Жизнь – это не просто полоса препятствий, которые необходимо преодолеть. Это вечная борьба, которая никогда не закончится. Идеального общества не существует, как и идеальных людей. Всегда будут возникать проблемы, всегда будут появляться злость и обида. «Всегда» - ужасное слово, от которого не стоит ждать слишком много хорошего и позитивного. Это слово олицетворяет собой ужас из крови и слез, что придется всем живым существам видеть на протяжении столетий до самого конца света, который, возможно, никогда и не настанет.
Для Витора уже настал сей конец. Причем, в прямом смысле этого странного и необъятного словосочетания, от которого по коже бегут мурашки, ведь вечности не существует. Свет навсегда потух для тридцативосьмилетнего мужчины в самом расцвете сил и энергии. Казалось, ему еще жить и жить. Он мог бы воевать, смело сидеть в седле – продолжать жить. Но судьба распорядилась иначе. Если, конечно, таким образом можно назвать группу несчастных разбойников, у которых хватило смелости напасть на графа и его свиту во время охоты. Этот ужас до сих пор всплывал иногда в сознании графа, когда тот в очередной раз оставался наедине со своими мыслями в темных покоях. Единственным другом, который всегда находился при Викторе, был серый волк по кличке Цезарио. Это давний подарок, ставший членом семьи.
Волк вальяжно разлегся перед камином, в котором горел огонь, у кресла, где сидел его грозный хозяин. Виктор все еще не мог привыкнуть к новой жизни, когда мир погружен в беспросветную тьму, откуда невозможно найти выход. Жалел ли он себя? Да, определенно. Но он упорно не показывал это. Слуги заходил в покои лишь во время завтрака, обеда и ужина. В остальное время они боялись приближаться к комнатам графа. Виктор никогда не был особенно жизнерадостным, улыбчивым или же веселым, но сейчас он, казалось, стал еще более строгим, серьезным и мрачным. Со лба его не сходили морщины, уголки губ всегда смотрели вниз, а в глазах уже ничего нельзя было прочитать. Они опустели, стали холодными льдинками, покрытыми пеленой тумана. Сквозь них ничего нельзя увидеть. Ни в одну, ни в другую сторону.
Последние месяцы стали сложными не только для графа, но и для его семьи. Пускай Блэкхардов еще много на этом свете, пуская еще есть Нэшвиллы и многие другие ветви, однако прямых потомком графского наследия осталось лишь двое. Арианна и Габриэль – дети Виктора. Его последняя надежда, его тихая радость, в которой он никогда и никому бы не признался. Именно они станут продолжателями рода. Возможно, все было бы иначе, не умри Констанса так рано, однако графиня Хардвудшира скончалась в начале прошлой осени. Теперь надежды на новых наследников не осталось. Если, конечно, граф не женится снова. Вряд ли это когда-нибудь произойдет, так что придется возложить все свои надежды именно на тех, кто все еще жив, все еще бодрствует и ходить где-то по деревянным полам большого дома в столице графства.
Он сидел на диване, никуда не смотря не потому, что не хотел, а потому, что не мог. Жизнь в полной тьме уничтожала его разум и душу, ожесточая сердце, открывая старые раны, которые уже никогда не смогут зажить. На руках Виктора все еще остались следы того короткого, но жестокого боя с разбойниками. Никто не знал, кроме врачей, но по его спине, прямо вдоль позвоночника, шел длинный шрам, все еще ярко-розового цвета, с противными красными вкраплениями и нитками, которые давно уже начали гнить. Тот вечер поздней осенью он уже не забудет никогда, потому что эти чудовища отняли последнее, что осталось у Виктора важного. Семья практически нет. Мир уже давно нарушен в этом доме, где больше практически не слышит музыка и смех, где лишь редкий смех маленького Габриэля иногда раздается из сада. Жизнь потеряла свои краски для Виктора, медленно умирающего душой в духоте покоев, которые когда кипели жизнью молодого мужчины, способного на великие свершения. Он больше не чувствовал себя молодым. Энергия пропала куда-то вместе с цветами, вместе с миром, что больше никогда не покажет своей яркости и эмоций. Граф редко разговаривал с кем-то по душам, даже с матерью, или женой. Сейчас он в принципе не хотел говорить. Тишина убивала, но он словно специально устраивал для себя эту пытку, чтобы понять, как долго еще сумеет продлиться его существование.
