Затянутый в черный с нотами зеленого костюм худощавый силуэт темноволосого графа ярко контрастировал с бежевыми тонами одеяния собеседника. Он провел наверно с добрых полчаса, расхаживая по огромной устремляющейся под самый потолок трехэтажного купола с винтовыми лестницами и переходами библиотеке. Этому залу было много лет, и последние из них несколько Адемар мог бы рассказать, как менялся распорядок книг в нем. Вот тринадцатая полка в 14 ряду явно новая – все корешки как на подбор чистые, свежие, яркие.
Богословие? И с какой бы стати господин Миддлтон вдруг ударился в богословные темы, никогда не отличаясь к ним любовью и даже симпатией? Даже его дочь прежде была большим знатоком теологии. Или же это графиня Мидейвелшир так некстати заразилась болезнью острой веры? Жену Гордона он видел часто и она оставила о себе приятное впечатление тихой, покладистой женщины. Так даже удивительно, в кого уродилась ее единственная дочурка с своим бешеным и склонным к спорам нравом? 
Легкая улыбка скользнула по тонким губам мужчины при мыслях о племяннице и ясные голубые глаза передернуло темной теплой пеленой, он позволил себе погрузиться в свой мир и тут, как водится назло, двери распахнулись. И явили успевшему развернуться чеканным шагом на пятках де Мортену распрекрасного господина Гордона Миддлтона. Меж ними было почти двадцать лет разницы и Адемар мог бы годиться ему в сыновья, но нет – эти двое всегда терпеть не могли друг друга. Неприязнь меж Гордоном и отцом Адемара плавно перекинулась тогда и на сына, укрепилась и проросла впоследствии, ибо брюнет отличался все тем же ослиным упрямством рода де Мортен. Неудивительно, что лицо хозяина замка ни разу не выражало радушия встречи. Очевидно – граф уже заработал изжогу, едва узнал кто пожаловал. Но Адемар нацепил широкую свою улыбку- оскал в тридцать два зуба, сияя взглядом как драгоценными сапфирами.  Словно неимоверно рад был видеть – со стороны- и ни разу для них обоих. Это была издевка.
И Миддлтон это знал.
- Приветствую, дорогой кузен, - идеально расшаркнувшись и добавив в голос бархатистых обертонов.  И все это не снимая улыбки от уха до уха. Но взгляд исподлобья раскрасил ее новыми – угрожающими – красками. Миддлтоны никогда не любили Мортеншир и его хозяев, коренные хайбрейцы не перестали называть его семью выскочками даже когда породнились с помощью тетки Гордона. 
Да и гореть бы вам с вашей чертовой надменностью в Аду. Ты знаешь, что я тебя ненавижу, Гордон Миддлтон. И у меня на это много причин. Но довольно одной. И ее ты тоже знаешь.  Я смотрю на тебя и думаю, какая жалость. Какая жалость, что жизнь не дала мне в войне случайно оказаться подле тебя. Мерзкий высокомерный хайбрэйский ублюдок.
Тени в глазах добавилось. Она заволакивала небесную чистоту голубого в сапфирово-серый. Адемар смотрел прямо и не смущаясь, нечего было таить – Гордон действительно все знал. Он нанес оскорбление тогда еще виконту – и виконт не забыл, сделавшись графом.
Не у одних Миддлтонов хорошая память. Да? Да.  Где тот миг, когда мы устанем танцевать друг против друга изысканными пируэтами показной вежливости и наконец как две бешеных собаки утолим свою жажду ярости и вцепимся друг другу в глотки?
- Восхитительно выглядите. Осмелюсь утверждать, это заслуга радости от новой брачной партии для своих детей? Наверняка… очень выгодной, иначе с чего бы? Граф Мидейвелшира не продает ничего дешево…. – и пауза без окончания. Он фактически открыто оскорбляет, переступая по грани. Но так каждый раз за последние четыре года – сто раз повторять себе речь по дороге. Речь воспитанного лорда. И сорваться на грубости, едва увидев этого холеного черта.  Я пытался. Пытался, видит Бог. Я ехал сюда и клялся не начинать эту распрю снова. Но как мне смотреть в это лицо и видеть ту насмешку. Как ты меня назвал, помнишь? Мортенширским лошадником.
Лошадником, Гордон.
