День выдался несвойственно теплым для этого времени года. Ветер быстро гнал по голубому небу редкие облака, а солнце ярко светило над вечно хмурым Лондоном, радуя жителей своей неожиданной щедростью. Всех, за исключением вампира, запертого в своей душной, в бордовых тонах, спальне,  с плотно занавешенными шторами. Он сидел, забившись в дальний угол комнаты, уперев локти в колени и запустив длинные тонкие пальцы в волосы. Бросая время от времени полные ненависти взгляды на тонкую полоску света на ковре, просачивающуюся сквозь щель между портьерами. Света, что мешал прямо сейчас сорваться с места и бежать туда, где он и должен сейчас находиться. Пальцы сжались в кулаки в полнейшем бессилии. Сегодня он всеми остатками души ненавидел свою сущность.

Минуты ползли медленно. Так медленно! Как могло произойти подобное? Здесь, в его театре, который он опекал столь фанатично и трепетно! Что произошло в прошедшую ночь? Всего лишь одна из его балерин получила травму при выступлении. Почему же ему кажется, что время остановилось, а мир перестал существовать? Лишь потому, что он и только он виновен в случившемся или причина в чем-то ином?

Вампир медленно поднял голову, вторя своему отражению в огромном зеркале по другую сторону комнаты. Он выглядел жалко, совершенно не походя на того властного человека, что железной рукой правил своим крошечным миром искусства. И отражение бледного, как мертвец, с глубокими тенями под глазами мужчины, взъерошенного и в измятой рубашке, не могло быть отражением уверенного в себе и решительного Фредерика Уоррена. Он еще сильнее сжал пальцы, в беспомощной ярости на самого себя. На то, что допустил этот несчастный случай, не доглядел, а главное – не выслушал! Под руку попался фарфоровый подсвечник, в долю секунды превратившийся в груду мелких осколков, разлетевшихся по красноватому паркету. Эмоции душили сознание, мешая мыслить трезво. Он даже не представлял, что немертвые могут испытывать подобное! Он так боялся потерять свою человечность, но это было слишком. Слишком, даже для него. Он закрывал глаза, но по-прежнему натыкался на её взгляд, полный обиды, боли, осуждения. Тени медленно перемещались по комнате, дневной свет за окном угасал. Когда солнце уже скрылось за горизонтом, но кровавое зарево заката еще горело на небосводе, подсвечивая сгущавшиеся тучи, Фредерик приказал подать экипаж.

Госпиталь Святого Томаса представлял собой комплекс из нескольких зданий, расположенных на северной стороне Сент-Томас-Стрит. Привратник без лишних вопросов пропустил его внутрь в столь поздний час, едва на ладонь последнего опустилась пачка банкнот приличного достоинства.
Уоррен ненавидел больницы, насквозь пропитанные запахами болезней и смерти, без особого успеха заглушаемые хлором и резкими ароматами лекарств. Его шаги гулким эхом отдавались от стен длинного пустого коридора. Тем более давящей показалась тишина, наступившая, когда он в нерешительности остановился перед дверью в палату. Той самой дверью.
- Могу я помочь Вам, сэр? – вампир был настолько погружен в собственные мысли, что не заметил подошедшей медсестры, которая с опаской смотрела на позднего посетителя.
- Она ведь поправится, так? – едва слышно прошептал Фредерик, не узнавая свой голос и не сводя взгляда с кирпичной стены напротив.
- П-простите?
- Она поправится? – девушка перевела взгляд на белую дверь позади мужчины, и в глазах её мелькнуло понимание.
- Да, да, разумеется. Доктор Саттер – лучший хирург в Лондоне, он, несомненно, поставит мисс Каоимх на ноги, не сомневайтесь!
-И она… - вампир на миг запнулся - …она снова сможет танцевать, как раньше? – надежда в его голосе была столь явной, что девушка сникла.
- Мистер Уоррен, – тихо начала она – мисс Каоимх будет ходить,  не останется даже намека на хромоту. Доктор Саттер, он…
- Она сможет танцевать? – Фредерик не заметил, как повысив голос, метнулся к медсестре, встряхнув её за плечи.
- Да – пискнула девчонка, пряча глаза.
- Да, но?
Она робко подняла взгляд на мужчину, нависшего над ней грозовой тучей.
- Травма была серьезная. Произошло смещение мениска. На походке это никак не отразится, но она уже никогда не сможет заниматься балетом, без риска остаться калекой. Мне так жаль, сэр!
Фредерик разжал хватку, но медсестра не кинулась наутек. Профессиональная этика значила многое для персонала этого госпиталя. Она неуверенно накрыла его ладонь своей, полагая, что сей жест несет в себе утешение.
-  Все могло быть гораздо хуже, мистер Уоррен. Ей невероятно повезло – она едва не свернула себе шею при падении.
- Повезло. – эхом отозвался вампир, не скрывая своего раздражения. Невозможно объяснить словами, что значит сообщить актрисе о том, что она уже никогда не увидит сцены. Все равно, что лишить цветок солнечного света, оставив медленно умирать в кромешной тьме. – Этого вообще не должно было произойти. Это моя вина. – совсем тихо добавил он.
Девушка не нашлась, что ответить, а он, отвернувшись от нее, коснулся ручки двери, ведущей в палату и, неуверенно приоткрыв её, шагнул внутрь.

