Едва ли все происходящее в большом зале поместья лорда-коннетабля, само торжество и его значение, играли в данный момент хоть какую-то роль в моей голове. Были способны образумить или проснуться от этого чудесного сна. Я был полностью поглощен. Поглощен мыслями, чувства и ощущениями - все из которых сходились лишь к одному. Вернее, к одной. К женщине, которую я имел несчастье покинуть несколько лет назад, но на которую сейчас смотрен взглядом, задуманным не то от любви, не то от страсти, не то от всего этого вместе взятого! Мое тело стонало, кричало, требовало, сгорало от того нетерпеливого желания, что внезапно сковало все нутро, подчинило мой разум и мои мысли. Стоя перед Кристиной, и смотря в ее светлые яркие глаза, я словно испытывал самую настоящую боль, истинную муку, от невозможности прямо сейчас утолить разгорающийся голод. Хотя бы через кроткий поцелуй. Ведь так недопустимо! Так недостойно! Но эти губы… Мой взгляд касается манящих очертаний лица леди Кристианы Ларно, и контура ее губ. Пожалуй, нет ничего более желанного на свете сейчас. Но я довольствуюсь поцелуями ладони, к коже которой крепко прижимаюсь собственными губами, и покрываю ее своими нетерпеливыми, горячими и крепкими поцелуями. А как же хочется подойти ближе. Ощутить больше. Прижать ее тело к своему, обнять и… и… Безумие. Чистое безумие. Но у меня нет ни сил, ни желания возвращаться к тем людям, танцам, ко всему, что было и есть. Все это не имеет никакого значения.
- Но ведь Вы не все знаете, - не отнимая губ, расторопно проговорил я, поцелуями продвигаясь чуть дальше. И пусть понимал, насколько недопустимы сейчас мои действия. Действия, мысли и желания, поделать с собой ничего не мог. Губы желали большего, и шли бы дальше, вперед, если бы не последующие слова Кристианы Ларно.
Ее действия вынудили меня оторваться и снова поднять взгляд. Хотя бы немного привести мысли в порядок, попытаться ответить нечто вразумительное. Понимала ли она, что делала со мной, разрывая эту тонкую, но такую волшебную связь! Делала ли она это невольно или все же намеренно? Дабы заставить меня гореть еще более ярким и обжигающим пламенем? Ее ладошка. Кажется, я до сих пор губами помнил ее вкус, а мои руки помнили, какова она наощупь. Такая маленькая и хрупкая, от того драгоценная... Сколько сил, сколько терпения ушло на то, чтобы сдержаться и мигом не сократить столь мучительное расстояние, что образовалось между нами. Очередная женская игра. Но я был не в состоянии противиться ей, потому тут же сделал шаг вперед и, обхватив ладонями плечи графини, остановил ее. Не дал уйти и совсем отдалиться.
- Не судите меня так, графини. Знали бы Вы, как больно мне слышать подобные слова из Ваших уст, - тихо произнес я, делая очередной шаг вперед. Так и не отпустил леди Ларно, потому с последующим шагом моя грудь коснулась ее спины, и от соприкосновения этого я глубоко вздохнул. Невыносимо. Это просто невыносимо. И стоит лишь благодарить создателя за то терпение, которое он даровал мне при рождении, ведь стонущая боль тут же пронзила тело. Я закрыл глаза, в очередной раз вздыхая и улавливая приятный аромат волос леди Ларно. Это становится очередным испытанием для моей сдержанности. – Видит Создатель, я не хотел, и не намеревался нарушать данное Вам слово, - снова из моих уст вырываются исключительно тихие слова. Я уже так близко и не выдерживаю, приближаюсь, едва не касаясь губами уха Кристианы. Зато она меня слышит. Единственная, пусть в этом длинном и темном коридоре никого кроме нас и нет. Мои ладони, осторожно и трепетно обхватившие плечи женщины, так же медленно скользят вниз, по ее рукам. Плавными и аккуратными прикосновениями, на которые, казалось бы, руки закаленного воина просто неспособны. – Мне пришлось. У меня не было выбора. И, поверьте, я поступил так, как было лучше для Вас. Недолго и не так хорошо я знал Вашего брата, но по глазам его видел: он бы совершенно точно сделал то, чем грозился. А грозился он навредить Вам и Вашей репутации, - эти слова, раздираемые прерывистым дыханием, я прошептал быстро. Мои руки наконец-то остановились, и, не в силах больше сопротивляться собственным порывам, я обвил ими Кристиану за талию, и прижал спиной к себе. Мои губы коснулись ее щеки. И единственное, чего я сейчас боялся, так это быть отвергнутым! Потому продолжил искренне, горячо и нетерпеливо нашептывать: – Я нарушил слово. И никогда об этом не забуду. Но прошу, дайте мне шанс искупить свою вину. Просите что хотите! И я скорее расшибусь о скалы Палантира, нежели в очередной раз не исполню данного Вам обещания! Только не отталкивайте, Кристиана… Это слишком жестоко. 