Ты имеешь в конюшне две трети МОИХ лошадей. Ты холишь любимого жеребца, купленного с моих полей.  Но меня ты назвал так не в гордости и не комплименте, ты сравнял меня с падалью. С недостойным отбросом общества. Грубым крестьянином, чьи руки в конской шерсти и навозе. Конечно, таким ли рукам дотрагиваться до твоей лощеной принцессы Медового Края? Нежной мидейвелширской лилии. Иногда я очень хотел и хочу, чтобы твоя дочь раскрыла свое истинное отношение такими же словами, и я бы тогда…
… я бы тогда…
…ничего. Я ничего бы не сделал….

Мортенширец был почти одного роста с мидейвелширцем и вблизи это позволяло смотреть прямо в глаза при разговоре. Он и смотрел – подмечая, как беспощадно время. Адемар помнил как вчера нынешнего лорда этой земли статным юношей с горящим взором. Теперь же и пламя в голубых глазах поугасло, и осанка перестала иметь прежнюю безукоризненность. Добавилась легкая грузность. И морщины.  Печально но факт – и де Мортен это понимал – это не повод злорадствовать. Ему самому уже 34, и у носа и глаз, на лбу уже проступили ярко выраженные борозды, хотя Адемар не слишком любитель использовать часто свою мимику.  Вздуваются и выступают все четче жилы на тыльной стороне ладоней. Иначе говоря – он не испытывал злорадства от того, что его собеседник так сдал.
- Собрал с хайбрэйских змей, - холодно ответил он кузену и поди угадай то ли это тонкий сарказм, то ли шутка. По мнению брата с шутками у Адемара было трудно, они всегда были странными и очень своеобразными – порой просто не поймешь, что имела место шутка. Но он пожал руку и даже изобразил некое подобие улыбки на лице. – Всегда первым делом мысли обращаются к дочери? – широкая темная бровь внутренним краем ушла выше общей линии. – Я сказал бы, что есть и другие дела… но не буду. В этот раз правда за вами – я здесь в первую очередь из-за Аделины. – синие глаза недовольно и даже раздраженно сверкнули. Лучше всякой шпильки мидейвелширец воткнул в него эту фразу, истинность которой де Мортен и сам знал. Приличия – очень эфемерное, нестабильное понятие но оно определяет все то, какая слава и какие слухи пойдут вокруг имени, и можно ли будет когда нибудь их изменить. Гордон сделал замечание в котором не было нужды – но он был не прав до конца. Именно понимая то, какую это несет ответственность граф не ездил в Хайбрэй, а когда ездил – не искал нарочных встреч с племянницей. Слишком много ушей и глаз, и языков готовых обсудить любой самый невинный жест сердечной привязанности. Миддлтон задел его этим, не зная сколько было положено сил.
- Ваша дочь, дорогой кузен – он последовал примеру хозяина и опустился в предложенное кресло напротив. По привычке положил руки на подлокотники и поза его сразу стала непринужденной и вальяжной, хотя таковой за прикрытием плоти не была. – Обратилась ко мне по праву родства и дружбы отчаявшись видимо сыскать их в родном доме. И попросила вразумить вас. Я понимаю вами движет забота о дочери и ее будущем, - вовремя прикусил язык. Едва не съязвил о пустой детской мстительности. – Но боюсь что кандидатуру вы выбрали не ту. Разве вам не известно о пристрастии лорда Говарда к… - резко обозначились скулы. Глворить о таких вещах Адемар в целом не любил, но сейчас было необходимо. – … к нетрадиционным способам интимных утех?  Таких, в которых Аделина боюсь окажется ему… бесполезной. – и исподлобья посмотрел на собеседника, выразительно приподнял брови. От этого и без того большие синие глаза казались еще больше, зато смысл слов сразу становился богаче. Конечно же он блефовал – ведь слухи это всегда только слухи и сам по себе граф терпеть не мог людей, лишь на них опирающихся. Однако сейчас необходимо было первое и главное – и это не спор о деньгах, землях, семьях. Миддлтон не обратил бы на это внимание. Его всегда заботило счастье дочери – раньше по крайней мере – и он отчетливо дал это понять в прошлый раз. Так почему бы ради этого счастья не сыграть… нечисто?

Отредактировано Ademar de Mortain (2017-06-07 07:41:01)

Иногда злость становится так сильна, что угрожает остановить сердце если не найдет выхода. Будто каждый нерв каменеет, наполняясь ее ядом и багровым заревом расходится мир перед глазами. Он сам себе в одночасье показался мертвецом, которого по странной иронии забыли замуровать в фамильном склепе, а он по старой привычке агонизирующего в последнюю перед смертью секунду разума пошел к знакомым местам.  Причин любить Гордон Миддлтона у него давно не было, это так. Но некое подобие уважения еще теплилось в очерствевшей и покрытой рубцами душе. И один единственный короткий монолог обрубил все, уничтожил. Испепелил. Адемар так сильно взбесился, что в попытке ярость обуздать у него задергалась лицевая мышца. Нервный тик охватил пульсацией тонкую полоску плоти от переносицы к внутреннему углу глаза. А синие глаза стали почти прозрачно серыми.