В тусклом, приглушенном свете газовой лампы, эта небольшая, безукоризненно белая комната напоминала лишь склеп. Тем неуместнее выглядела здесь фигура той, которую он навсегда запомнил столь яркой, полной жизни и энергии.  Но эта бледная тень, вжавшаяся в белые больничные простыни, не могла быть той Идан Каоимх, которую он знал. Это хрупкое создание походило на фитиль потухающей свечи. Только отчаянный стук сердца указывал на то, что она жива, и что она… боится? Боится вердикта врачей, что должен прозвучать для неё как приговор? Боится услышать этот приговор из его собственных уст? Боится стать отвергнутой, ненужной, никчемной?
Фредерик застыл мраморной статуей у самого входа, не в силах подойти ближе, не в силах доказать обратное. Как не он ненавидел себя в тот момент! И эта ненависть заставила его сдвинуться с места, сделать шаг, поднять на неё глаза. Она выглядела словно бескровный труп - глаза закрыты, потемневшие веки мелко дрожат, губы плотно сжаты. Как слабы люди! И как мало нужно для того, чтобы сломать одного человека.
Он должен был что-то сказать, но, дьявол, как же трудно подобрать слова!
-Ида… Идан, мне так жаль! – он действительно это произнес? «Мне жаль?» Судя по тому, как дрогнули её губы, жалость – это последнее, в чем она сейчас нуждалась.
Он говорил ей бессмысленные фразы. Что все наладится, что она поправится, что все будет как раньше. Неубедительно. Она не поверила. Ничего уже не будет как раньше.
Он заставил себя подойти ближе. Медленным неосознанным жестом провел рукой по воздуху вдоль её изуродованной ноги. Боль. Он  почти ощущал её. Боль не физическая – душевная. Идан терзала себя сама. Зачем? Если смысл её жизни заключался в танце и сцене, зачем так страдать? Он может все исправить. Ведь может?!
Эта мысль пришла ему в голову спонтанно, прямо в это самое мгновение. Решение было таким простым… и таким сложным. Присев на краешек кровати, он коснулся кончиками пальцев её ладони, взял в свою, поднеся к губам. Горло мгновенно обожгло каленым железом, пробуждая нестерпимый зуд в деснах. Он чувствовал, как отчаянно бьется жилка на её тонком запястье под его ледяными пальцами. Навязчивая мысль заполонила сознание, заглушая голос разума.
- Я мог бы все исправить, Идан. Я мог бы…
- Хватит!
Иллюзия разлетелась на тысячи мелких осколков, оставляя за собой лишь звенящую тишину во тьме пустоты. Ничего не было. Ничего и не будет. Между ними словно опустился занавес.
- Ида, выслушай меня!