Он никогда не представлял себе даже в кошмарном сне, что может быть такое – когда разом все сознание покрывается багровой пеленой, затмевая взор и рассудок. Стучит сердце, угрожая покинуть грудную клетку попросту пробив ее изнутри. Кровь в висках шумит десятибалльным штормом. Сохнет в горле – и пересыхают губы. Немеют связки и простейший звук срывается осипшим, хрипловатым. Меркнет весь мир перед взором, теряется в очертаниях и сосредотачивается в какой то момент лишь на одной женщине, чьи губы почти касаются его рта – точно дразнят. Опустив взгляд, он следит за каждым их движением из-под густых темных ресниц – но не очень уверен, что вообще понимает что именно видит. Он вообще не уверен ни в чем – особенно в своей способности мыслить. И это убивало последние остатки гордости – да к черту гордость! К черту правила. К черту приличия. Променять их не глядя на возможность беспрепятственно дотрагиваться, не стесняясь своих порывов, до тонкого стана обтянутого плотной тканью корсажа. Когда не восклицают возмущенно, не вырываются и совершенно ничего не имею против, что его руки стискивают его талию.  Былая злость исчезла так быстро, что сам от себя не мог ждать – обычно не будучи самым отходчивым человеком, сейчас забыл о ней будто и не было, полностью вытеснена настолько страстным желанием немедленно сорвать это платье и наконец выпустить себя самого на свободу спустя столько лет.
Мужчина покорно закрывает глаза, чуть приподнимая голову – когда женские губы наконец смыкаются плотно на его губах.  Это прикосновение парализует и время останавливается – сливаясь в вечность. Скользит руку в ответ по девичьему стану, пока не ложится ладонью плотно вдоль тонкой женской шеи, поверх края ключицы и отведенным большим пальцем – на ямочку у основания. Пальцы уверенно обхватывают тыльную часть, давя на позвоночник под массой роскошных каштановых волос Аделины – и лишь с одной целью помешать отстраниться, оборвать это упоительное действие.  Она уже целовала его прежде – но никогда так. Это особенный. Не похожий ни на что. Необыкновенный поцелуй. И Адемар затрудняется дать определение тому, чем же он уникален – но отчетливо ощущает это внутри себя.  Это наверно то прикосновение ее губ, которое стоило ждать всю жизнь смиренно и покорно только ради одного подобного мига.  И эмоции рождаемые в этот момент чувствами и ощущениями уже угрожают полностью захлестнуть, лишив окончательно хоть какой то ничтожной связи с реальным миром.  Но в кои то веки граф был совершенно не против такого поворота дел….
И потому, совершенно забывшись, не сразу сообразил, когда Аделина вдруг резко разорвала поцелуй и сорвалась быстрокрылой ласточкой с его колен. И оставила после себя холод и чувство крайнего неудовлетворения подобным поворотом событий.  Слишком поздно было уже пытаться изобразить из себя невозмутимый вид оскорбленного целомудрия – да и не походил на него сейчас он никаким образом. Даже если бы очень старался. Бледное лицо и раскрасневшиеся щеки. Приоткрытый пересохший рот напряжен, обнажая край нижнего ряда зубов. Волосы взъерошены, хаотично падают на плечи. Дыхание частое, слишком частое для смущения. Хриплое. А глаза блестят как два драгоценных камня, с расширенными до предела зрачками. Сильно вздымается грудь и не находят себе успокоения пальцы, дрожащие от напряжения и лишенные успокоения в виде прежде покоящегося в них женского стана.  Теперь было поздно и говорить себе, что все еще можно исправить – потому что тело уведомляло совершенно о другом. И вот в какой момент еще де Мортен искренне порадовался, что сменил классические свои верховые узкие штаны на традиционную моду при дворе. Но даже в них дискомфорт от возбужденной плоти ощущался более чем, чтобы можно было пожалеть как никогда что рядом нет комнаты для уединений.  Вообще какой нибудь комнаты, но… до комнаты надо было пройти весь этот зал, где далеко не все уже вели исключительно пристойно себя. А граф – рванувшись за подругой – понял, что ноги держат его на удивление плохо не говоря о том, что резкие и порывистые движения нижней частью корпуса еще и добавляют дискомфорта, сковывая складками жесткой материи весьма чувствительную сейчас часть.
