Никто не помнил, чтобы Генрих Найтон проигрывал. А они были, эти поражения, горькие и обидные, - когда он падал с коня лицом в песок и глотал слёзы с кровью пополам. И однажды, увидев, как меркнет от огорчения улыбка избранной им леди, герцог поклялся себе: "Больше не проиграю". Много было поражений, но побед стало больше в десяток раз. И о поражениях забыли.
Та леди уже давным-давно вышла замуж за другого мужчину, но это было уже неважно: Генрих вырвал свою первую победу не ради неё, а чтобы успокоить свою растерзанную гордость. Благороден был лорд Найтон, но страшно, болезненно горд.

Он участвовал в турнирах только летом - по придуманному однажды правилу - и это стало его отличительным знаком. С трибун десятки голосов выкрикивали имя "Рыцаря Лета", и многие даже не знали, как по-настоящему зовут того, кто покидал ристалище под гром рукоплесканий и дождь из цветов. Турнир в Авелли пришёлся на самый конец мая, когда погода уже была по-летнему жаркой. Реяли разноцветные флаги, перекликались герольды, и скалился с червлёного щита герцога золотой лев в россыпи роз. Его так и объявили - как "Рыцаря Лета" - хотя многие из его противников знали, с кем предстоит сражаться. Перед тем, как опустить забрало, Генрих бросил взгляд на зрителей и послал воздушный поцелуй в сторону трибун. Эссилт должна понять, что это для неё: победа герцога Найтона принадлежит только его леди, но победа Рыцаря Лета - сразу всем, кто ставил на него.

Он боялся только одного: что боль, коварно дремавшая несколько дней, запустит в него свои острые зубы именно сейчас. Что раненая рука дрогнет за миг до победы, и ослабевшие пальцы уронят оружие в пыль. Боль действительно пришла, но уже после победы, и Генрих её не заметил. Шлем выскользнул из рук, покатился под копыта коню, и трибуны взревели - думали, так и надо. В следующую минуту рыцарь уже отдавал поводья оруженосцу, говорил что-то, улыбался, поздравлял и принимал поздравления. Эссилт, должно быть, гордилась им.

Генрих не заметил, как она подошла - миловидная, хрупкая, большеглазая. Он обернулся к ней с улыбкой, с глазами, в которых ещё горел азарт боя.
- Вы льстите мне, прекрасная леди, - засмеялся он. - Позволите?
И, не дожидаясь разрешения, наклонился, касаясь губами тонкого запястья девушки. Легчайшее, ни к чему не обязывающее прикосновение. И вопросительный взгляд.
- Я ведь видел вас раньше, верно? Вы...?
Генрих ждал, когда незнакомка представится. Ждал и улыбался, искренне и радушно, одновременно и ей, и не ей. Эссилт должна была вот-вот подойти.

Отредактировано Henry Knighton (2014-09-10 23:41:31)

У её взгляда была чистота горного родника. В нём было такое неподдельное, искреннее восхищение, что Генрих смутился. Так девушки должны смотреть на своих героев - тех, кто посвящает им свои победы на турнирах. А она смотрела на него. И на один краткий миг лорд Найтон почувствовал сожаление: что не может принять её восхищение, не может предложить ей ничего большего, чем вежливая улыбка. Которая ничего не значит.
- Вы слишком серьёзны, леди Мария, - заметил он. Улыбка была именно такой, какой он хотел. - Кто смутил так ваши думы? Может быть, ему требуется воспитательный подзатыльник?
Генрих говорил так, будто ни о чём не догадывался. Но, к сожалению, ему уже доводилось видеть такие взгляды - в том числе, и обращённые в его сторону. Многие из тех юных леди, что тайком выискивали его глазами в толпе, были весьма достойны внимания, но сердце герцога было отдано только Эссилт - той, что была для него прекрасней всех.
И тут его позвали. Генрих поклонился и пообещал напоследок, бездумно, по наитию:
- Я не прощаюсь, леди Мария. Скоро увидимся.

Он ушёл, и совесть грызла его немилосердно: как будто он дал обещание, которое давать не следовало. Почему это они должны были увидеться? Она вскоре уедет вместе со своим посольством, и им едва ли доведётся встретиться вновь. Не стоило так говорить, да слова уж назад не заберёшь.
Знал бы только Генрих, что встреча и правда вскоре состоится, причём при весьма примечательных обстоятельствах.

***

Безвременная кончина Адрианы Ретель стала первым громовым ударом. Предзнаменованием. Кто-то говорил, что гордая юная королева поплатилась за какие-то неведомые грехи. Кто-то подозревал происки врагов и едва не составлял списки возможных отравителей. Когда подозрение легло на моргардских гостей, Генрих только криво улыбнулся. Да они с ума сошли, эти обвинители!
Он сразу вспомнил ту робкую девочку, которая так трогательно смущалась в его присутствии. Она - и убийца? Невозможно. Можно было бы сказать, что коварство часто примеряет маску добродетели, но Генрих видел глаза леди Марии. У тех, кто способен отнять чужую жизнь, не бывает такого взгляда. Чиста, как родник. Да.
Герцог тоже не спал. Ночи душили его, и он, бросив взгляд на спящую жену, выходил на балкон. До самого рассвета Генрих оставался там, вцепившись пальцами в резные перила. И думал. Слишком много думал, пожалуй.
Ему бы хотелось найти виноватого, хотелось бы снять хоть часть неподъёмного горя с плеч брата. Но вспоминались глаза Марии Уорчестер и её тихий голос.
- Нет, не она, - говорил себе Генрих. - Не она.
Когда Марию оправдали, он вздохнул с облегчением. И впервые за несколько дней смог спать спокойно.
Утром он вышел из покоев, как в тумане. Генрих был бледен, как мел, а под глазами залегли тёмные круги.
- Бледнею под цвет костюма, - отшутился он в ответ на обеспокоенный взгляд жены. - Это пройдёт, милая.
Марию он не заметил, пока не столкнулся с ней нос к носу. И, заметив, поспешно отступил на шаг, оставляя даме пространство для манёвра.
- Отчего вы не смотрите на меня, миледи? - тихо спросил Генрих. - Я верил, что вы ни в чём не виноваты. Сожалею, что вам пришлось это пережить.
"Примите моё сочувствие, маленькая леди. Большего я не должен вам обещать".

Отредактировано Henry Knighton (2014-10-21 21:04:03)