Но женщина уже отвернулась к стене, всем своим видом показывая, что не желает иметь ничего с ним общего.
Он медленно убрал руку, поднимаясь на ноги. Полтора века он жил своей работой, не замечая, что становится тираном. Но страх потерять остатки человечности, побуждал его время от времени совершать нелепые и странные для вампира поступки. Именно такой и была голубоглазая ирландка – нелепым капризом его души. Урок был жесток, но совершенно ясен. Он не создан для этой стороны жизни, для этого мира. Он принадлежит Вечной Ночи, и должен подчиняться её законам. Во взгляде вампира вновь появились привычные для Фредерика Уоррена отстраненность и холод. Не говоря больше ни слова, он вышел за дверь, ни разу не оглянувшись. Еще оставалось одно незавершенное дело в этой истории. Дело, которое он намеревался закрыть прямо сейчас, прежде чем вычеркнуть из памяти все произошедшее.
[NIC]Frederick Warren[/NIC]
[STA]Seize the Night[/STA]
[AVA]http://funkyimg.com/i/244aV.jpg[/AVA]
[SGN]Come with me and bless the night
Let the darkness be your salvation...[/SGN]

Ночная улица встретила его порывом ледяного ветра вперемешку с колючим дождем. Йорк-Роуд была пустынна и темна, не считая тех нескольких огоньков в молочно-белом тумане, что теплились в фонарях у больницы. Он шел слишком быстро для человека, но темнота и туман скрывали его от глаз немногочисленных прохожих. К чему все это? Все те чувства и эмоции, умершие вместе с Лукасом Фаруэллом, зачем они Фредерику Уоррену? Это ли первая подобная трагедия на его памяти? "Нет!" - твердо ответил внутренний голос. В лужах на мостовой, ему вновь привиделись глаза, цвета расплавленного золота. Карлотта Виоцци, Флоренция, восемьдесят лет назад. Талантливейшая актриса и певица, что испустила свой последний вздох у него на руках, заливая их своей сладко пахнущей кровью. И неизвестно, что было больнее, раздирающий горло жар или горечь от ее потери. Во время репетиции на сцену обрушилась массивная декорация, Виоцци стояла прямо под ней. Фредерик тогда находился в зале, но ничего, ничего не предпринял для того, чтобы спасти ее, ведь это выдало бы его с головой. Если бы он только смог, если бы находился в тот момент рядом, сделал бы он для Идан то, чего не смог сделать для Карлотты? Вампир зажмурился, скрежетнув пальцами по холодному мрамору моста Ватерлоо, потому, что знал ответ, но боялся признаться себе в этом.

За 6 лет до настоящих событий, Королевский театр.

-Demi plie! À la seconde! Софи, не напрягай так сильно кисть. Arondi! Выше! – голос Этьен Жуве, хореографа Королевской балетной школы, звонко разносился по залу. – Bravo! – Жуве дважды хлопнула в ладоши – Еще раз с начала! Un, deux, trois, demi plie…
Девушки послушно выполняли годами заученные движения, с которых начиналась каждая разминка. Урок всегда начинался с простейших экзерсисов у палки, потом на середине адажио и аллегро. Па были не очень сложные – аттитюд, арабески, прыжки, движение на пальцах, па-де-бурре, перекидные со-де-баск – все те основные па, которые остались и теперь, при всей изощренности новой техники. Сильная технически «партерная» балерина, Этьен считалась одной из лучших в Королевском театре. К тому моменту она уже покинула большую сцену, после двадцати лет службы. А теперь, среди своих коллег и воспитанниц слыла педагогом дельным, строгим и справедливым. Она была не просто преподавателем, а поэтом своего искусства, вдохновенной артисткой и творцом. Она была мыслителем и наблюдателем, и делала очень тонкие и меткие замечания.