-Вот как? – цинично усмехнулся мужчина и тряхнул головой. Черные волосы тут же рассыпались по плечам. – Вот как? – повторил он снова и тонкие губы разошлись, обнажая ровный ряд зубов. Несмотря на возраст, благодаря активному образу жизни и отсутствию злоупотреблений плохими привычками, Адемар сохранил все Богом данные зубы в приличном порядке. Но сейчас это была не улыбка – это был оскал хищника. И в тон блестели злым блеском посветлевшие глаза. –  Стало быть, все дело в деньгах? Но отчего же так скромно менять, дорогой кузен? Ваша дочь хоть и не свежа уже, но красотой своей окупит отсутствие невинности сполна. А манеры. А изумительный голос. Грация.  Не прибедняйте ее талантов, кузен. Продайте подороже. А Говард не так богат, как вы сами и заметили, как…   - сидеть оказалось более не под силу. Все внутри выворачивалось наизнанку и Адемару казалось, что у него уже начали трястись руки. Он говорил в манере Гордона и сам себя ненавидел в этот миг больше чем Миддлтона. Одна лишь крохотная мысль о том, что несравненную, восхитительную его дочь продают как на торгах рабыню, заставляла желать гибели всего мира. И это говорил он сам. Точно своими голыми руками закапывал агонизирующую любовь свою вместе с сердцем вырванную. Знай что этим кончится – закопал бы. Но нет. Проверено уже. С рассветом снова явится, оскверненная, искалеченная. И болеть будет лишь сильнее. – как Ларно, -  не удержался и оттолкнувшись от подлокотников, поднялся. И отошел к окну с задумчивым видом, закладывая руки скрещенными в запястьях за спину. –  Или я. – и через плечо покосился на Миддлтона, язвительно усмехаясь. –  Как вам такой вариант, кузен? – вернувшись к созерцанию пейзажа, нарочно медленно и максимально цинично произнес граф Мортеншира. – Или все еще не рассматриваете? –  столько яда было в этом «все еще» что самому впору захлебнуться. Пальцы мелко дрожали, стоило хоть немного их расслабить. А сердце напротив казалось, что не бьется вовсе. –  Конечно, я на ней не собираюсь жениться. Но содержать вполне могу позволить, - и как только сорвалось? В желании максимально задеть оппонента нес уже любой бред, но Миддлтон задел его сейчас своим торгашеским отношением к дочери и де Мортен в долгу не намеревался оставаться. Он вытрясет из этого мерзавца правду, чего бы не стоило. – И содержать в роскоши, достойной графини. – и повернулся к собеседнику лицом, усмехаясь. В комнате стало гораздо темнее, потому что он собой перекрывал часть света, струящегося из окна.  Он знал, как звучат его слова и знал так же что они были под определенным углом правдой. Только звучала бы она иначе: он знал что Аделина не согласится выйти за него. И понял пока ехал сюда, что ее замужество с любым другим не сможет принять сам. До какого безумия это может дойти, одному Дьяволу ведомо. Но он несся по дороге поднимая пыль копытами коня и не сосчитал в себя прежних засовов на выдержке, заржавели и в прах осыпались. Если Аделина снова шагнет к алтарю… терять и ценить станет нечего. И что тогда?
Только смерть.
Но самоубийцы идут долиной смертной тени в Ад. А я не смогу и шагу ступить, думая о их счастливых лицах там наверху. Назовите меня тварью. Назовите потомки эгоистом. Но ее одну я любил – и если не в жизни, то в смерти она пойдет со мной. Скольких людей можно убить за минуту? – Троих успею. Давно покоится без дела за голенищем сапога дедов кинжал….

