискрившимися смехом глазами, точно подозревая его и впрямь в наличии подобных возможностей. А что, его родная сестра была ведьмой, как знать, может, подобные силы доступны и Фредерику. Тогда, конечно, вдвойне серьезно стоит отнестись к этой персоне, ибо, при том, что легенды и баллады были читаемы ею с удовольствием и неплохо держались в памяти, самой оказаться на месте Лизельды, лишенной воли, ей совсем не хотелось. Приворотные зелья были хорошо известны многим уважающим себя ведьмам, Аделина, хоть и только погрузившаяся в мир магии, успела прознать об этом. Но потом, решив, что Кристиана рассказала, будь оно так, трелью колокольчика мелодично засмеялась. – Я даже не знаю, чего опасаюсь более, этого, или же того, что вам известно, где похоронили убийцу, - смеялась она, когда была охвачена весельем, совсем не так, как принято при дворе для настоящей леди – это скромненькое «хихихи» себе под нос и в ладошку. Так она делала, когда смех был положен по ситуации, но не настроению. Сейчас же, щуря серо-зеленые с голубыми прожилками глаза, она смеялась «во весь рот», демонстрируя ровные жемчужные зубки, и смех – заразительный, звонкий – был прекрасно слышен половине процессии так точно, чего она, кажется, нисколько не смущалась, даже ловя на себе полные возмущения взгляды дам. Игнорируя их полностью, она находила, смеясь, что сцена эта приобретает какую-то абсурдность: должен же быть злодей, этакий мерзкий, склочный, отвратительный граф, как в мистических историях, а перед ней, скорее, весельчак и балагур, нежели первая версия. В сознании все яснее назревал диссонанс, но, отсмеявшись, Аделина не могла это не признать. Действительно ли у Кристианы было предвзятое мнение? Или, быть может, она просто не… глаза чуть расширились в такт внезапной мысли… просто не хотела этого брака? Тут же вылезло воспоминание о услышанных слухах, мол, обер-гофмейстрина обручила своего брата с дочерью регента, и паззл, будто бы, сложился. Там, где только что было веселье, произошла разительная перемена, и соболиные брови гневно сошлись к переносице, задрожали тонкие небольшие ноздри. Привычно она сдержала бы гнев, если бы ситуация не показала, что, кажется, ее обвели вокруг пальца и выставили в дураках. Ай да подруга!
- А… хочу,  – решительно заявила леди, вскидывая подбородок и поджимая алеющие губы. Хотя эмоциям в ней был дан талант менять моментально, быстрее, чем у кого-либо, полноценно и без особых внешних причин, гневалась она так же ярко, как смеялась. Ваако, почуяв изменившийся настрой, заплясал, тряся головой и грызя трензель, зная, что сейчас ему разрешат унестись вскачь, как обычно бывало, если леди гневалась и пыталась унять свои чувства. Но бежать от собеседника все же не вежливо, и приходилось держать жеребца всеми силами на месте, хотя и самой хотелось умчать подальше от глаз, проезжающих мимо, чьи взгляды с жадным любопытством впивались в беседующую пару. Ну, или веером нахлестать по особо любознательным мордам….

Тысячей молоточков тут же ударили по вискам предостережением. Ее врожденный нрав, наследованный от бесшабашной бабки с Балморры, требовал свершений и совсем не заботился о тонкостях этикета, он жаждал действий, утоления своих амбиций, и какое в том дело до того, что скажут другие. Повинуясь его воле, еще в юности она уносилась одна в темные дебри заброшенного парка, скользя тенью меж  могучих деревьев, даже не думая о том, что могут хранить за собой эти заросли, какие опасности.
- Надо же, - еще с оттенками смеха в голосе, насмешливо заявила она, глядя прямо на мужчину своим знаменитым в родственных кругах прямым, беззастенчивым взглядом, прямо глаза в глаза, как будто бросая вызов или, напротив, принимая его.  – Еще минуту назад вы обещали мне подвиг в своем исполнении, дар, достойный баллад, а теперь предлагаете самой отправиться за ним, - пусть и вместе с вами, сударь, - как, право, вы непостоянны, милорд Фредерик. – и продемонстрировала в насмешливой улыбке зубы, как скалящийся хищник. Назвать малознакомого мужчину по имени – вопиюще, не так ли? И все, кто слышал, эти кумушки завтра же состряпают гнусную сплетню уже с этого, неважно, даст ли она еще повод или нет. Им ведь не нужны факты и доказательства, хватает только желания видеть лишь то, что хочется. Да, такова придворная жизнь, от которой она, признаться, порядком устала; необходимость постоянно контролировать себя, держать в узде, как сейчас своего Ваако, натягивала с каждым днем нервы струнами и не давала ни на миг ослабить натяжение. Где та грань, после которой они лопнут? Что будет тогда?