Врачи говорили – дальше проще. Он выздоровеет, шрамы затянуться. Он снова будет ходить, бегать. Вновь станет тем мужчиной, сильным, рассудительным… жаль, они не сказали «уважаемым всеми». Но они правы. Кто будет уважать слепого? Кто будет бояться незрячего? Разве можно вообще воспринимать инвалида, калеку, как опасного противника?..

«Когда внезапно становится невозможно дышать из-за скопившейся жидкости в легких, то ты начинаешь медленно и мучительно задыхаться. В конце ты умираешь, потому что никто не способен тебе помочь, ведь есть болезни, от которых нет лекарств. И тут дело не в том, что конец неизбежен, а в том, что ты к нему не готов. Ты жил так, как тебе хотелось: ездил верхом, гулял по паркам, ужинал каждый день в одно и то же время, а ночами сидел у камина, ведя длинные мыслительные беседы. Ты еще не готов к тому, чтобы умирать. Твоя жизнь должна продолжаться, ведь она длится не так давно, как тебе кажется. И пусть другие говорят, что хотят. Тут важны не они, а кто ты и насколько ты хочешь дальше бороться».
Цезарио пошевелился. Он поднялся с пушистого ковра у камина и подошел к хозяину. Он смотрел на него большими темными глазами, словно пытался что-то для себя разъяснить. Дикое животное, выросшее и ныне живущее в человеческом доме под человеческим присмотром и с заботой, оно все равно навсегда останется диким животным, которое будет стремиться получить свободу при любом удобном способе. Цезарио сбежал бы уже давно, если бы появилась возможность. Он не пес, а волк из лесов. Однако пока что серый зверь оставался рядом с графом и его семьей, невидимой тенью скитаясь ночами по особняку, следя за всеми, кто жил и ныне живет в его стенах.
Легкий стук нарушил тишину помещения. Сначала показалось, что легкий отзвук лишь плод разыгравшегося в одиночестве воображения. Однако Цезарио насторожился. Виктор скорее ощущал, или же слышал, но никак не видел, что волк направился медленно и вальяжно к двери, по другую сторону которой кто-то стоял. Обычно граф никогда не отвечал. Слуги войдут сами, если уже пришла пора ужина, или некто прибыл с визитом. Этот раз стал исключением. Никто не вошел в покои. Никто не заговорил первым, словно продолжал ждать с другой стороны, в коридоре, то ли уже ушел, решив, что ему не будет позволено войти.
Хотел ли сейчас Блэкхард кого-то видеть у себя? Перед собой? Вряд ли, ведь он в принципе не мог видеть. А говорить? Тоже нет. Он хотел пропасть в этой темноте, что омрачила его сердце до самых мелких артерий, пропускающих через него кровь.
Кто это мог быть? Ответ напрашивался сам собой. Конечно, это либо Арианна, либо Жанетт. Но вряд племянница решится прийти первой, даже если учесть, насколько много в ее сердце теплоты, добра, участия и сострадания. Арианна. Только она могла бы вот так стоять у двери, боясь зайти. Между ними никогда не было особенных отношений, которые могли бы сложиться между отцом и единственной дочерью. Жалел ли Виктор об этом? Вряд ли. Он не так много времени проводил с детьми, хоть и старался уделять им достаточно внимания. Арианна росла в окружении его сестер, матери, кузины и его супруги, так что вниманием девушку, когда ты еще было ребенком, никто не обделял. А что сейчас? Сейчас она осталась с маленьким братом и кузиной. В доме уже нет столько смеха, музыки. Она просто увянет. Увянет, как роза, которая даже не успела раскрыть свой желанный бутон.
Виктор вздохнул и низким голосом, от которого у слуг по коже бегали мурашки, произнес так, чтобы девушка за дверью услышала его:
- Входи, Арианна.
Цезарио остановился на половине пути до двери, внимательно наблюдая за появлением дочери хозяина. Большой серый волк мог напугать, но в этом доме к нему уже давно все привыкли. Он спокойно разгуливал по гостиным, сам выбегал в сад, а затем возвращался, топча грязными лапами кухонный пол.
Волк не сводил взгляда с девушки, чей силуэт медленно появлялся в помещении. Трудно сказать, зачем именно это нужно было Цезарио, какие цели он преследовал и о чем вообще думал, однако ясности его рассудка вряд ли стоило усомниться. Волк действительно был умен. Он вел себя, как животное, но не как зверь, который не знает границ.
Виктор не поднялся навстречу дочери. Он так и продолжал сидеть на диване, никуда не смотря, ни о чем не думая. До его слуха доносились лишь легкие шаги девушки, звук которых утопал в ковре, шелест платья и скрип закрывающейся двери.