- Хорошо! Очень хорошо! Commençons vue! – ученицы разбились на небольшие группки по 2-3 человека и уселись на пол, освободив место в центре. Иногда, Этьен устраивала из обычного урока настоящие миниатюрные представления, во время которых ее воспитанницы исполняли различные партии из классических балетов. Сейчас был как раз один из таких уроков.
- Грета, mon cher, прошу, начинай.

Хореограф отвела взгляд от танцующей девушки, по привычке обернувшись к окну, но взгляду ее открылась не живописная панорама Лондонских крыш, а бесконечные ряды театральных кресел с обитыми алым бархатом спинками. Обычно ее занятия проходили в репетиционном зале, расположенном на верхних этажах театра. Это была большая комната, очень высокая и светлая. Мебели там было только: несколько диванчиков, рояль и огромные, до полу, зеркала с протянутыми вдоль стен хореографическими станками. Но Жуве давно усвоила – если управляющий изъявлял желание присутствовать на репетициях, это означало, что занятия переносились прямо на большую сцену. «Воссоздать атмосферу» - так он это называл. Этьен кинула хмурый взгляд на единственного зрителя в этом огромном зале, сидящего в пятом ряду партера. Фредерик Уоррен всегда проявлял живой интерес к процессу обучения в Королевской балетной школе, но никогда не вмешивался непосредственно в его ход, предпочитая лишь наблюдать со стороны, лишь изредка оказывая влияние на некоторых преподавателей. Мастер-классы с его участием были еще большей редкостью.

Стрелки часов неторопливо отсчитали четверть часа. Молодые танцовщицы одна за другой соревновались в мастерстве в своих выступлениях, стараясь показать себя с лучшей стороны.
Жуве все чаще ловила себя на том, что практически каждую минуту пытается проанализировать выражение лица Фредерика, в ожидании увидеть на нем хотя бы искру интереса к происходящему. Но управляющий с каким-то странным, отстраненным выражением на лице что-то чертил в блокноте, уделяя каждой новой девочке не более пятнадцати секунд своего внимания. На мгновение хореограф почувствовала острый укол досады. Она привыкла видеть на лицах зрителей неподдельное восхищение своими воспитанницами, и столь откровенное безразличие раздражало ее как учителя.

- Продолжайте – бросила она ученицам, направляясь вниз со сцены, в сторону мужчины, который поднялся на ноги при ее приближении.
- Доброго утра, мистер Уоррен! – она присела рядом, с наслаждением вытянув затекшие ноги. – Как поживает Мария? Надеюсь, она в добром здравии?
- Полагаю, что в полном. – Фредерик снова опустился в кресло, кинув взгляд на сцену - По моим расчетам, она уже должна достигнуть ворот Парижа.
Этьен тихо ахнула. Мария Энгельс! Ее лучшая ученица, прима Ковент-Гардена и любимица публики. Имя ее не сходило с афишных тумб, что манили заголовками громких премьер, билеты на спектакли с ее участием раскупали в первые же дни, а театральные критики не скупились на лестные отзывы, восхваляющие артистичность и грацию Энгельс. Что же такого должно произойти, чтобы столь яркая звезда, вдруг так неожиданно сорвалась с места и, бросив все, умчалась в другой город, в другую страну? Незапланированные гастроли или побег?
- Через неделю ее свадьба, мадам Жуве. – словно в ответ на мечущиеся в ее голове вопросы произнес Фредерик. – Мария будет выступать в Гранд-Опера. – тон мужчины был спокоен и холоден, как лед. Очевидно, что он был не в восторге от поступка своей бывшей примы, и все свершилось без его одобрения. Жуве спросила у него что-то еще, но он уже не слушал…

Внимание мужчины, в первый раз за время репетиции, было приковано к происходящему на сцене.  Воспитанницы Этьен разыгрывали сцену из второго акта «Зефира и Флоры». Девушка, исполняющая роль Флоры была отчаянно смелой. Она порхала по сцене, выполняя довольно сложные для ее возраста трюки, которые ничуть не пугали ее. Легкими, незаметными движениями  она отталкивалась от паркета, чтобы лететь… О да, она летала! Воплощение вдохновенного таланта, способного передать тончайшие движения, самые правдивые переживания.  В ней горел тот непосредственный, искренний темперамент, обещавший со временем перерасти в невероятный драматизм, полный огня и женского жара. В ее исполнении, эфемерная Флора становилась живее и ярче, что, быть может, и не вполне соответствовало образу, зато как нельзя лучше демонстрировало незаурядный талант танцовщицы. Рядом с ней, остальные ученицы Жуве казались бесплотными и пресными.