И что же прикажете делать, его величие случай? Аделина вела себя странно, но он смог подыскать основу ее решению – забывшись, они упустили тот момент, что в любой момент их могут увидеть. И это не перекрыть оправданиями никакой страсти – Адемар ощутил даже короткий укол совести, полагая что ему как более взрослому человеку и в особенности мужчине высокородному и воспитанному следовало первому подумать о том, как превратно истолкуют их поцелуй. У нее сила воли оказалась крепче – или просто сказалась женская пугливость.
- Аделина-а, - распевно и тихо, с грустной и одновременно укоряющей интонацией в голосе позвал он женщину, поднявшись и протянув руку, прикасаясь к ее плечу. И сам не очень хорошо понимал – зачем. Вроде порыв прошел, кругом люди, а повторения этого сладострастного мгновения он хоть и желал, но не желал бы останавливаться на нем одном – но это было бы неизбежно здесь. Лучше удалиться – но куда? Разве что хватать ее в охапку – и в карету? Но это как то неприлично. Не имеет значения…
Или имеет?
Но пока он раздумывал и пытался решить дилемму, пальцы уже сомкнулись на плече леди Миддлтон  и потянули ее собственнически, жестко, настойчиво обратно к нему, так безжалостно и несправедливо оставленному.

Сейчас, в этот самый момент, я был готов пообещать ей все, что угодно. От всего этого мира до себя, своего внимания и своей любви. Потому обещание, которое желала взять с меня Кристиана, казалось таким простым! Ответ не вызывал сомнений, я был уверен в своих желаниях, и больше всего на свете рассчитывал на их взаимность. А еще… лишь бы дотянуться до этих желанных губ, и соприкоснуться с ними в сладком поцелуе! Но Кристиана словно не хотела, дразнила, отклоняясь все дальше и дальше. Неужели она не испытывала того, что испытывал я? Это стонущее чувство внизу живота, это помутнения, что вынуждает думать лишь об одном – только о ней. Самой прекрасной, красивой и желанной. Женщине, которую хотелось сковать в своих объятиях, целовать, не отпускать. Не покидать с ней этого коридора, остаться навеки-вечные вдвоем. И я прижимал ее к себе, обнимал, не отпускал, всеми своими уверенными и настойчивыми действиями говоря лишь об одном: моя. Молча следовал своим порывам, желая при этом гораздо большего. Мои руки по-прежнему крепко удерживали леди Ларно, и были не намерены ослаблять своего хвата. Напротив. Крепче, сильнее, больше. Безумный водоворот.
- Я…, - вылетело из моих уст, я почти дотянулся до ее губ, был готов прошептать ей свой ответ, однако моя клятва была беспардонно прервана чьим-то неизвестным мне женским голосом. Нехотя я распахнул веки, и глянул затуманенным взглядом вперед.
К нам приближалась девушка, она же и выхватила леди Ларно из моих крепких объятий. Или это сделала сама графиня? В любом случае, я и сам отступил, сделал шаг назад, вслушиваясь в непонятные слова служанки. Меня словно вырвали из сна, сладкого и приятного сна, от того осмысление каждого слова давалось с трудом. Отрезвляющим стало появление двух моих гвардейцев, которым было положено охранять дверь в этот коридор. Добежав до меня, они тут же доложили, что девушка просто рвалась к своей госпоже, объясняя все делом «жизни и смерти». И они были вынуждены пропустить, последовав при этом за ней. Как же тяжело в голове укладывались эти слова! Тяжело, когда перед глазами только губы Кристианы Ларно, а в воспоминаниях рельефы ее тела и непередаваемый аромат духов. Потому, так и не дав гвардейцам договорить, я взмахнул рукой, этим безмолвным действием веля им замолчать.