Отредактировано Victor Blackhard (2014-09-24 19:38:48)

Ему даже можно было не поворачивать головы. Все равно больше никогда не удастся увидеть темные волосы и большие темно-карие глаза, полные доброты и сочувствия. Шелест платья казался неестественно громким в тишине помещения.
Она пришла первая. Виктор не звал дочь ни сегодня, ни ранее и, кто знает, возможно, позвал бы не скоро, если бы она не пришла первая. Вряд ли кто-либо сможет сказать, насколько этот поступок являлся правильным, а насколько нет. Теперь просто не получится что-либо изменить, ведь Арианна уже вошла в комнату, дверь за ней закрылась, а серый волк, осмотрев посетительницу, вернулся неторопливым шагом на свое место у камина, вновь улегшись в ногах хозяина.
Граф не собирался начать говорить первым. Он даже не знал, что мог бы сейчас сказать своей единственной дочери. Наверное, он забыл о ней и ее брате. Либо же пытался забыть, погружаясь в темноту мира. Он не чувствовал себя виноватым, но был уверен – если бы сейчас его льдистые глаза могли видеть, то он бы испытал именно вину, а не что-то иное, при взгляде на хрупкую фигуру, отражающую некогда свет и радость.
Арианнна, безусловно, тосковала по матери. Но она справилась с ее преждевременным уходом, не перестав твердо стоять на земле. Леди Блэкхард никогда нельзя было бы назвать неразумной, жестокой, жалкой или же бесхарактерной. Конечно, в ней уживались самые разные оттенки характеров. Она многого боялась, но ей удавалось оставаться на плаву, когда многие другие тонули, хватаясь за соломинки, будто не могли что-либо изменить.
- Присаживайся, - проговорил Виктор, когда неуверенная речь девушки оборвалась, вновь погружая помещение в тишину, разрываемую лишь дыханием троих живых существ и треском дерева.
Выйдет ли граф к ужину? Действительно они будут рады видеть его? Разве в этом заключается вопрос?
Скорее всего, многие задавали себе один и тот же вопрос: почему Виктор Блэкхард отстранился от семья и не выходит даже к ужину, традиционной трапезе, за которой собиралась вся семья с тех самых пор, как титул графа принял еще молодой, двадцати однолетний молодой человек, вернувшийся из столицы Хельма? Тут дело даже не в том, что он не сможет увидеть своих детей, прислугу и приближенных. В глубине души Виктор боялся, что теперь будет выглядеть в глазах других жалким и беспомощным, что он перестанет быть властным хозяином, четко разделяющим отношения к семье и отношения к гостям, умеющим руководить другими и подчинять своей воле.  Теперь каждый его день станет за пределами покоев испытанием, которое вряд ли кто-либо сможет выдержать. Тогда должен ли он пытаться? Его жизнь все равно кончится, так почему бы не сделать все быстро и самому? Нет. Речь не о самоубийстве, а о добровольном уходе из высшего света. Виктор мог бы просто существовать в своих комнатах, изредка беседую с дочерью или сыном, а потом вновь погружаясь во тьму бездонной пропасти. Вряд ли кто-то позавидует такой судьбе, зато не придется бороться… бороться до крови и несуществующих слез, каждый день появляясь на улице или выходя в гостиную.
Неужели такой сильный человек, как Виктор. Испугался войны? Войны за собственную жизнь, за собственное уважение и силу духа? Если так, то он проиграл войну. Сразу же. Без всяких «но». Однако время еще оставалось. Жизнь еще не похоронила себя за семью печатями. У него, как у любого, оставалась возможность выбраться и что-то изменить, стать лучше, показать миру пример, который бы вернул во взгляды восхищение…
- Если это просьба, Арианна, то ее надо выражать иначе, - проговорил Виктор, неосознанно поворачивая голову туда, где он слышал шелест женского платья. – А если вопрос, то, могу поспорить, за ним что-то скрывается, - голос его не был жесток, но серьезен. С дочерью Виктор говорил мягко, но не нежно или же ласково. – Я не хочу играть в «угадай, что мне нужно». Если у тебя была какая-то цель, когда ты постучала в дверь, то говори сразу. Так будет проще, - он сделал паузу, после чего прибавил. – Я всегда говорил, что надо четко и ясно выражать свои мысли, потому что твой голос всегда тебя выдаст, если ты не доведешь его до идеального безразличия.