Он сам не заметил, как поднялся на ноги и сделал несколько шагов вперед, по проходу между рядами к сцене. Неосознанно желая оказаться ближе к излучаемому юной балериной "сиянию". Словно мотылек, стремящийся к свету. Что за неудачное сравнение для вампира? Тонкие губы тронула невольная улыбка.
- Это выпускная группа, мадам Жуве? – сохранять невозмутимый вид и голос было трудно. Каждый раз, когда Фредерик открывал новое дарование, мир словно останавливался. И начинал вращаться заново.
- Нет. – Этьен кидала быстрые взгляды со сцены на лицо управляющего, пытаясь понять, чем вызван этот вопрос. – Нет, девочки обучаются всего пять лет. До экзамена еще полтора года.

Последовательные, систематические занятия в Королевской балетной школе длятся семь или восемь лет, и до окончания этого срока считалось, что танцовщица еще не готова выступать на сцене.

Договориться с Этьен Жуве ничего не стоило. Как будто она могла что-то возразить.
- Идан, дорогая, подойди к нам, пожалуйста! – голос хореографа чуть дрогнул.
Девушка оказалась рядом в мгновение ока, как будто только и ждала этого зова. Остановилась в трех футах от наставников, грациозно вытянувшись в струнку  и чуть опустив голову. Ему хватило всего одного взгляда этих  бесконечно голубых глаз, открытых и дерзких, чтобы понять, что Идан в будущем добьется успехов много больших, чем строптивая и капризная Энгельс. Грудь девушки тяжело вздымалась после столь ярого аллегро, из тугой прически выбились карамельные пряди волос. Миниатюрная белая ладонь, протянутая ею для приветственного жеста, казалась ему обжигающе горячей. Учащенное сердцебиение выдавало ее волнение, но в глазах по-прежнему плясали озорные искорки, уверенной в себе бунтарки, полной надежд и неуемной жизненной энергии. Она не могла обмануться в произведенном ею впечатлении. И она ликовала, вполне заслуженно.

***

Дождь все усиливался, превращая гладь Темзы в неспокойный черный омут. Всего лишь человеческая жизнь, человеческая боль. Это не должно его касаться. Так или иначе, эти отношения не могли продолжаться вечность. Не той ценой, которую ему пришлось бы заплатить за эту вечность. Та безумная мысль была вызвана вспышкой отчаяния и чувства вины. Это не жизнь, лишь существование. Нескончаемый поиск того, чем заполнить бесконечную пустоту, чтобы не сойти с ума. Она не заслуживала подобного.
[NIC]Frederick Warren[/NIC]
[STA]Seize the Night[/STA]
[AVA]http://funkyimg.com/i/244aV.jpg[/AVA]
[SGN]Come with me and bless the night
Let the darkness be your salvation...[/SGN]