Что значит, это не Вы? – пролетело в подсознании,  и я с удивлением глянул в сторону Кристианы, а затем и на своих гвардейцев. Они как раз перекинулись друг с другом взглядами, словно знали ничуть не больше моего, не понимали, гадали. И в следующее мгновение я зажмурился. Зажмурился и развернулся, скрывая лицо ладонью. Что произошло? Как назвать это внезапно разгоревшееся желания? Такое яркое и непреодолимое, такое горячее и обжигающее. Это не ты, - внезапно мысленно повторил я слова той девушки, смысл которых начал доходить до меня только сейчас, когда та, которую я хотел больше всего на свете, вырвалась из объятий и жестоко оттолкнула. - Это не ты. Ты, лорд Эдвард Баратэон, отец четырех детей и муж, безгранично любящий свою жену. Это был не ты. Но кто? И я зажмурился еще сильнее, под тяжестью собственных мыслей, под болью от воспоминаний и осознания того, что здесь произошло. Однако даже это не могло остудить моего пыла! Тело, все еще покрытое испариной от неугасающего желания, рвалось вперед. Я начал злиться. На ситуацию, на самого себя, не знаю! Мысли, такие сумбурные и непонятные смешались в голове. И даже это минутное промедление не было способно разложить все по своим местам. Ушла, значит, - и мой взгляд метнулся в сторону Кристианы Ларно, размерявшую шаги где-то у порога зала. И я двинулся в ее сторону. Не к ней, но мимо нее. Уверенно ступил за порог коридора, вновь попадая в цепкие лапы яркого праздника. Играла музыка. Знатные лорды и леди веселились, вытанцовывая какие-то движения, вино лилось ручьем! 
- Лорд Баратэон, - внезапно послышался чей-то женский голос, и я обернулся, смиряя невысокую женщину своим строгим взглядом. Мне потребовалось всего несколько мгновений для того, чтобы понять: передо мной мать Уильяма. И я тут е глубоко вздохнул, борясь с внутренней злостью и раздражением.
- Миледи, - я хотел было назвать ее по имени, но времена, когда я мог себе это позволить, прошли. В мгновение на моих губах появилась легкая улыбка, сопровождаемая тенью вины, что легла во взгляде. О да, сейчас, спустя столько лет, мой поступок, приобретал совершенно иные краски. Темные и тусклые. Гордиться нечем. Погрузившись в столь серьезные думы, я вырвался из лап тех чувств и ощущений, которые причиняли мне такую муку еще несколькими минутами ранее. – Мистер Эндрюс! Принесите мне холодной воды, - ну, почти вырвался.

Любовь делает людей безумными, когда достигает предела в накале, лишенная возможности увидеть хоть короткий отклик.  Это чувство так долго томилось в нем, что начало сводить с ума уже не в переносном смысле. И все же именно к нему сейчас безумным криком взывал рассудок, лишившись иного рычага воздействия на обезумевшую от внезапной тяжелой страсти плоть. Вот только Адемар хоть и слышал эти внутренние вопли протеста здравого смысла, остановиться не мог – и не мог даже с уверенностью ответить хотел ли. Чтобы не стало причиной такого отключения самоконтроля, распалив сверх всякой меры огонь желания в теле, власть его лишь крепла и крепла. Сердце колотилось так быстро, чтобы даже частое и шумное дыхание снова и снова сбивалось. Граф то и дело судорожно облизывал губы, которые молниеносно пересыхали как от жажды в пустыне, только здесь и сейчас сколько не выпей, не утолишь – ибо первопричины ее в другом. И разумеется, отпускать женщину был не намерен, приблизившись к ней сам – коли она упиралась – и обнимая лишь тем крепче, чем хуже владел собой. И пока ее алые губы тихо шептали что то очень просящим и соблазнительным тоном, он не слышал ни единого звука. Наверно так стучала кровь в ушах. А может было просто не до чего.  