Отредактировано Victor Blackhard (2014-09-26 18:44:14)

Жизнь состоит из мельчайших частиц, которые принято называть временем. Время же состоит из лет, месяцев, дней, часов, минут и секунд. С каждым вздохом живого существа одна из этих частиц движется вперед, приближая каждого к его неминуемому концу. Еще никто не смог убежать от того места, где царит неизвестность. Еще никому не удалось доиграть в игру со смертью так, чтобы выйти из нее победителем. Она ходит по пятам, уничтожая все на своем пути, убивая прекрасные эмоции и жажду жизни, заставляя глаза навеки закрываться, а души пустеть. Еще никто не смог убежать. И никогда не сможет. Рано или поздно любой встретит ее на своем пути. Пути, где нет места пощаде. Жизнь – это игра. Игра, когда все ходят по лезвию ножа, иногда даже не подозревая об этом. Игра – это реальность, где приходится учиться выживать, так как иного выхода не остается. Реальность – это ночной сон, ставший в считанные секунды кошмаром, от которого хочется избавиться. Сон – это места, что никогда не станет явью. Явь – это боль. И от нее невозможно убежать.
«Нужные слова… Ты никогда их не сумеешь подобрать», - проговорил про себя Виктор, словно все еще оставался один в пустоте своего мира. – «Правильных слов не существует, так почему ты считаешь, что есть нужные? Мне не требуется твоих слов. Я не хочу ничего слышать. Если ты считаешь, что сожаление сейчас к месту, то ты действительно глупа и наивна, Арианна. Твоя жалость, как и сочувствие других, никогда ничего не смогут изменить. Это просто пустые звуки, брошенные в воздух ради собственного успокоения».
Пусть граф и не так много времени, и не так часто проводил со своей дочерью, это не помешало ему выучить ее повадки практически наизусть. Даже без зрения он мог сказать, как хрупкая фигура неспешно подходила к нему, как она стояла, переминаясь с ноги на ногу, думая, будто под длинными юбками этого никто не заметит. Девушка медленно опустилась на диван, стоявший против кресла. Тяжесть девичьего тела, казалось, была осязаема, а шелест юбок мог бы привести в ужас своей громкостью. Мир менял свои краски под весом обстоятельств. Менялся так быстро, что становилось страшно.
В основе вселенной лежал отбор. Отбор, основанный на борьбе за выживание. Всегда имел стаю тот, кто являлся сильнее, кто мог защитить свою территорию. Выживал лишь сильнейший, сумевший приспособиться к окружающей его среде, сумевший найти выход из ситуации, которая, казалось, не имела ни своего логического начала, ни конца.
Цезарио лежал между диваном и креслом, разделяя отца и дочь, нежась в языках горячего пламени, сверкающего в камине. Он понимал, но не мог никому сказать этого. Его жизнь не ограничивалась скупым следованием за своим хозяином, однако вряд ли кто-либо смог бы это понять. Животному не дано стать человеком. А вот человек слишком быстро может вновь превратиться в животное, каким он когда-то и являлся.
- Страх убивает изнутри, разрушая нашу защиту, - проговорил Виктор, отвечая дочери своими обычными, отдающими философией, фразами. – Если у тебя не хватило сил поговорить с Габриэлем, значит, ты еще слишком мала, чтобы понять, как необходимо держаться в трудных ситуациях, - он сделал паузу. – Я сам с ним поговорю, когда придет время, - если бы льдистые глаза не были покрыты пеленой неясного тумана, то они воззрились бы на девушку, сверкая белыми огоньками. – Он догадывается. Он не глуп, чтобы не осознавать, что что-то случилось. Скорее ты слепа, раз не видишь этого, - на лбу мужчины появилась складка, когда дочь заговорила о том, что произошло с ним, а не с его супругой. Сейчас граф выглядел отнюдь не на свои года, а куда старше, что усугублялось мраком его существования. – Тогда я не удивлен, что ты пришла. Если думаешь, будто я собираюсь умирать, то серьезно ошибаешься. Ты не сможешь выжить одна с Габриэлем. Он станет для тебя обузой, непосильной ношей, которая будет на тебя давить каждый день, что ты будешь открывать глаза, - он вновь замолчал, делая очередную паузу, словно обдумывал следующие слова. – Если я решу, что пришло время, то больше вероятно то, что я отошлю тебя в столицу. Ты не должна бояться и показывать дурной пример брату. Ему нужно научиться выживать в этом суровом мире, чего ты пока что не умеешь.