Ответ последовал моментально за захватом – и руки резко опустились на запястье графа, рубящим замахом – не большим, но достаточно сильным чтобы стряхнуть их вниз. Невозмутимое насмешливое лицо перекосило гримасой бешеной ярости, законно пришедшей в ответ на первые же слова Миддлтона.  Он смел издеваться, бросая в лицо укор в том, что он – Адемар де Мортен – не любит его дочь. И под этим обвинением мортенширец сам позабыл моментально, что сознательно нес всяческую чепуху чтобы позлить кузена – и сформировать у него такое впечатление. Но его можно было понять – большего оскорбления нанести Адемару было невозможно как оказалось в тот момент.  Сдвинулись почти до слияния черные брови, налились кровью охваченные пламенем бешенства потемневшие до синевы глаза, раздулись ноздри в отчаянной нехватке воздуха в миг, когда в приступе неудержимой злобы сердце с места взяло в карьер, обезумевшим скакуном понесшись в три раза быстрее обыденного. Кровь летела по жилам слишком быстро, легким не хватало объема для такой скорости. И в конце концов Адемар ничего сразу не возразил, потому что был вынужден открыть рот дабы хватануть спешно воздуха в ощущении, что задыхается.
Он любил его дочь больше кого либо в этом мире. Он любил ее настолько, что не раздумывая встал когда то на колени перед тем, кто всегда насмехался над его семьей. Стоически снес унижение, которое последовало за прежним требованием. Де Мортен точно наяву вспомнил ту сцену и снова едва не задохнулся, чувствуя как начинают часто дрожать пальцы мелким ознобом в желании выхватить меч и покончить со всем одним ударом. Он и тогда, стоя униженно на коленях перед этим человеком, с кружащейся точно от опьянения головой в чрезмерной гамме эмоций испытывал похожее чувство, когда понял что не ошибся и не ослышался – и Гордон насмехается над ним откровенно. Нарушает собственное обещание. Смеется в лицо. И только эта бесконечная безграничная любовь к его дочери удержала его в тот момент, чтобы не рвануться вперед с одним желанием – вцепиться в горло хоть бы и собственными зубами. И вот этому человеку как то хватило безумия полагать, что он ее не любил! Прилюдная пощечина была бы менее оскорбительной. И хлесткий удар по выставленному к его лицу кулаку едва не окончился на лице самого Гордона….
- Что? – граф недоверчиво склонил набок голову, с чувством что его только что окатили ледяной водой из ведра. И замершая в полете рука рухнула вниз, а он ошалело хлопал ресницами, как удивленный теленок впервые увидевший солнце.  – Что ты…сказал? О Боже… - чувствуя как щеки заливает жаром, Адемар отступил назад закрывая лицо собственной ладонью, вторую руку беспомощно упирая согнутой в собственный бок.  Более нелепо он давно себя не ощущал, пожалуй с юности даже.  – Так это был обман? – изрек он и без того очевидное, просто чтобы хоть что то сказать, хоть как то выпустить свои эмоции, грозящие свести с ума. Какое облегчение от чужих слов легло на его плечи в тот миг- невозможно было описать, но оно оказалось недолгим. Привычка думать тут же взялась развивать мысль, и Адемар понял, что это не спасение – лишь отложенный приговор. Мучительное ожидание. Смертоносное неведение.
- Ладно, - закончив тереть пальцами собственный лоб, решился он на одну идею, которая родилась у него в дороге. – Я приношу свои извинения, кузен, – тяжело дались слова, потому что злость еще клокотала внутри, но страх, что Гордон сейчас заупрямится, перевешивал. Это упрямство вновь было не нужно, оно однажды уже испортило де Мортену жизнь. Повторения он не жаждал.  -  Ты ищешь для своей дочери достойного положения, потому что тебе необходимо думать и о семьях сыновей. Я понимаю. Мой отец рассуждал так же – хотя до последнего держал в итоге дочь свою рядом. Но Аделина не так давно перенесла тяжелое потрясение прошлого брака, разумно ли так быстро искать ей новую партию? Прекрати на меня смотреть вот так, кузен, ты оскорбил меня и без того смертельно, не провоцируй сейчас новой ссоры, - заметив как ему показалось фирменный скептически-насмешливый взгляд собеседника, сразу огрызнулся Адемар. – Тебя толкает ограниченность финансов? Признай что так – я неплохо разбираюсь в тратах и доходах, и только в этом могу видеть логичную причину для тебя быстрее выдать Аделину снова замуж при твоей то великой любви к ней. – Признаю, не менее великой чем моя, хоть и другой. – Я прав? Тогда давай объединим в этом вопросе усилия как родственники – кузены. Я возьму на себя все траты твоей дочери в столице, а ты не принуждаешь ее к скорому замужеству. Пусть выходит замуж за того и тогда, за кого и когда захочет. По рукам?

Отредактировано Ademar de Mortain (2018-02-07 01:30:00)