Перед Алларикой не стояло выбора - спасать или не спасать Корбена. Этот вопрос даже не всплывал у неё в голове. Потому что ответ был очевиден и других вариантов не предполагал.
Конечно спасать!?
Если бы Корбен осмелился спросить её "зачем ты это сделала?", он бы наткнулся на удивленно-ошарашенный взгляд и длинную отповедь в духе "а как бы там сам поступил, если бы знал, что можешь меня спасти?!" Разве стал бы сам Корбен безучастно стоять в стороне и смотреть, как умирает она сама, Ивар, отец, мать или кто-то еще из семьи?! Её Корбен не смог бы!
Довольно! Довольно того, что случилось с отцом, дядей и другими родственниками и друзьями! Мать бы не пережила того, что потеряла мужа и, вдобавок, еще и сына. Ивар был из другого теста. Он бы справился со всем.. со временем. Но какой бы ценой?
Да, у Корбена не сложилось с любовью, не сложилось с браком, но ему предоставился второй шанс прожить жизнь заново. А в новой жизни может быть все по-новому - новая любовь, новые чувства, новая надежда.
Единственно, чего опасалась Алларика, что её Корбен.. её чуткий, нежный, ласковый, трогательный, такой хрупкий брат сломается, словно тоненькая веточка зеленого побега. Иногда ей казалось, что он был слишком романтичен, слишком влюблен, слишком восторжен для их сурового края. Но разбитое сердце может залечиться. Другой вопрос, как скоро.
Корбен поправлялся медленно. Он стал словно в половину тоньше, был бледен - на бескровном лице выделялись лишь его огромные глаза, которые из-за болезненных синяков казались еще больше, чем были. Он был словно прозрачный, словно призрак самого себя. Иногда, когда он спал, Алларике казалось, что на нем маска с провалами вместо глазниц, и она ловила себя на мысли, что уговаривает себя, что это по-прежнему её брат, которого она беззаветно любит и обожает.
Она старалась быть с ним как можно чаще, но мать не отходила от Корбена ни на минуту, а хозяйством кто-то должен был заниматься. Не валить же все на плечи Ивара, на которые и так свалилось слишком много. Пока мать сидела возле постели брата, дочь пыталась управлять их весьма немаленьким хозяйством и, говоря по правде, она скучала по тем временам, которые были еще пару лет назад, когда могла босиком, сверкая пятками, убежать искать потерявшегося барашка в горах.
Сейчас нужно было подниматься с утра, заправлять волосы в прическу, чтобы они не мешались на кухне, словно замужней даме, и проверять все ли сготовлено, запасено и сколько растрачено.
Но Алларике и в голову бы не пришло жаловаться на такое положение вещей. Она всего лишь выполняла то, что было необходимо её семье.
Даже когда Корбен еще не приходил в сознание, Алларика приходила к нему в комнату и читала вслух, зная, как её брат любит читать, надеясь, что он слышит её голос даже сквозь забытье. Она бы хотела читать ему книги, которые он любил - о приключениях, баллады о героях, сказания, легенды и мифы о прекрасных людях, сильных духом и способных на невероятные поступки, о путешественниках, которые красочно описывают дальние невиданные страны. Но это могло показаться неподобающим матери, которая проводила с сыном буквально все свое время. Потому Алларика читала ему жития святых, Евангелие и Книгу Света. Она надеялась, что голос её в этот момент звучит не очень заунывно и.. заупокойно.
Она продолжала приходить и читать и тогда, когда Корбен, к всеобщей радости, пришел в себя. Он не гнал её, но и никак не показывал, что ему это нужно. Алларика списывала все на болезнь и что не стоит беспокоить брата досужими разговорами, пока он не окрепнет душой и телом. Сердечные раны могут быть не видны, но они не становятся от этого менее болезненными.
Алларика спрашивала Корбена, как он себя чувствует, не нужно ли ему чего-то, старалась развлечь его беседой на какие-то самые обычные вещи - о погоде и хозяйстве.
Говоря по правде, она боялась говорить с ним о произошедшем. И это было мучительно для неё самой. Никогда раньше она не боялась говорит с братом о чем-то. Даже Ивару она не говорила о своих страхах. И это было вдвойне мучительно. Это был совершенно незнакомый и иррациональный страх, с которым она никогда не сталкивалась прежде. Это не был страх за жизнь близких, страх перед опасностью (который она вообще пока еще ни разу не испытывала), сжимающий тиски страх перед неизведанным и непознанным. Это было то, чего она сама раньше не испытывала и не знала, как с этим справиться.
Казалось, что не только она испытывает подобные чувства, потому что она не слышала, чтобы хоть кто-нибудь заговаривал с Корбеном о "том дне", о его "невесте" и её родственниках, один из которых до сих пор томился в подвале замка.
Алларика присутствовала при казни леди Хорст. Она скорее заставила, чем хотела смотреть на то, как тело ведьмы корчилось в огне, издавая душераздирающие вопли. Эта женщина заслужила наказание и наказание соответствовало преступлению и было справедливым. Но Алларике было все равно. Она не испытала ни облегчения от её страданий, ни удовлетворения, ни радости. Просто свершилось то, что должно было свершиться. Другое было невозможно.
Алларика ясно знала, что если бы ей предложили выбор - факел или нож, она бы выбрала первое и собственноручно подожгла дрова под ногами леди Хорст. Но эта честь досталась Ивару.
Сегодня Алларика вновь шла к брату с томом Евангелия в руках. Она приоткрыла дверь в его комнату и услышала лишь окончание разговора между Корбеном и Иваром.
- Иен Хоурст жив. Он в нашем подвале... ждет твоего выздоровления.
- - Это хорошо. Ты проводишь меня к нему? Я хотел бы… отпустить его грехи.
Голос Корбена звучал непривычно глухо и в нем прорезались интонации, которых раньше не было.
- Корбен, ты уверен, что достаточно хорошо себя чувствуешь? Может быть стоит немного повременить? - Вкрадчиво спросила девушка, подходя ближе к братьям.
Её взор, обращенный в этот момент на Ивара говорил о том, что она не очень-то одобряет его предложение. Неужто он думает, что месть будет хорошим лекарством для брата?!