Дождь прекратился. Небо, как будто устало лить свои слезы на бездушный серый город, унылый и мрачный, равнодушный ко всему: себе, небесам, судьбам своих жителей. Заволакивающий узкие улочки туман, по ночам превращал столицу Соединенного Королевства в город-призрак, безмолвный и одичалый, наполненный лишь тенями и чудовищами. Такими, как он. Он не человек, это следует запомнить, и он не может вечно предаваться хандре, упиваясь своей болью, как это делают смертные. Что ему до их судеб, их жизней и смерти? Их жизнь коротка, как горящая спичка – теплая, но оставляющая после себя лишь обугленный черенок, рассыпающийся в прах под его пальцами.
Прежде, чем все закончится, прежде, чем болезненные мысли о судьбе его девочки навсегда упокоятся в глубине его памяти, но не умрут, нет, прежде, чем его помыслы вновь вернутся к работе, к его призванию, оставалось еще одно незавершенное дело. Порыв ветра подхватил с влажного тротуара рваный обрывок вчерашних «Таймс», припечатав его к фонарному столбу. «Акции дорожают…», гласила заглавная статья, «французы отступают из Канады». Перед глазами снова замелькали листы бумаг, выпадающие из его руки, ворохом рассыпающиеся по зеленому ковру. Размашистый, с кривыми пляшущими буквами почерк – явно измененный. Идан, уткнувшаяся лбом в его рукав, цепляющаяся  пальцами за его предплечье, словно это была не бумага, а ядовитые змеи, окружившие ее постель. Что он сказал ей тогда? Что это все ерунда? Пустые угрозы? Банальная, пропитывающая все в Ковент-Гардене зависть? Что беспокоиться не о чем, ведь он всегда будет рядом, и никто не сможет, просто не посмеет обидеть ее!
Фредерик остановился на пересечении Айлэнд-корт  и Ист-стрит. Длинное, старое здание из темно-красного кирпича, несколько подъездов, крошащиеся ступени с коваными, чугунными перилами. Дверь, конечно же, заперта, но в квартире, под самой крышей, горит свет. Она не спала. Что ж, тем лучше. Ему совершенно не хотелось делать это с ней во сне. Пожарная лестница не скрипнула под легкой поступью вампира, оконная рама не зазвенела, поднимаясь.
Небольшая, в золотых с красным тонах, комната была освещена колеблющимся светом керосиновой лампы. Кремовый ковер с толстым ворсом, покрывал старый, скрипучий паркет, широкая кровать с бордовым покрывалом и несметное количество мелких безделушек, статуэток, живых и засохших цветов в вазах – знаки внимания многочисленных поклонников.
Она задремала, сидя на пуфике у зеркала, положив голову на руки, но почти мгновенно распахнула свои испуганные, темно-карие, как у лани глаза. Зябко поежилась, когда порыв холодного ноябрьского воздуха из приоткрытого окна коснулся ее обнаженных плечей, не прикрытых шалью. Она неуверенно подняла голову, уставившись на колеблющиеся от ветра ситцевые занавески. Разве она оставляла окно открытым? Женщина, покачиваясь, поднялась на ноги, морщась от щемящей боли в висках. На туалетном столике стояла полупустая бутылка с янтарно-коричневой жидкостью. Женщина подошла к окну, ступая босыми ногами по мягкому ковру, изрядно залитым темными пятнами кофе, взглянула вниз на блестящую от луж, пустынную мостовую и, не без усилий опустила раму. Озноб не проходил, и на этот раз дело было вовсе не в холоде. Медленно, не делая резких движений, она обернулась лицом к комнате, шаря заспанным, мутным взглядом по темным углам, подошла к столу, на ощупь найдя регулятор мощности лампы, усиливая яркость пламени и вдруг отпрянула к стене, задыхаясь в беззвучном крике.
Театральность… да.  Он любил ее во всем. В конце концов, вся его жизнь проходила между сценой и закулисьем. Он молчал, застыв в неподвижной позе в дверном проеме спальни, бесстрастно изучающе взирая на женщину из-под полуприкрытых век.
- Фредерик? Ты.. Вы…
Она судорожно сглотнула, кутаясь в свою шаль, хватаясь за горло. Бледная, растерянная, в глазах плескались страх и вина. Она и правда раскаивалась в том, что совершила?
- Как вы вошли?
Он не ответил. Он уже все решил. Остался лишь один, последний вопрос.
- Зачем?
Она вздрогнула, как от удара. Замерла, посреди комнаты, не в силах произнести ни звука.
- Зачем, Эльза? – мужчина, наконец, отошел от стены, приближаясь к ней.
- За что? – его голос опустился до свистящего шепота. – Почему?
С каждым его словом, Эльза съеживалась, ссутулилась, содрогаясь, словно под градом пощечин.
- Я…я… мне… - она собиралась сказать «мне жаль», но не смогла солгать под его взглядом. Зависть, ревность, подлость и злоба. Люди такие мелочные. Они стремятся вверх, по головам и трупам. Нет ничего удивительного, что Фредерик не испытывал ни малейшего сочувствия или раскаяния, насыщаясь ими.
Мелькнула тень, Эльза в ужасе заморгала, смахивая слезы. Слезы страха, не раскаяния.
Он остановился за ее спиной, она знала это, хотя и не до конца понимала, что происходит. Возможно, все это ей привиделось из-за чрезмерного количества алкоголя?
Его холодные, гладкие пальцы легли ей на плечи, успокаивающе, почти любовно скользя по мягкой шерстяной ткани, стягивая ее с плеч, обнажая руки и шею.
- Фредерик! Вы… вы не понимаете! Я ведь не слепа! Я все отдала сцене… Все отдала ВАМ! Это не справедливо! Это…
- Тшш…молчи. Я все знаю. – Двумя пальцами  он прочертил линию от ее уха по горлу, задержавшись на тонкой, пульсирующей жилке. Теперь он видел достаточно.