На внутри, под жакетом, сердце билось ровно, разве что чуть чаще, чем обычно. В каждом слове, в каждом жесте ей бросали вызов, подначивали, и подчиниться было бы глупо, но не подчиниться означало показать свою слабость.  И хотя здравый смысл бился птицей насмерть о жесткие прутья клетки, призывая остановиться, доказывая, что на сегодня уже довольно нарушений правил приличия, не стоит делать себя центральной фигурой сегодняшних сплетен, но в ней не вовремя пробудился демон противоречия. Хотелось накалить мир до предела, заставить его полыхать багряным заревом, чтобы, стоя на фоне зарева, довольно жмуриться на отблески пламени. Хотелось, чтобы каждая из этих чопорных дам умерла от зависти к непокорной свободе, обреченная лишь неуверенно лопотать «да» и «нет». Ей было неведомо, что бабушка, гонящая каждый день свою тетриппу мимо окон домов знатных атлантийский матрон, облаченная лишь в длинный пеплос, обнажающий крепкие мускулистые бедра наездницы, дразнила мир той самой свободой, которая грезилась сейчас Аделине, пока не получила кинжал в спину, потому что менее смелые не любят чувствовать себя трусами и , не имея смелости бросить вызов обществу, первыми стараются уничтожить тех, кто посмел.
- Кого же волнует мое мнение о предосудительности, - меж тем насмешливо продолжила она свою предыдущую мысль. – Посмотрите вокруг, милорд, вокруг лишь те, кто любит додумывать, не видеть. Не думать, я бы заметила даже. – она наморщила довольно забавным образом свой  округлый носик, собирая повод коня так, что Ваако был вынужден прижать подбородок к собственной груди. Коню это не понравилось, он тут же заложил уши назад, прижимая, и угрожающе захрапел. Славный Ваако, сын знаменитого Хаоса, мортенширского рекордсмена по скорости на дистанцию в милю, унаследовал от отца еще и дикий норов, помимо масти. – Но сначала я хочу … их раззадорить, - таинственно сообщила она собеседнику, и внезапно раздала руку, держащую повод.  Лишь сжатую пружину, внезапно получившую свободу, можно сравнить с прыжком, который исполнил гнедой. Он сорвался с места так стремительно, что в первый миг девушка-всадница откинулась назад, едва не ложась спиной, выгнувшись, на круп животного, отчего ее длинные волосы слились воедино с его густым хвостом, однако, она быстро выпрямилась и наклонилась вперед, к самой шее животного. Низко, низко, прижимаясь к шкуре, но и не думая собирать повод, тем самым  давая Ваако понять – всадница требует скорости. Дорога впереди сужалась, прямо перед кавалькадой, и нужно было успеть проскочить вперед, мимо всей процессии, пока деревья не загородят путь, вынуждая отступить от цели, но разве было это проблемой, сидя на спине мортеншильда? Гнедой, зажимая уши назад, раздувая широкие ноздри на узкой морде, так далеко выбрасывал вперед свои длинные сухощавые ноги, что, казалось, летел параллельно земле меж каждым касанием. Аделина не бралась тягаться с таким опытным всадником, как дядюшка, и предпочитала не мешать животному, в чьих венах азарт струился наравне с кровью, предпочитая наклоняться так низко и не дергать лишний раз повод, чтобы не отвлекать скакуна и сократить сопротивление воздушных потоков.  А гнедой, благодарно отзываясь, не несся даже – летел, проносясь мимо процессии, устремленный пролететь в сужение дороги вперед процессии.
Ей показалось в какой-то момент, что часть подола останется содранной каким-нибудь деревом, так близко к ним пролетел Ваако, чтобы проскочить между первой лошадью и лесом, ворвавшись на дорогу впереди всей процессии. И только там, когда мортеншильд опередил колонну метров на триста, она начала собирать поводья, принуждая его к притормаживанию.  Тот, вскидываясь, благо отсутствие мартингала позволяло, сделал три или четыре прыжка, как косуля, прежде чем, меся грязь копытами, остановился.  Вот теперь шумиха обеспечена – так беззастенчиво и таким образом опередить королевскую колонну!