Вместо этого, прижав девушку к облюбованному ей столбу, с маниакальной настойчивостью скользил ладонями вдоль шелковистой ткани корсажа, по бархатной коже обнажённых участков плеч, по тонкой шее – чувствуя учащенную пульсацию артерий. Перебирал волнистые каштановые пряди, наслаждаясь тактильными ощущениями в моменты, когда атлас волос тревожил чуткие подушечки пальцев и это отдавалось сладострастным напряжением по всему телу. Но даже при всем этом он так и не поцеловал ее, хотя его губы все время находились интригующе близко – почти касаясь кожи ее щек, скул, челюсти. Почему? Наверно это и были те последние бастионы разума, держащиеся в осаде насмерть до последнего бойца. Отступить прочь силы уже нет, убрать руки тоже – но сорваться до прикосновения губ к ее губам, и поражение неизбежно в тот же миг. Граф сегодня уже был сполна ознакомлен с тем, что способны сотворить с ним ее чувственные поцелуи. И хоть и желал этого больше любой божьей милости в смертной жизни, на последнем упрямстве боролся с своей одержимостью как мог. Выходило плохо – но все же. Как бы он не вожделел леди Миддлтон, любил все еще куда сильнее, и вот та самая нездоровая любовью, которую впору было еще вчера проклинать, сегодня реяла последним стягом надежды и держала мужчину от падения в бездну позора.
Поэтому он позволил Аделине оттолкнуть себя – будь иначе, у нее бы попросту не хватило сил – и пошатнувшись, на негнущихся ногах неуклюже рухнул на банкетку. Даже не сел – завалился спиной на деревянную поверхность сидения, закрывая глаза и обхватывая собственную голову своими же руками. И сжимая их все сильнее, точно мечтал расколоть череп как орех. Раздавить. Что угодно, лишь бы овладеть собой хоть немного достаточно, чтобы выйти к людям и быть в силах слушать их и слышать, не пожирая откровенным взглядом племянницу. Но все усилия были тщетны и он впервые за всю жизнь столкнулся с подобной силой похоти. Ему не впервой было сталкиваться с страстью, вспыхивающей столь внезапно и яростно. После дня рождения. И после свадьбы… и ее помолвки тоже. И хотя тогда сила ее была столь велика, что он не понимал даже, что именно творит – но даже тогда был в состоянии успокоить свое порывы, собрав силу воли в кулак. Не моментально конечно. Но медленно и верно. Сейчас же все было иначе – сколько он не пытался, тело отказывалось подчиняться. И это даже пугало непроизвольно. В таком состоянии и до дома не доедешь. Представить только мерное покачивание в седле, когда вся чувствительность промежности и без того достигла апогея – а теперь еще постоянно и ритмично касается гладкой луки седла… жутко становилось от одной перспективы подобной пытки. Не просто испытание самоконтроля – еще и недюжинное испытание собственных моральных устоев. И лично Адемар впервые в жизни усомнился, что устоит – не в таком состоянии, когда успокоения не предвидится кажется в равной степени с облегчением. Он точно кого нибудь убьет, без разницы, любого подвернувшегося – чтобы хоть как то отвлечься. Раньше помогало, вдруг и сейчас…
Но лучше попросту не отходить далеко от возлюбленной. Так спокойнее – да и надежда продолжает жить на то, что женщина все же не окажется столь непробиваемо безразличной к вызванным ею же страданиям… Тьфу! Хватит! Не смей даже думать. Что угодно, Адемар, читай мысленно нудные старинные баллады. Писание наизусть. Пересчитывай отчет купцов. Считай колонки прихода-расхода за прошлый месяц. Но не смей даже возвращаться мыслями к… Резко подняв корпус и зев, граф нервно тряхнул головой. И поднялся с банкетки, не очень твердым, но достаточно для спокойного передвижения, шагом обошел банкетку с другой стороны, легко для своего роста проскользнув с другой стороны между занавесью и стеной, чтобы появиться в зале с иной стороны нежели ушедшая с места их уединения чуть раньше леди. И невозмутимо подозвал слугу, требуя налить вина. Уж сильно сомневался, что алкоголь сейчас способен распалить его еще больше. Напротив теперь уж впору надеяться, что большое его количество сработает в обратном смысле…..