Темная, душная мужская гримерка. Вот Эльза прячется за гардеробом в темном углу. Входит Деррек, воровато оглядывается, вешает сюртук на широкую ширму и достает из второго ящика стола с двойным дном потемневшую железную фляжку. Делает глоток, торопливо прячет фляжку спиртного обратно в стол и уходит в смежную комнату. Наступает тишина. Эльза стремительно покидает свое убежище, извлекает флягу из ящика стола, отвинчивает крышку и, принюхавшись, морщится от отвращения. Дрожащими пальцами извлекает из кармана горсть таблеток, высыпает в спиртное, взбалтывает и кладет флягу на место. Как раз вовремя, Деррек возвращается. Что-то пискнув невпопад, балерина убегает. Деррек подходит к двери, щелкает замком, снова достает флягу, снова пьет…  И дальше туман.

Тишина. Лишь гулкий стук ее сердца, заглушающий шум крови в ушах. Он наклоняется к ее уху, словно хочет что-то сказать, другую ладонь опускает на ее голову.
- Мне жаль… - она наконец смогла выдавить из себя эту фразу, едва слышным шепотом.
На каминной полке тихо тикают часы.
- Мне тоже. – соврал Фредерик, одним, едва уловимым движением сворачивая вице-приме своего театра шею. Как марионетка, у которой подрезали ниточки, она ничком рухнула к его ногам. Без единой пролитой капли крови.
- Мне тоже… - повторил он в пустоту, на этот раз искренне. Жаль ее неоспоримого таланта, жаль, этой ненужной потери. За одни сутки он лишился сразу двух незаменимых танцовщиц. А это значит отмену половины постановок, жесткий график для остальных актеров, и, конечно, балетная школа… Мысли о работе приятной тяжестью отвлекали его ото всей этой драмы.
Фредерик кинул взгляд на недопитую бутылку виски, бережно поднял мертвую балерину на руки и вышел из комнаты в холл, спустившись по темной крутой лестнице вниз. Тело Эльзы он опустил у самого ее подножия. Она казалась безмятежно спящей, если бы не ее голова, неестественно вывернутая.
До рассвета еще оставалось пара часов. Ее соседи не обнаружат тело раньше шести утра. Определенно, Скотанд Ярду будет, чем заняться сегодня, хотя… Нетрезвая женщина, оступившаяся на крутой лестнице и свернувшая себе шею не столь уж криминальная картина.
[NIC]Frederick Warren[/NIC]
[STA]Seize the Night[/STA]
[AVA]http://funkyimg.com/i/244aV.jpg[/AVA]
[SGN]Come with me and bless the night
Let the darkness be your salvation...[/SGN]